Либертарные левые
Либертарные левые, англ. libertarian left (иногда понятие используется как синоним левого либертарианства, англ. left-libertarianism или либертарного социализма, англ. libertarian socialism[1][2]) является термином, который используется для описания нескольких различных либертарных политических движений и теоретиков левого толка.
Для либертарных левых, как это определяют современные теоретики, такие как Питер Валлентайн, Гиллель Штайнер и Майкл Оцука, общей является доктрина, которая декларирует твердое стремление к личной свободе и эгалитарную точку зрения по поводу природных ресурсов, полагая, что никому не должно быть позволено требовать частной собственности на ресурсы в ущерб другим[3][4]. Некоторые либертарные левые такого рода поддерживают в той или иной форме перераспределение доходов на основании требования каждого отдельного лица в связи с его правом на равную долю природных ресурсов[4]. Социальные анархисты, в том числе Мюррей Букчин[5], анархо-коммунисты[6], такие как Петр Кропоткин, и анархо-коллективисты, такие как Михаил Бакунин, иногда называются либертарными левыми[7]. Ноам Хомский также говорит о себе как о либертарном левом[8]. Этот термин иногда используется как синоним либертарного социализма[9] или используется в качестве самоназвания геоистами, которые поддерживают идею выплаты земельной ренты обществу. Леволибертарианские партии, такие как Зеленые, разделяют с «традиционным социализмом недоверие к рынку, частным инвестициям, к установленным этическим нормам, а также к убеждениям, провозглашающим расширение социального государства»[10].
В отличие от левых, правые либертарианцы считают несправедливыми любые ограничения на использование или присвоение[3]. Радикальные правые либертарианцы считают, что отдельные лица имеют право на присвоение бесхозных вещей, заявляя его (обычно путём привнесения своего труда), и отрицают любые другие условия или соображения как значимые. Таким образом, они считают, нет никаких оснований для того, чтобы государство перераспределяло ресурсы в пользу нуждающихся или устраняло сбои рыночного механизма[11].
В отличие от приведенного выше определения, некоторые анархисты, которые поддерживают частную собственность на ресурсы и свободный рынок, называют себя либертарными левыми, а также используют различные определения для правого либертарианства. К ним относятся Родерик Т. Лонг[12] и Сэмюэль Эдвард Конкин III[13]. Другие, такие как учёный Дэвид Де Леон, не считают частнособственнический анархизм свободного рынка левым[14].
Содержание
В аналитической философии
Либертарные левые сочетают либертарную посылку, что каждый человек имеет естественное право на то, чтобы полностью распоряжаться собой, с эгалитарной посылкой, что природные ресурсы должны распределяться поровну. Либертарные левые считают, что нераспределённые природные ресурсы являются либо бесхозными, либо находятся в общем владении, считая, что отчуждение в частную собственность легитимно только тогда, когда каждый может взять себе равную долю, или если частное владение облагается налогом, чтобы те, кто исключен из природных ресурсов, могли получить компенсацию. Это мнение контрастирует с мнением правых либертарианцев, которые выступают за право отчуждения в собственность неравных частей окружающего мира — например, земли[3].
Некоторые англо-американские политические философы доказывают правильность и необходимость некоторых социальных программ в контексте либертарной теории суверенитета личности. Питер Валлентайн и Гиллель Штайнер выпустили хрестоматию «Истоки левого либертарианства: Антология исторических сочинений». Это отрывки текстов Гуго Гроция, Томаса Джефферсона, Томаса Спенса, Томаса Пейна, Джона Стюарта Милля, Герберта Спенсера и Генри Джорджа в контексте леволибертарианской традиции[15]. Сам Штейнер написал «Очерк о правах», новаторский взгляд на права и справедливость в леволибертарианской перспективе.
Филипп Ван Парис много писал о том, что он называет «реальным либертарианством», этот подход очень похож на Штайнера и Оцука, и обычно включается в категорию левого либертарианства. Совсем недавно, Майкл Оцука опубликовал работу «Либертарианство без неравенства», в которой он обосновывает включение эгалитарной идеи в либертарные правовые схемы.
Хотя сами по себе Дж. А. Коэн, Джон Ремер и Джон Эльстер не относятся к левым либертарианцам, они также много писали о понятиях суверенитета личности и равенства, которые служат основой для этой школы леволибертарной мысли. Но эти мнимые исторические корни левого либертарианства в школе аналитического марксизма вызывают сомнения как у левых, так и у либертарианцев более традиционного склада.
Собственность и природные ресурсы
Про-капиталистическую либертарианскую теорию иногда называют «правым либертарианством». Она делает очень сильный акцент на частной собственности. Все правые либертарианцы защищают неограниченный капитализм и свободный рынок, причем некоторые из них полагают, что право собственности является основой всех остальных прав или что все подлинные права могут быть поняты как право собственности, коренящееся в суверенитете личности (правые либертарианцы могут и делают отличия от понятия интеллектуальной собственности). Однако Валлентайн и некоторые другие левые либертарные философы занимают более умеренную — и, по их мнению, реалистичную — позицию. Они отличаются от большинства правых либертарианцев в этом вопросе тем, что Роберт Нозик называет «первичные способы приобретения активов». То есть вопрос в том, как изначально возникло право собственности, и каким образом имущество было первоначально приобретено.
