Либерализм

Либерализм

Идеи

Свобода

Капитализм · Рынок

Права человека

Господство права

Общественный договор

Равенство · Нация

Плюрализм · Демократия

Внутренние течения

Либертарианство

Классический либерализм

Неолиберализм

Социал-либерализм

Национал-либерализм

Либеральное христианство

Исламский либерализм

Эта статья о либерализме как общепринятом понятии данной идеологии. Использование слова (термина) в разных странах имеет более узкие интерпретации, см. Либерализм в России.

Либерали́зм (от лат. liberalis — свободный) — философское и общественно-политическое течение, провозглашающее незыблемость прав и индивидуальных свобод человека.

Либерализм провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка. При этом возможности государства и церкви влиять на жизнь общества ограничиваются конституцией. Важнейшими свободами в современном либерализме признаются свобода публично высказываться, свобода выбора религии, свобода выбирать себе представителей на честных и свободных выборах. В экономическом отношении принципами либерализма являются неприкосновенность частной собственности, свобода торговли и предпринимательства. В юридическом отношении принципами либерализма являются верховенство закона над волей правителей и равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния.

Основы либерализма

Либерализм зародился во многом как реакция на злоупотребления властью абсолютных монархов и иерархами Католической церкви. Либерализм отверг многие положения, бывшие основой предшествующих теорий государства, такие как божественное право монархов на власть и роль религии как единственного источника истины. Вместо этого либерализм предложил следующее:

• обеспечение данных от природы естественных прав (включая право на жизнь, на личную свободу, на собственность). Интеллектуальная собственность есть подмножество частной собственности, если она не является общечеловеческим достоянием, и если это не противоречит свободе слова (некоторые либертарианцы отвергают концепцию интеллектуальной собственности как форму монополизации свободного рынка);
• гарантии гражданских прав;
• установление равенства всех граждан перед законом;
• установление свободной рыночной экономики;
• обеспечение ответственности правительства и прозрачности государственной власти.

Функция государственной власти при этом сводится к минимуму, необходимому для обеспечения этих принципов. Современный либерализм также отдаёт предпочтение открытому обществу, основанном на плюрализме и демократическом управлении государством, при условии неукоснительного соблюдения прав меньшинств и отдельных граждан.

Некоторые современные течения либерализма более терпимы к государственному регулированию свободных рынков ради обеспечения равенства возможностей добиться успеха, всеобщего образования и уменьшения разницы в доходах населения. Сторонники таких взглядов полагают, что политическая система должна содержать элементы социального государства, включая государственное пособие по безработице, приюты для бездомных и бесплатное здравоохранение. Всё это не противоречит идеям либерализма.

Согласно либерализму, государственная власть существует только для работы во благо граждан, и политическое руководство государством может осуществляться только на основе общественного консенсуса. В настоящее время наиболее соответствующей либеральным принципам политической системой является либеральная демократия.

Этимология и историческое употребление

Слово «либеральный» происходит от лат. liber («свободный»). Тит Ливий в «Истории Рима от основания города» описывает борьбу за свободу между классами плебеев и патрициев. Марк Аврелий в своих «Рассуждениях» пишет про представление «о государстве, с законом, равным для всех, где признаются равенство и равное право на речь; также о единодержавии, которое всего более почитает свободу подданных». В эпоху итальянского Возрождения эта борьба возобновилась между сторонниками вольных городов-государств и Папским престолом. Никколо Макиавелли в своих «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» изложил принципы республиканского правления. Джон Локк в Англии и мыслители французского Просвещения сформулировали борьбу за свободу в терминах прав человека.

В русский язык слово «либерализм» пришло в конце XVIII века из французского (фр. libéralisme) и означало «вольнодумство». Негативный оттенок до сих пор сохранился в значении «излишняя терпимость, вредная снисходительность, попустительство» («Новый словарь русского языка» под ред. Т. Ф. Ефремова). В английском языке слово liberalism также изначально имело негативный оттенок, но утратило его.

Американская Война за независимость привела к возникновению первой нации, которая разработала конституцию на основе идеи либерального государства, в особенности идеи, что правительство руководит государством с согласия руководимых. Французская буржуазия также попыталась сформировать правительство на основе либеральных принципов во время Великой французской революции. Авторы Испанской конституции 1812 г., бывшие в оппозиции испанскому абсолютизму, вероятно, первыми ввели в употребление слово «либерал» для обозначения сторонников политического движения. Начиная с конца XVIII века, либерализм стал одной из ведущих идеологий практически во всех ведущих странах Европы.

Многие начальные попытки реализации либеральных идей имели лишь частичный успех и порой даже приводили к противоположным результатам (в частности к диктатурам). Лозунги свободы и равенства подхватывали авантюристы. Между сторонниками различных толкований либеральных принципов возникали острые конфликты. Войны, государственные перевороты, экономические кризисы и правительственные скандалы провоцировали массовое разочарование в идеалах либерализма. В силу этих причин, в различные периоды в слово «либерализм» вкладывался разный смысл. С течением времени пришло более системное понимание основ этой идеологии, которые стали фундаментом для одной из самых распространённых на данный момент политических систем в мире — либеральной демократии.

Формы либерализма

Изначально либерализм исходил из того, что все права должны быть в руках у физических и юридических лиц, а власти в государстве должны только защищать эти права (классический либерализм). Современный либерализм значительно расширил рамки классической трактовки и включает в себя множество течений, между которыми имеются глубокие идейные противоречия и порой возникают конфликты. Эти течения отражены, в частности, в таком ключевом документе, как «Всеобщая декларация прав человека». Для определённости с терминологией, в данной статье «политический либерализм» означает движение за либеральную демократию и против абсолютизма или авторитаризма. «Экономический либерализм» — за частную собственность и против государственного регулирования. «Культурный либерализм» — за личную свободу и против ограничений на неё из соображений патриотизма или религии. «Социальный либерализм» — за равенство возможностей и против экономической эксплуатации. Современный либерализм в большинстве развитых стран представляет собой смесь всех этих форм. В странах третьего мира на первый план часто выходит «либерализм третьего поколения» — движение за здоровую среду обитания и против колониализма.

Политический либерализм

Политический либерализм — убеждение, что отдельные личности являются основой закона и общества и что общественные институты существуют для того, чтобы способствовать наделению индивидуумов реальной властью, без заискивания перед элитами. Это убеждение в политической философии и политологии называется «методологический индивидуализм». В основе лежит представление, что каждый человек лучше всего знает, что для него лучше. Английская Великая хартия вольностей (1215 г.) представляет пример политического документа, в котором некоторые индивидуальные права распространяются дальше, чем прерогатива монарха. Ключевым моментом является общественный договор, согласно которому законы издаются с согласия общества для его блага и защиты общественных норм, и каждый гражданин подчиняется этим законам. Особый акцент делается на верховенстве закона. (В частности, либерализм исходит из того, что государство обладает достаточной силой для его обеспечения.) Современный политический либерализм также включает в себя условие всеобщего избирательного права, независимо от пола, расы или имущественного положения. (При этом избирательными правами в государстве обладают только его граждане.) Наиболее предпочтительной системой считается либеральная демократия.

Экономический либерализм

Экономический или классический либерализм выступает за индивидуальные права на собственность и свободу контракта. Девизом этой формы либерализма является «свободное частное предприятие». Предпочтение отдаётся капиталистическому хозяйствованию на основе принципа невмешательства государства в экономическую деятельность (laissez-faire), означающего отмену государственных субсидий и юридических барьеров для экономической деятельности. Экономические либералы полагают, что рынок не нуждается в государственном регулировании. Некоторые из них готовы допустить правительственный надзор над монополиями и картелями, другие утверждают, что монополизация рынка есть только следствие действий государства. Экономический либерализм утверждает, что стоимость товаров и услуг должны определяться свободным выбором индивидуумов, то есть, рыночными системами. Некоторые даже допускают присутствие рыночных сил и в областях, где государственная монополия естественна (например в обеспечении безопасности или судопроизводстве). Экономический либерализм рассматривает экономическое неравенство, которое возникает из-за неравных позиций при заключении контрактов, как естественный результат конкуренции, при условии отсутствия принуждения. В настоящее время данная форма наиболее выражена в либертарианстве, другими разновидностями этой идеологии являются минархизм и анархо-капитализм. (См. также неолиберализм, либерализация.)

Культурный либерализм

Культурный либерализм фокусирует внимание на правах личности, относящихся к сознанию и образу жизни, включая такие вопросы, как сексуальная, религиозная, академическая свобода, защита от вмешательства государства в личную жизнь. Как сказал Джон Стюарт Милль в эссе «О свободе»: «Единственная цель, которая служит оправданием для вмешательства одних людей, индивидуально или коллективно, в деятельность других людей, — это самозащита. Проявлять власть над членом цивилизованного общества против его воли допустимо только с целью предотвращения вреда другим». Культурный либерализм в той или иной степени возражает против государственного регулирования таких областей как литература и искусство, а также таких вопросов как деятельность научных кругов, азартные игры, проституция, возраст добровольного согласия для вступления в половые отношения, прерывание беременности, использование противозачаточных средств, эвтаназия, употребление алкоголя или других психоактивных веществ и наркотиков. Нидерланды, вероятно, сегодня являются страной с наивысшим уровнем культурного либерализма, что, впрочем, не мешает провозглашать в стране и политику мультикультурализма.

Социальный либерализм

Социальный либерализм возник в конце XIX века во многих развитых странах под влиянием утилитаризма. Некоторые либералы частично или полностью восприняли идеи марксизма и социалистическую теорию эксплуатации и пришли к заключению, что государство должно использовать свою власть для восстановления социальной справедливости. Такие мыслители, как Джон Дьюи или Мортимер Адлер объясняли, что все индивидуумы, будучи основой общества, для реализации своих способностей должны иметь доступ к базовым благам, таким как образование, экономические возможности, защита от пагубных масштабных событий вне пределов их контроля. Такие позитивные права, которые предоставляются обществом, качественно отличаются от классических негативных прав, обеспечение которых требует от других невмешательства. Сторонники социального либерализма утверждают, что без гарантии позитивных прав невозможна справедливая реализация негативных прав, поскольку на практике малообеспеченное население жертвует своими правами ради выживания, а суды чаще склоняются в пользу богатых. Социальный либерализм поддерживает введение некоторых ограничений на экономическую конкуренцию. Он также ожидает от правительства предоставления социальной защиты гражданам (за счёт налогов), чтобы создать условия для развития всем талантливым людям, для предотвращения внутрисоциальных конфликтов (в частности бунтов) и просто «для общего блага».

Между экономическим и социальным либерализмом существует фундаментальное противоречие. Экономические либералы считают, что позитивные права неизбежно нарушают негативные и потому неприемлемы. Они видят функцию государства ограниченной, главным образом, вопросами обеспечения законности, безопасности (в том числе военной). С их точки зрения, эти функции уже требуют наличия сильной централизованной государственной власти. Напротив, социальные либералы считают, что главная задача государства состоит в социальной защите и обеспечении социальной стабильности: предоставлении питания и жилища нуждающимся, здравоохранении, школьном образовании, пенсионном обеспечении, уходе за детьми, инвалидами и престарелыми, помощи жертвам стихийных и техногенных бедствий, защите меньшинств, предотвращении преступности, поддержки науки и искусства. Такой подход делает невозможным введение масштабных ограничений на деятельность правительство. Несмотря на единство конечной цели — личной свободы — экономический и социальный либерализм кардинально расходятся в средствах для её достижения. Правые и консервативные движения часто склоняются в пользу экономического либерализма, выступая против культурного либерализма. Левые движения, как правило, делают акцент на культурном и социальном либерализме.

Некоторые исследователи указывают, что конфликт «позитивных» и «негативных» прав на деле мнимый, так как для обеспечения «негативных» прав на деле также требуются общественные затраты (например, содержание судов для охраны собственности).

Либерализм третьего поколения

Либерализм третьего поколения стал следствием послевоенной борьбы стран третьего мира с колониализмом. На сегодняшний день он больше связан с определёнными устремлениями, нежели с правовыми нормами. Его целью является борьба против сосредоточения власти, материальных ресурсов и технологий в группе развитых стран. Активисты этого течения делают упор на коллективном праве общества на мир, на самоопределение, на экономическое развитие и на доступ к общечеловеческому достоянию (природные ресурсы, научные познания, культурные памятники). Эти права относятся к «третьему поколению» (термин «права человека третьего поколения» ввёл в 1979 году Карел Васак, чешский юрист и первый генсек Международного института прав человека в Страсбурге) и нашли отражение в статье 28 Всеобщей декларации прав человека. Защитники коллективных международных прав человека также уделяют пристальное внимание вопросам международной экологии и гуманитарной помощи.

Во всех вышеперечисленных формах либерализма предполагается, что между ответственностью правительства и индивидов должен быть баланс и что функция государства должна быть ограничена теми задачами, которые не могут быть выполнены должным образом частным сектором. Все формы либерализма нацелены на законодательную защиту человеческого достоинства и личной автономии, и все утверждают, что отмена ограничений на индивидуальную деятельность способствует улучшению общества.

Развитие либеральной мысли

Истоки

См. также Либерализм в христианстве

Стремление к личной свободе было свойственно представителям всех народов во все века. Яркими примерами являются города-полисы от Древней Греции до европейских с принципом — «воздух города делает свободным», политическая система которых включала многие элементы правового государства и демократии в сочетании со свободой частного предпринимательства.