Правые либертарианцы считают, что «дикое» является бесхозным, и что бесхозные ресурсы присваиваются в собственность путём использования. При этом они обычно ссылаются на гомстединг. По словам Джона Локка, когда человек «привносит свой труд» к ранее бесхозному объекту, он получает его в собственность. Человек, который обрабатывает поле в дикой местности, в силу «привнесения его личности» к земле, становится его законным владельцем (при условии локковской оговорки, что такая же хорошая земля остаётся свободной, чтобы её могли занять другие).
Валлентайн и некоторые другие либертарные левые считают, что целинные земли в принципе принадлежат всем людям в той или иной области. Поскольку земля не распределяется заранее и (как они утверждают) поскольку нет никаких оснований полагать, что при прочих равных некоторые люди заслуживают больше собственности, чем другие, то имеет смысл считать ресурсы общей собственностью. Таким образом, эта школа левого либертарианства отрицает, что первое использование или «смешение труда» имеет отношение к собственности. Как таковое, оно утверждает, что любая леволибертарная теория должна выстраивать свою социальную и правовую систему вокруг этой идеи обеспечения общей собственности. Различные сторонники этой школы мысли имеют разные представления о том, как можно обеспечить право собственности. Некоторые считают, что надо получить какое-либо разрешение от сообщества на использование ресурсов. Другие утверждают, что люди должны иметь возможность получать землю в собственность в обмен на определенного вида ренту, то есть они должны либо выплачивать налог на прибыль, полученную от выделенных ресурсов, либо передавать продукт этих ресурсов в общее достояние.
Исторически сложилось, что джорджисты были левой тенденцией в рамках либертарианства. Они считали, что все человечество имеет право распоряжаться всеми общими землями и что люди должны платить арендную плату остальной части общества, чтобы иметь право единственного и исключительного использования этой земли. Людей в этом движении часто называют «сторонниками одного налога»(single taxers), поскольку они считали, что единственным легитимным налогом арендную плату за землю. Однако они считают, что частная собственность может быть создана путём привнесения труда к природным ресурсам.
Радикалы свободного рынка
Мютюэлизм возник из социализма начала XIX века, и в целом считается рыночным направлением либертарно-социалистической традиции. Мютюэлисты в целом согласны с имущественными правами, но добавляют к ним пункт о коротком периоде времени, в течение которого вещь может не использоваться. Иными словами, человек должен (более или менее), постоянно использовать вещь, либо он теряет права собственности. Это обычно называется «фактическое владение собственностью» (possession property) или «право временного пользования собственностью» (usufruct). Таким образом, в системе узуфрукта заочная собственность является нелегитимной, и работники являются собственниками средств производства, на которых они работают.
В последнее время мютюэлизм возродился, включив современные экономические идеи, такие как теория предельной полезности. Книга Кевина А. Карсона «Исследования мютюэлистской политической экономии», оказавшая на это существенное влияние, обогащает трудовую теорию стоимости открытиями австрийских экономистов. Агоризм[16], анархистское течение, основанное Сэмюэлем Эдвардом Конкиным III, пропагандирует контр-экономику, уход от налогообложения, работу на чёрном или сером секторах рынка, и по возможности бойкот большего числа несвободных, облагаемых налогом, рынков, предполагая, что в результате основанные на добровольных началах частные организации вытеснят организации, контролируемые государством. Геоанархисты, сторонники анархистской интерпретации философии Генри Джорджа, считаются либертарными левыми, поскольку они предполагают, что земля должна изначально находиться в общем владении, так что, когда земля отчуждена в частную собственность, собственник выплачивает обществу соответствующую ренту. Эти философии рассматривают схожие проблемы и все вместе известны как либертарные левые.
Сближение с левыми
Первая попытка сближения послевоенного либертарного движения в США с левыми произошла в 1960-х, когда экономист австрийской школы Мюррей Ротбард поставил под вопрос традиционный альянс либертарианцев с правыми в свете войны во Вьетнаме. В течение этого периода Ротбард отстаивал стратегические альянсы с Новыми Левыми по таким вопросам как призыв на военную службу и права чернокожего населения.
Работая с радикалами, такими как Рональд Радош, Ротбард утверждал, что сложившееся понимание американской истории, по которому правительство является противовесом хищнических корпоративных интересов, фундаментально неверно. Напротив, он утверждал, вмешательство государства в экономику в основном помогало состоявшимся игрокам в ущерб маргинальным группам, в ущерб свободе и равенству. Кроме того, «феодально-разбойничий период», столь симпатичный правым и презирамый левыми в качестве реализации принципа laissez-faire (невмешательства), не был реализацией невмешательства для всех, так как в то время капиталу предоставлялись массовые государственные привилегии. Ротбард критиковал «бешеный нигилизм» левых либертариев, но также подверг критике и правых либертарианцев, которые соглашались только с тактикой просвещения в деле свёртывания государства. Он считал, что либертариям следует принимать любую доступную им и не являющуюся аморальной тактику, чтобы добиться свободы[17].