Либерализм упирается своими корнями в гуманизм, который в период Ренессанса бросил вызов власти католической церкви (следствием чего стали революции: Нидерландская буржуазная революция, английская Славная революция (1688 г.), во время которой Виги утвердили своё право выбирать короля, и др.). Последнее стало предтечей воззрения, что верховная власть должна принадлежать народу. Полноценные либеральные движения возникли в эпоху Просвещения во Франции, Англии и колониальной Америке. Их противниками были абсолютная монархия, меркантилизм, ортодоксальные религии и клерикализм. Эти либеральные движения также первыми сформулировали концепцию прав личности на основе конституционализма и самоуправления посредством свободно выбранных представителей.

Идею, что свободные личности могут стать основой стабильного общества, выдвинул Джон Локк. В его сочинении «Два трактата о правлении» (1690 г.) сформулированы фундаментальные либеральные принципы — экономической свободы, как право на личное владение и пользование собственностью, и принцип интеллектуальной свободы, включающей свободу совести. Основой его теории является представление о естественных правах: на жизнь, на личную свободу и на частную собственность, которое явилось предтечей современных прав человека. Вступая в общество, граждане заключают общественный договор, согласно которому они отказываются от своих властных полномочий в пользу правительства, чтобы оно защищало их естественные права. В своих взглядах Локк отстаивал интересы английской буржуазии, в частности, он не распространял свободу совести на католиков, а права человека на крестьян и слуг. Локк также не одобрял демократию. Тем не менее, ряд положений его учения легли в основу идеологии американской и французской революций.

В континентальной Европе доктрину о всеобщем равенстве граждан перед законом, которому должны подчиняться даже монархи, развивал Шарль Луи Монтескьё. Основными инструментами ограничения государственной власти Монтескьё считал разделение властей и федерализм. Его последователи, экономисты Жан-Батист Сэй и Дестют де Траси, были страстными популяризаторами «гармонии рынка» и принципа невмешательства государства в экономику. Из мыслителей эпохи Просвещения наибольшее влияние на либеральную мысль оказали две фигуры: Вольтер, который выступал за конституционную монархию, и Жан Жак Руссо, который развил учение о естественной свободе. Оба философа в разной форме отстаивали идею, что естественную свободу личности можно ограничивать, но нельзя уничтожать её суть. Вольтер подчёркивал важность религиозной терпимости и недопустимость пыток и унижения человеческого достоинства.

В трактате [lib.ru/FILOSOF/RUSSO/prawo.txt «Об общественном договоре»] (1762 г.) Руссо придал новое понимание этой концепции. Он обратил внимание, что множество людей оказывается частью общества, не имея собственности, то есть, общественный договор просто закрепляет права собственности за её фактическими обладателями. Чтобы такой договор был легитимным, в обмен на свою независимость человек должен получить блага, которые ему может обеспечить только общество. Одним из таких благ Руссо считал образование, которое позволяет людям наилучшим образом реализовать свои способности, и при этом делает из людей законопослушных граждан. Другим благом является коллективная республиканская свобода, которую личность обретает посредством отождествления себя с нацией и национальными интересами. Благодаря такому отождествлению, образованный человек сам ограничивает свою свободу, поскольку это становится в его интересах. Воля нации как единого целого может быть реализована только при условии самоопределения народов. Таким образом, общественный договор ведёт к национальному согласию, национальной воле и национальному единству. Эти идеи стали ключевым элементом декларации Национального собрания во время Великой Французской революции и воззрений таких либеральных американских мыслителей, как Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон.

Наряду с французскими просветителями, важный вклад в либерализм внесли Дэвид Юм, Иммануил Кант и Адам Смит. Дэвид Юм утверждал, что фундаментальные (природные) законы человеческого поведения диктуют нравственные нормы, которые невозможно ни ограничить, ни подавить. Под влиянием этих взглядов Кант дал этическое обоснование правам человека без ссылок на религию (как это имело место до него). Согласно его учению, эти права основываются на априорных законах разума.

Адам Смит развил теорию, что нравственная жизнь и экономическая деятельность возможны без директив со стороны государства и что наиболее сильны те нации, в которых граждане свободны проявлять свою собственную инициативу. Он призывал покончить с феодальным и меркантильным регулированием, с патентами и возникшими благодаря протекции государства монополиями. В «Теории нравственных чувств» (1759 г.) он развил теорию мотивации, которая приводит личную материальную заинтересованность в согласие с нерегулируемым общественным порядком. В работе «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) он утверждал, что при определённых условиях свободный рынок способен к естественному саморегулированию и способен достичь большей производительности, чем рынок со множеством ограничений. Правительству он отводил решение задач, которые невозможно увязать с жаждой прибыли, например, предотвращение мошенничества или противозаконного применения силы. Его теория налогообложения заключалась в том, что налоги не должны наносить вреда экономике и что процентная ставка налога должна быть постоянной.

Революционный либерализм

Идея, что обычные люди должны заниматься своими делами без диктата со стороны монархов, аристократии или церкви, оставалась большей частью теорией до американской и французской революций. Все более поздние революционеры-либералы в той или иной степени следовали этим двум примерам. В то же время следует отметить, что немаловажную историческую роль сыграло также принятие парламентом Англии в 1689 в результате «Славной революции» Билля о правах, который стал одним из первых документов, юридически утвердивших права человека.

В колониальной Америке Томас Пейн, Томас Джефферсон и Джон Адамс убедили своих соотечественников восстать во имя жизни, личной свободы и стремления к счастью — почти цитата Локка, но с одной важной поправкой: Джефферсон заменил слово «собственность» у Локка «стремлением к счастью». Тем самым главной целью революции стала республика, основанная на личной свободе и правлении с согласия управляемых. Джеймс Мэдисон полагал, что для обеспечения эффективного самоуправления и защиты прав экономических меньшинств необходима система противовесов и сдержек. Она нашла отражение в Конституции США (1787 г.): баланс между федеральной и региональными властями; разделение властей на исполнительную, законодательную и судебную ветви; двухпалатный парламент. Над армией был введён гражданский контроль, и были приняты меры по возвращению офицеров к гражданской жизни после прохождения службы. Тем самым концентрация власти в руках одного человека стала практически невозможной.

Великая французская революция лишила власти монарха, аристократию и католическую церковь. Поворотным моментом стало принятие представителями Национального собрания декларации о том, что она имеет право говорить от имени всего французского народа. В области либерализма французские революционеры пошли дальше американцев, введя всеобщее избирательное право (для мужчин), национальное гражданство и приняв «Декларацию прав человека и гражданина» (1789 г.), аналогичную американскому «Биллю о правах».

Первые несколько лет в руководстве страны доминировали либеральные идеи, однако правительство было нестабильно и не могло эффективно защищаться от многочисленных врагов революции. Якобинцы во главе с Робеспьером сконцентрировали в своих руках почти всю полноту власти, приостановили действие надлежащих правовых процедур и развернули масштабный террор, жертвами которого стали многие либералы, в том числе и сам Робеспьер. Наполеон I Бонапарт провёл глубокую законодательную реформу, которая отразила многие идеи революции, однако впоследствии отменил республику и объявил себя императором. Побочным эффектом наполеоновских военных кампаний стало распространение либерализма по всей Европе, а после оккупации Испании — и по всей Латинской Америке.

Революции существенно укрепили позиции либералов во всём мире, которые от предложений перешли к бескомпромиссным требованиям. Главным образом, они стремились к созданию парламентских республик на месте существовавших абсолютных монархий. Движущей силой этого политического либерализма часто были экономические мотивы: желание положить конец феодальным привилегиям, гильдиям и королевским монополиям, ограничениям на собственность и на свободу заключения контрактов.

Между 1774 и 1848 гг. прошло несколько революционных волн, причём каждая последующая волна делала всё больший акцент на правах граждан и самоуправлении. Вместо простого признания прав личности, вся государственная власть оказывалась производной естественного права: либо в силу человеческой природы, либо в результате общественного договора («согласия руководимых»). На смену семейной собственности и феодальной традиции, согласно которой обязательства сторон определяются личной преданностью, пришли представления о добровольном согласии, коммерческом контракте и индивидуальной частной собственности. Представление о суверенитете народа и о том, что люди способны самостоятельно принимать все необходимые законы и приводить их в исполнение, стало основой национального самосознания и вышло за рамки учений просветителей. Аналогичное стремление к независимости от внешнего господства на оккупированных территориях или в колониях стало основой национально-освободительной борьбы. В одних случаях (Германия, Италия) это сопровождалось объединением мелких государств в крупные, в других (Латинская Америка) — распадом колониальных систем и децентрализацией. Система образования стала одним из важнейших общественных институтов. Со временем к перечню либеральных ценностей добавилась демократия.

Дискуссии внутри либерализма

Либерализм и демократия

Изначально идеи либерализма и демократии не только существенно отличались, но и находились в противоречии друг с другом. Для либералов основой общества являлся человек, который обладает собственностью, стремится её защищать, и для которого не может остро стоять выбор между выживанием и сохранением своих гражданских прав. Подразумевалось, что только собственники формируют гражданское общество, участвуют в общественном договоре и дают правительству согласие на то, чтобы оно правило. Напротив, демократия означает процесс формирования власти на основе большинства всего народа, в том числе и неимущих. С точки зрения либералов, диктатура малоимущих представляла угрозу для частной собственности и гарантии свободы личности. С точки зрения демократов, лишение малоимущих избирательного права и возможности представлять свои интересы в законотворческом процессе являлось формой порабощения.

Многие яркие либералы (Дж. Локк, Дж. Мэдисон и др.) были противниками демократии, что в частности нашло отражение в изначальных текстах конституций ряда штатов в США, где избирательное право увязывалось с имущественным цензом, а в самой Конституции США об этом праве не упоминалось. Многие популярные в народе лидеры, такие как Авраам Линкольн, прибегали к анти-либеральным мерам (вводили цензуру, налоги и т. д.) Опасения со стороны либералов, связанные с демократией, особенно усилились после Великой Французской революции. В частности, поэтому французские либералы в целом поддерживали Наполеона Бонапарта, который хотя и был противником подотчётности власти (и тем более народовластия), однако способствовал реализации и популяризации ряда важнейших либеральных идей.

Поворотным моментом стала работа Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке» (1835 г.), в которой он показал возможность общества, где личная свобода и частная собственность сосуществуют с демократией. По мнению Токвиля, ключом к успеху такой модели, получившей название «либеральная демократия», является равенство возможностей, а наиболее серьёзную угрозу представляет вялотекущее вмешательство государства в экономику и попрание им гражданских свобод.

После революции 1848 г. и государственного переворота Наполеона III (в 1851 г.) либералы всё больше стали признавать необходимость демократии для осуществления либерализма в полной мере. Вместе с тем, часть сторонников демократии продолжала отрицать возможность справедливого общества, построенного на частной собственности и свободном рынке, что привело к возникновению движения за социальную демократию.

Идеи Ф. Бастиа и других либеральных противников демократии переродились в политическую философию либертарианства. Либертарианская философия является наследником классического либерализма, основанного на идеях свободы, права и собственности. Сторонники^[кто?] либертарианства активно критикуют современный демократический либерализм, указывая на невозможность совмещения демократии и прав собственности, а также на невозможность надлежащего обеспечения прав и свобод при отсутствии собственности.

Экономический либерализм против социального либерализма

Индустриальная революция значительно приумножила благосостояние развитых стран, однако усугубила социальные проблемы. Прогресс в медицине привёл к увеличению продолжительности жизни населения, результатом чего стал избыток рабочей силы и падение зарплат. После того как в XIX веке рабочие во многих странах получили избирательное право, они им стали пользоваться в своих интересах. Резкий рост грамотности населения привёл ко всплеску активности общества. Социальные либералы требовали законодательных мер против эксплуатации детей, безопасных условий труда, минимальной границы заработной платы.

Классические либералы рассматривают такие законы как несправедливый налог на жизнь, свободу и собственность, который сдерживает экономическое развитие. Они полагают, что социальные проблемы общество может решить само по себе, без государственного регулирования. С другой стороны, социальные либералы отдают предпочтение достаточно большому правительству, чтобы оно могло обеспечить равенство возможностей, защитить граждан от последствий экономических кризисов и стихийных бедствий.

Вильгельм фон Гумбольдт в работе «Идеи к опыту определения границ деятельности государства» обосновывал ценность свободы важностью индивидуального саморазвития с целью достижения совершенства. Джон Стюарт Милль развил идеи этой либеральной этики в своём труде [humanities.edu.ru/db/msg/41201 «О свободе»] (1859 г.). Он придерживался утилитаризма, делая акцент на прагматичном подходе, практическом стремлении к общему благу и повышению качества жизни. Хотя Милль оставался в рамках классического либерализма, права личности в его философии отступили на второй план.

К концу XIX века большинство либералов пришло к выводу, что свобода требует создания условий для реализации своих способностей, включая образование и защиту от чрезмерной эксплуатации. Эти выводы изложил Леонард Трелони Хобхаус в «Либерализме», в котором он сформулировал коллективное право на равенство в сделках («справедливое согласие») и признал обоснованность разумного вмешательства государства в экономику. Параллельно часть классических либералов, в частности, Густав де Молинари, Герберт Спенсер и Оберон Герберт, стала придерживаться более радикальных воззрений, близких к анархизму.

Война и мир

Другим предметом дискуссий, начиная с конца XIX века, стало отношение к войнам. Классический либерализм был яростным противником военных интервенций и империализма, выступая за нейтралитет и свободную торговлю. Трактат Гуго Гроция «О праве войны и мира» (1625), в котором он изложил теорию справедливой войны как средства самозащиты, была настольной книгой либерала. В США изоляционизм вплоть до конца Первой мировой войны был официальной внешней политикой, как сказал Томас Джефферсон: «Свободная торговля со всеми; военные альянсы ни с кем». Однако президент Вудро Вильсон вместо этого выдвинул концепцию коллективной безопасности: противостояние странам-агрессорам с помощью военного альянса и превентивное разрешение конфликтов в Лиге Наций. Идея поначалу не нашла поддержки в Конгрессе, который не позволил США вступить в Лигу Наций, однако возродилась в виде ООН. Сегодня большинство либералов являются противниками одностороннего объявления войны одним государством другому, за исключением самозащиты, однако многие поддерживают многосторонние войны в рамках ООН или даже НАТО, например, с целью предотвращения геноцида.

Великая депрессия

Великая депрессия 1930-х пошатнула веру американской общественности в классический либерализм, и многие пришли к заключению, что нерегулируемые рынки не могут обеспечить процветание и предотвратить нищету. Джон Дьюи, Джон Мейнард Кейнс и президент Франклин Рузвельт выступали за создание более сложного государственного аппарата, который бы по-прежнему оставался оплотом личной свободы, но при этом защищал бы население от издержек капитализма.

Джон Мейнард Кейнс, Людвиг-Иосиф Брентано, Леонард Трелони Хобхаус, Томас Хилл Грин, Бертиль Олин и Джон Дьюи описали, как государство должно регулировать капиталистическую экономику, чтобы защищать свободу и при этом избежать социализма. Тем самым они внесли ведущий вклад в теорию социал-либерализма, которая оказала значительное влияние на либералов во всём мире, в частности, на «Либеральный интернационал», возникший в 1947 г. Им возражали сторонники неолиберализма, согласно которым Великая депрессия была результатом чрезмерного государственного регулирования рынка. Экономисты австрийской и чикагской школ (Фридрих Август фон Хайек, Людвиг фон Мизес, Мюррей Ротбард, Милтон Фридман и др.) указывают, что Великой депрессии предшествовала масштабная денежно-кредитная экспансия и искусственное занижение процентной ставки, которые исказили структуру инвестиций в экономике. В работе «Капитализм и свобода» (1962 г.) Фридман называет главными причинами Великой депрессии фиксированную привязку курса доллара к золоту, регулирование банковской системы, повышение налогов и эмиссия денег для оплаты государственного долга.

В 2008 году в связи с экономическим кризисом дискуссия между сторонниками неолиберализма и социал-либерализма вновь обострилась. Стали звучать призывы вернуться к социально направленной политике по перераспределению доходов, протекционизму и реализации кейнсианских мер.

Либерализм против тоталитаризма

См. также Тоталитаризм

XX век ознаменовался возникновением идеологий, напрямую противопоставивших себя либерализму. В СССР большевики приступили к ликвидации остатков капитализма, в то время как в Италии появился фашизм, который, по словам лидера этого движения Бенито Муссолини, являл собой «третий путь», отрицающий как либерализм, так и коммунизм. В СССР частная собственность на средства производства была запрещена ради достижения социальной и экономической справедливости. Правительства в Италии и особенно в Германии отрицали равенство людей в правах. В Германии это выражалось в пропаганде расового превосходства т. н. «арийской расы», под которой понимались немцы и некоторые другие германские народы, над другими народами и расами. В Италии Муссолини ставка делалась на представление об итальянском народе как о «государстве-корпорации». И коммунизм, и фашизм стремились к государственному контролю над экономикой и централизованному регулированию всех аспектов жизни общества. Оба режима также утверждали приоритет общественных интересов над частными и подавляли личную свободу. С точки зрения либерализма, эти общие черты объединяли коммунизм, фашизм и нацизм в единую категорию — тоталитаризм. В свою очередь, либерализм начал определять себя как противника тоталитаризма и рассматривать последний как наиболее серьёзную угрозу для либеральной демократии.

Тоталитаризм и коллективизм

Указанная выше параллель между различными тоталитарными системами вызывает резкие возражения противников либерализма, которые указывают на существенные отличия фашистской, нацистской и коммунистической идеологий. Однако Ф. фон Хайек, А. Рэнд и другие либеральные мыслители настаивали на фундаментальном сходстве всех трёх систем, а именно: все они основаны на государственной поддержке неких коллективных интересов в ущерб интересам, целям и свободам отдельного гражданина. Это могут быть интересы нации — нацизм, государства-корпорации — фашизм или интересы «трудящихся масс» — коммунизм. Иначе говоря, с точки зрения современного либерализма, и фашизм и нацизм, и коммунизм есть лишь крайние формы коллективизма.

Исторические причины тоталитаризма

Многие либералы объясняют рост тоталитаризма тем, что в период упадка люди ищут решение в диктатуре. Поэтому долгом государства должна быть защита экономического благополучия граждан, балансирование экономики. Как сказал Исайя Берлин: «Свобода для волков означает смерть для овец». Неолибералы придерживаются противоположной точки зрения. В своём труде «Дорога к рабству» (1944 г.) Ф. фон Хайек утверждал, что чрезмерное государственное регулирование экономики может вести к потере политических и гражданских свобод. В 30-е и 40-е годы, когда правительства США и Великобритании, следуя советам видного британского экономиста Дж. Кейнса, взяли курс на государственное регулирование, Хайек предупреждал об опасностях этого курса и доказывал, что экономическая свобода является необходимым условием сохранения либеральной демократии. На основе учения Хайека и других представителей «австрийской экономической школы» возникло течение либертарианства, которое видит в любом государственном вмешательстве в экономику угрозу для свободы.

Концепция открытого общества

Одним из наиболее влиятельных критиков тоталитаризма был Карл Поппер, который в своём труде [www.krotov.info/lib_sec/16_p/pop/per_1.htm «Открытое общество и его враги»] (1945 г.) выступил в защиту либеральной демократии и «открытого общества», где политическая элита может быть отстранена от власти без кровопролития. Поппер утверждал, что поскольку процесс накопления человеческого знания непредсказуем, то теории идеального государственного управления принципиально не существует, следовательно, политическая система должна быть достаточно гибкой, чтобы правительство могло плавно менять свою политику. В частности, общество должно быть открыто для множества точек зрения (плюрализм) и субкультур (мультикультурализм).

Благосостояние и образование

Слияние с возникшим в конце XIX века под влиянием утилитаризма социальным либерализмом теории части сторонников индустриализма (Сен-Симон, Конт, Лодж, Фабианское общество, Кейнс, Джон Мейнард, Раймон Арон) и конвергенции капитализма и социализма в послевоенные годы привело к распространению социал-либерализма, который утверждает, что лучшей защитой от тоталитаризма является уверенное в завтрашнем дне благодаря государственному планированию при сохранении частной собственности экономически благополучное и образованное население, обладающее широкими гражданскими правами. Представители этого течения, такие как Дж. Роулз, Дж. К. Гэлбрейт и Р. Дарендорф, полагали, что для роста уровня личных свобод необходимо обучать их просвещённому пользованию, а путь к самореализации лежит через освоение новых технологий.

Личная свобода и общество

В послевоенные годы значительная часть теоретических разработок в области либерализма была посвящена вопросам об общественном выборе и рыночных механизмах для достижения «либерального общества». Одно из центральных мест в этой дискуссии занимает теорема Эрроу. Она гласит, что не существует такой процедуры упорядочения общественных предпочтений, которая определена для любой комбинации предпочтений, не зависит от индивидуальных предпочтений по посторонним вопросам, свободна от навязывания одним человеком своего выбора всему обществу и удовлетворяет принципу Парето (то есть, то, что оптимально для каждого индивида, должно быть наиболее предпочтительно и для всего общества). Следствием этой теоремы является либеральный парадокс, согласно которому невозможно разработать универсальную и справедливую демократическую процедуру выбора правительства, которая была бы совместима с неограниченной свободой личного выбора. Такой вывод означает, что в чистом виде ни рыночная экономика, ни экономика благосостояния не достаточны для достижения оптимального общества. Тем более что совершенно не ясно, что такое «оптимальное общество», а все попытки такое общество построить кончались катастрофой (СССР, Третий рейх). Другой стороной этого парадокса является вопрос о том, что важнее: точное следование процедурам или равенство в правах для всех участников.

Личная свобода и государственное регулирование

Одно из ключевых понятий классической теории свободы — собственность. Согласно этой теории, свободная рыночная экономика является не только залогом экономической свободы, но и необходимым условием личной свободы каждого.

Сторонники свободы отрицают не планирование вообще, а лишь такое государственное регулирование, которое подменяет собой свободную конкуренцию собственников. В истории XX века был ряд ярких примеров того, когда отказ от принципа неприкосновенности частной собственности и замена свободной конкуренции государственным регулированием во имя социальной защищённости и стабильности приводили к значительным ограничениям на личную свободу граждан (сталинский СССР, маоистский Китай, КНДР, Куба, нацистская Германия и т. п.). Потеряв право частной собственности, граждане очень скоро теряли и другие важнейшие права: право свободного выбора места проживания (прописка), места работы (колхозы) и принуждались к труду за назначенную государством (как правило, невысокую) зарплату. Это сопровождалось внедрением тоталитарной идеологии и усилением репрессивных органов правопорядка. Значительная доля населения принуждалась к бесплатному труду в условиях заключения.

Исторические либеральные партии

В различных государствах, в зависимости от общих политических условий, от роста политического самосознания и культуры народа, такие партии имели различный характер и программы: от более демократических до близких к консервативным. В Англии либеральная партия возникла в XVII в. под названием виги; в XIX веке она защищала расширение избирательных прав. В Германии к либеральным партиям принадлежали национал-либералы и свободомыслящие. В Австрии существовала немецко-либеральная партия. В Бельгии в течение всего XIX века либеральная партия боролась с клерикальной. Во Франции при 3-ей республике представителями либерализма были республиканцы-оппортунисты. В Италии представительницей либерализма была радикальная партия. В России до 17 октября 1905 открытых политических партий не могло быть, но в обществе, земстве и литературе существовало либеральное течение, стремившееся к мирному преобразованию государственного строя на началах политической свободы. С введением конституционного строя в 1905 году возникли и первые политические партии в России; представительницами либеральных идей были партии: конституционно-демократическая, демократических реформ и мирного обновления.

Современный либерализм

Краткий обзор

На сегодняшний день либерализм является одной из ведущих идеологий в мире. Концепции личной свободы, чувства собственного достоинства, свободы слова, всеобщих прав человека, религиозной терпимости, неприкосновенности личной жизни, частной собственности, свободного рынка, равенства, правового государства, прозрачности правительства, ограничений на государственную власть, верховной власти народа, самоопределения нации, просвещённой и разумной государственной политики получили самое широкое распространение. К либерально-демократическим политическим системам относят такие разные по культуре и уровню экономического благополучия страны, как Финляндия, Испания, Эстония, Словения, Кипр, Канада, Уругвай или Тайвань. Во всех этих странах либеральные ценности играют ключевую роль в формировании новых целей общества, даже несмотря на разрыв между идеалами и реальностью.

Приведённый ниже перечень современных политических направлений в рамках либерализма ни в коей мере не является исчерпывающим. Важнейшие принципы, которые наиболее часто упоминаются в партийных документах (например, в «[www.yavlinsky.ru/said/documents/index.phtml?id=2282 Либеральном манифесте]» 1947 г.), были перечислены выше.

В силу того, что в Западной Европе и Северной Америке большинство политических течений выражают солидарность с идеалами политического либерализма, возникла необходимость более узкой классификации. Правые либералы делают акцент на классическом либерализме, но при этом возражают против ряда положений социального либерализма. К ним примыкают консерваторы, которые разделяют ставшими традиционными в этих странах политические либеральные ценности, однако часто осуждают отдельные проявления культурного либерализма как противоречащие нормам морали. Следует отметить, что исторически консерватизм являлся идеологическим антагонистом либерализма, однако после окончания Второй мировой войны и дискредитации авторитаризма ведущую роль в западном консерватизме стали играть умеренные течения (либеральный консерватизм, христианская демократия). Во второй половине XX века консерваторы были наиболее активными защитниками частной собственности и сторонниками приватизации.

Собственно «либералами» в США называют социалистов и вообще левых, в то время как в Западной Европе этот термин относится к либертарианцам, а левых либералов называют социал-либералами.

Либертарианцы полагают, что государство не должно вмешиваться в личную жизнь или предпринимательскую деятельность, кроме как для защиты свободы и собственности одних от посягательств других. Они поддерживают экономический и культурный либерализм и выступают против социального либерализма. Часть либертарианцев полагает, что для реализации верховенства закона государство должно обладать достаточной силой, другие утверждают, что обеспечение законности должно осуществляться общественными и частными организациями. Во внешней политике либертарианцы, как правило, являются противниками любых военных агрессий.

В рамках экономического либерализма обособилось идеологическое течение неолиберализма. Это течение часто рассматривается как чисто экономическая теория, вне контекста политического либерализма. Неолибералы стремятся к невмешательству государства в экономику страны и к свободному рынку. Государству отводится функция умеренного монетарного регулирования и инструмента для получения доступа к внешним рынкам в тех случаях, когда другие страны чинят препятствия для свободной торговли. Одним из определяющих проявлений неолиберальной экономической политики является приватизация, ярким примером которой были реформы, проведённые в Великобритании кабинетом Маргарет Тэтчер.

Современные социал-либералы, как правило, относят себя к центристам или социал-демократам. Последние приобрели значительное влияние, в особенности в Скандинавии, где ряд затяжных экономических спадов обострил вопросы социальной защиты (безработица, пенсии, инфляция). Для решения этих проблем социал-демократы постоянно увеличивали налоги и государственный сектор в экономике. Вместе с тем, многие десятилетия упорной борьбы за власть между право- и леволиберальными силами привели к эффективным законам и прозрачным правительствам, которые надёжно защищают гражданские права людей и собственность предпринимателей. Попытки увести страну слишком далеко в сторону социализма приводили для социал-демократов к потере власти и последующей либерализации. Поэтому сегодня в странах Скандинавии цены не регулируются (даже на государственных предприятиях, за исключением монополий), банки частные, и отсутствуют препятствия для торговли, в том числе международной. Такое сочетание либеральной и социальной политики привело к реализации либерально-демократической политической системы с высоким уровнем социальной защиты. Схожие процессы происходят и в других европейских странах, где социал-демократы, даже придя к власти, проводят достаточно либеральную политику.

Основными целями своей политики либеральные партии наиболее часто считают укрепление либеральной демократии и правового государства, независимости судебной системы; контроль над прозрачностью работы правительства; защиту гражданских прав и свободной конкуренции. Вместе с тем, наличие слова «либеральный» в названии партии само по себе не позволяет определить, являются ли её сторонники правыми либералами, социал-либералами или либертарианцами.

Общественные либеральные движения также отличаются большим разнообразием. Некоторые движения выступают в поддержку сексуальной свободы, свободной продажи оружия или наркотиков, за расширение функций частных охранных структур и передачу им части функций полиции. Экономические либералы часто выступают за единую ставку подоходного налога или даже замену подоходного налога подушевым, за приватизацию образования, здравоохранения и государственной системы пенсионного обеспечения, за перевод науки на самоокупаемое финансирование. Во многих странах либералы выступают за отмену смертной казни, разоружение, отказ от ядерных технологий, защиту окружающей среды.

В последнее время обострились дискуссии по поводу мультикультурализма. Хотя все стороны сходятся на том, что этнические меньшинства должны разделять фундаментальные ценности общества, одни полагают, что функция большинства должна ограничиваться защитой прав в этнических общинах, в то время как другие являются сторонниками скорейшей интеграции меньшинств во имя сохранения целостности нации.

С 1947 года действует Общество «Мон Пелерин», объединяющее экономистов, философов, журналистов, предпринимателей, поддерживающих принципы и идеи классического либерализма.

Современные либеральные партии

Организация Либеральный интернационал, объединила на основе Оксфордского манифеста 1947 года 19 либеральных партий. На 2015 год эта организация включает более 100 либеральных политических партий, например Свободная демократическая партия (Германия), Реформаторское движение (Бельгия), Яблоко (Россия), «Демократический альянс» (Южная Африка), «Альянс либералов и демократов Европы» и многие другие.

Современная критика либерализма

Левые сторонники жёсткого государственного регулирования в качестве политической системы предпочитают социализм, полагая, что только государственный надзор над распределением доходов может обеспечить справедливость и всеобщее материальное благополучие. В частности, с точки зрения марксизма, главным недостатком либерализма является неравномерное распределение материальных благ. Марксисты утверждают, что в либеральном обществе реальная власть сконцентрирована в руках очень небольшой группы людей, которые контролируют финансовые потоки. В условиях экономического неравенства, равенство перед законом и равенство возможностей, по мнению марксистов, остаются утопией, кроме того либеральная идеология поощряет эксплуатацию человека человеком. В ответ на это сторонник либеральной экономики Ф. Хайек критиковал марксизм, заявляя,, что жёсткое государственное регулирование требует ограничений в размере зарплаты, в выборе профессии и места проживания, а в конечном итоге ведёт к уничтожению личной свободы и тоталитаризму (см. выше).

Кроме того, марксизм также критически относится к либеральной теории общественного договора в связи с тем, что в ней государство рассматривается как отдельный от общества субъект. Марксизм сводит противостояние между обществом и государством к противостоянию между классами, основанном на отношении к средствам производства.

Правые этатисты считают, что вне экономической сферы гражданские свободы ведут к равнодушию, эгоизму и безнравственности. Наиболее категоричны фашисты, которые утверждают, что рациональный прогресс ведёт не к более гуманному будущему, как полагают либералы, а напротив, к моральному, культурному и физическому вырождению человечества. Фашизм отрицает, что человек является высшей ценностью и вместо этого призывает к построению такого общества, в котором люди лишены стремления к индивидуальному самовыражению и полностью подчиняют свои интересы задачам нации. С точки зрения фашистов, политический плюрализм, декларирование равенства и ограничение власти государства опасны, поскольку открывают возможности для распространения симпатий к марксизму.

Более мягкой критикой либерализма занимается коммунитаризм (Майкл Дж. Сэндел, Аласдер Макинтайр, Чарльз Тейлор, Дэниел Белл, Амитай Этциони, Хиллари Клинтон, Мэри Энн Глендон и др.), который признаёт индивидуальные права, но жёстко увязывает их с обязанностями по отношению к обществу и допускает их ограничение, если они реализуются за счёт государства и гражданского общества.

Современные авторитарные режимы, опирающиеся на популярного в народе лидера, часто осуществляют пропаганду с целью дискредитации либерализма среди населения. Либеральные режимы обвиняют в недемократичности в связи с тем, что избиратели делают выбор среди политических элит, а не выбирают представителей из народа (то есть, себе подобных). Политические элиты представляются марионетками в руках единственной закулисной группы, которая заодно держит контроль над экономикой. Злоупотребления правами и свободами (демонстрации радикальных организаций, публикации оскорбительных материалов, безосновательные судебные иски и т. д.) преподносятся как системные и спланированные враждебные акции. Либеральные режимы обвиняют в лицемерии: что они выступают за ограничение вмешательства государства в жизнь своей страны, но при этом вмешиваются во внутренние вопросы других стран (как правило, имеется в виду критика за нарушения прав человека). Идеи либерализма объявляются утопией, которую принципиально невозможно реализовать, невыгодными и надуманными правилами игры, которые страны Запада (в первую очередь, США), пытаются навязать всему миру (например, в Ираке или Сербии).

На противоположной этатистам стороне политического спектра, анархизм отрицает легитимность государства для любых целей (подавляющее большинство либералов признаёт, что государство необходимо для обеспечения защиты прав).

Левые противники экономического либерализма возражают против установления рыночных механизмов в тех областях, где их прежде не было (см. либерализация). Они полагают, что наличие проигравших и появление неравенства в результате конкуренции наносит существенный вред всему обществу. В частности, возникает неравенство между регионами внутри страны. Левые также указывают, что исторически политические режимы, основанные на классическом либерализме в чистом виде, оказывались нестабильными. С их точки зрения, плановая экономика способна защитить от нищеты, безработицы, а также этнических и классовых различий в уровне здоровья и образования.

Демократический социализм как идеология стремится к достижению некоторого минимального равенства на уровне конечного результата, а не только равенства возможностей. Социалисты поддерживают идеи большого государственного сектора, национализации всех монополий (включая жилищно-коммунальную сферу и добычу важнейших природных ресурсов) и социальной справедливости. Они являются сторонниками государственного финансирования всех демократических институтов, включая средства массовой информации и политические партии. С их точки зрения, либеральная экономическая и социальная политика создаёт предпосылки для экономических кризисов.

Этим демосоциалисты отличаются от приверженцев социального либерализма, которые предпочитают значительно меньшее вмешательство со стороны государства, например, путём регулирования экономики или субсидий. Либералы также возражают против уравнивания по результату, во имя меритократии. Исторически платформы социал-либералов и демосоциалистов вплотную примыкали друг к другу и даже частично перекрывались. В силу падения популярности социализма в 1990-е годы, современная «социал-демократия» стала всё больше смещаться от демократического социализма в сторону социального либерализма.

Правые противники культурного либерализма видят в нём опасность для морального здоровья нации, традиционных ценностей и политической стабильности. Они считают допустимым, чтобы государство и церковь регулировали частную жизнь людей, ограждали их от безнравственных поступков, воспитывали в них любовь к святыням и отечеству.

Одним из критиков либерализма является Русская православная церковь, поскольку, как заметил в своём выступлении в Киево-Печерской лавре 29 июля 2009 г. Патриарх Кирилл, исторически либерализм ставил «перед собой задачу бороться с тиранами, с тиранией, под которой подразумевались монархия и Церковь.» Противоречия углубились с возникновением постмодернистского либерализма. Патриарх считает размывание понятий добра и зла прямым следствием постмодернистского либерализма. В исчезновении различий между добром и злом он видит апокалипсис.

Отдельной критике подвергается защита прав меньшинств, по мнению ряда исследователей, входящая в конфликт с правами других людей. Согласно этому аргументу, вместо защиты прав и свобод человека либерализм перешёл к защите прав заключённых, сексуальных меньшинств, умалишённых и других категорий граждан, чьи права именно потому и поставлены под вопрос социальными институтами, что входят в конфликт с правами других людей.

«Либеральный фундаментализм» отвергает даже известный финансист, либерал и антикоммунист Джордж Сорос. В своей книге «Кризис мирового капитализма» он на основе анализа потрясений в мировой финансовой системе высказывает мнение, что невмешательство государств в регулирование экономических процессов не только не создаёт наилучших условий экономического развития, но и приводит к катастрофическим последствиям.

Критика либерализма в художественной литературе

В начале XXI века, с ростом глобализма и транснациональных корпораций, в художественной литературе начали появляться антиутопии, направленные против либерализма. Одним из таких примеров служит сатира австралийского писателя Макса Барри «Правительство Дженнифер», где власть корпораций доведена до абсурда.

Литература

Классические работы

• Либерализм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. — М.: РОССПЭН, 1998. — 415 с ISBN 5-86004-166-7
• Берлин И. Философия свободы. Европа. — М.: Новое литер. обозр., 2001. — 448 с ISBN 5-86793-132-3
• Гамильтон А., Мэдисон Дж. и Джей Дж. [grachev62.narod.ru/Fed/Fed_ogl.htm Федералист] (недоступная ссылка с 28-03-11 (4775 дней))
• Гоббс Т. [grachev62.narod.ru/hobbes/content.htm Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского]
• Кант И. [www.philosophy.ru/library/kant/omn.html Основы метафизики нравственности]
• Кейнс Д. [royallib.ru/book/keyns_d/obshchaya_teoriya_zanyatosti_protsenta_i_deneg.html Общая теория занятости, процента и денег]
• Локк Дж. [humanities.edu.ru/db/msg/43651 Два трактата о правлении]
• Мизес Л. [www.liberal.ru/book1.asp?Rel=11 Либерализм в классической традиции] (недоступная ссылка с 28-03-11 (4775 дней))
• Милль Дж. С. [humanities.edu.ru/db/msg/41201 О свободе]
• Руссо Ж. Ж. [russo-zhan-zhak.viv.ru/cont/prawo/1.html Об общественном договоре, или принципы политического права]
• Смит А. [humanities.edu.ru/db/msg/6402 Исследование о природе и причинах богатства народов]
• Токвиль А. Демократия в Америке. — М.: Прогресс, 1994. — 554 с ISBN 5-01-004496-X
• Хайек Ф. А. [www.libertarium.ru/libertarium/l_lib_road Дорога к рабству]
• Хайек Ф. А. Судьбы либерализма в XX веке. — М.: ИРИСЭН, Социум, Мысль, 2012. — 344с. 978-5-91066-050-6, 978-5-244-01154-8, 978-5-91603-070-9, 0-9179-4722-1

Общая литература

• Бергланд Д. [www.libertarium.ru/libertarium/one_lesson Либертарианство за один урок]
• Валлерстайн И. [readall.ru/lib_page_readall_109169.html После либерализма] / Пер. с англ. под ред. Б. Ю. Кагарлицкого. М.: Едиториал УРСС, 2003. ISBN 5-354-00509-4
• Гэлбрейт Д. Новое индустриальное общество. — М.: Прогресс, 1969.
• Палмер Т. [polit.ru/lectures/2005/12/09/palmer.html Либерализм, глобализация и проблема национального суверенитета. Лекция.]
• [web.archive.org/web/20031212102143/vive-liberta.narod.ru/biblio/biblio_1.htm Либерализм Запада XVII—XX вв.]/ Под ред. В. В. Согрина. М., 1995.
• Фукуяма Ф. [lib.ru/POLITOLOG/FUKUYAMA/konec_istorii.txt Конец истории и последний человек] / Пер. с англ. М. Б. Левина. М.: АСТ, 2004. ISBN 5-17-021219-4
• Gross, Jonathan. Byron: the erotic liberal. Lanham: Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2001. ISBN 0-7425-1162-6
• Амин, Самир Вирус либерализма. Перманентная война и американизация мира.

См. также

• Либеральные партии (категория)
• Институт Катона
• Консерватизм
• Прогрессивизм
• Либеральная демократия
• Либеральный Интернационал
• Научно-исследовательский центр Мизеса
• Либерализм в России
• Коммерческий либерализм

Ссылки

• Либерализм в каталоге ссылок Open Directory Project (dmoz).

• [www.libertarium.ru/libertarium/library Библиотечка Либертариума]
• [www.liberal.ru Фонд «Либеральная миссия»]

Отрывок, характеризующий Либерализм

«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.