Инициированное Ротбардом движение влево было поддержано Карлом Гессом. Впоследствии разными путями он был разработан различными активистами и теоретиками, такими как Сэмюэль Эдуард Конкин III, Родерик Т. Лонг, Кевин Карсон, Чарльз Джонсон, Гэри Шартье. Эти либертарные левые — частью ротбардианцы, частью нет — согласны с Ротбардом, что реально существующий капитализм даже смутно не напоминает свободный рынок, и, что корпорации, существующие в настоящее время, являются бенефициарами и главными сторонниками государственного регулирования экономики. По этой логике, у либертариев одно общее дело с антикорпоративными левыми. Сближение с левыми привело многих либертарных левых к отказу от некоторых традиционных правых либертарианских позиций, таких, как враждебность по отношению к профсоюзам и поддержка интеллектуальной собственности, или по меньшей мере к ограничению действия реального права собственности использованием и занятием.
Общественные движения
Современные либертарные левые также значительно больше, чем обычные или палеолибертарианцы, расположены к различным общественным движениям, призывающим к негосударственному регулированию правовых отношений. Например, левые либертарии Родерик Лонг и Чарльз Джонсон призывают к восстановлению существовавшего в девятнадцатом веке союза между либерализмом и радикальным феминизмом[18]. Либертарные левые скорее принимают узнаваемо левые позиции по таким разным вопросам, как феминизм, гендер и сексуальность, сексуальная свобода, политика в отношении наркотиков, расы, классы, иммиграция, окружающая среда, права на оружие, и внешняя политика. В настоящий момент авторами, которые имеют значительное влияние или изучают эту сторону левого либертарианства являются, например, Крис Скьябарра, Родерик Лонг, Чарльз Джонсон, Кевин Карсон и Артур Зильбер.
Критика
Критика левого либертарианства ведётся как справа, так и слева. Правые либертарианцы, вроде Роберта Нозика, считают, что права распоряжаться собой и приобретать собственность могут не соответствовать эгалитарным стандартам, и люди должны просто следовать локковской идее не ухудшать положение других. Философ Джеральд Коэн, аналитический марксист, широко критиковал акцент либертарных левых на равнозначной ценности суверенитета личности и равенства. В своей работе «Суверенитет личности, Свобода и Равенство», Коэн утверждает, что любая система, которая принимает принцип равенства и приводит его в исполнение, серьёзно не согласуется с полным суверенитетом личности и «негативной свободой» либертарной мысли. Том Дж. Палмер из Института Катона отреагировал на коэновскую критику в «Критическом ревю»[19] и составил указатель критической литературы по либертарианству, в библиографическом обзоре своего эссе «Литература Свободы»[20].
См. также
Напишите отзыв о статье "Либертарные левые"
Примечания
- ↑ Murray Bookchin and Janet Biehl. The Murray Bookchin Reader. Cassell, 1997. p. 170
- ↑ Steven V Hicks, Daniel E Shannon. The American journal of economics and sociolology. Blackwell Pub, 2003. p. 612
- ↑ 1 2 3 Статья [plato.stanford.edu/entries/libertarianism/ «Libertarianism»] в Stanford Encyclopedia of Philosophy
Prof. Will Kymlicka «libertarianism, left-» in Honderich, Ted (2005). The Oxford Companion to Philosophy. New York: Oxford UP. ISBN 9780199264797.
«Оно сочетает либертарное предположение, что каждый человек имеет естественное право на суверенитет личности с эгалитарной посылкой, что природные ресурсы должны распределяться поровну. Правые либертарианцы утверждают, что суверенитет личности влечет за собой право на присвоение в собственность неравных частей окружающего мира: например, неравного количества земли. Левые либертарианцы, однако, утверждают, что природные ресурсы в мире были изначально бесхозными, или принадлежали в равной степени всем, и чьи-то претензии на исключительное распоряжение этими ресурсы в ущерб другим нелегитимны. Такое отчуждение в частную собственность легитимно только тогда, когда каждый может получить равную долю, или если те, кто получил в собственность больше, выплачивают налог, компенсируя тех, кто таким образом отчуждён от того, что было некогда в общей собственности».
См. также Steiner, Hillel & Vallentyne. 2000. Left-Libertarianism and Its Critics: The Contemporary Debate. Palgrave Macmillan. p. 1 - ↑ 1 2 Gaus, Gerald F. & Kukathas, Chandran. 2004. Handbook of Political Theory. Sage Publications Inc. p. 128
- ↑ Joy Palmer, David Edward Cooper, Peter Blaze Corcoran. Fifty key thinkers on the environment. Routledge. 2001. p. 241
- ↑ DeLeon, David. 1978. The American as Anarchist: Reflections on Indigenous Radicalism. Johns Hopkins University Press. p. 1978
- ↑ Goodwin, Barbara. 1987. Using Political Ideas, 4th edition. John Wiley & Sons. p. 137—138
- ↑ O’Hara, Phillip Anthony. 1999. Encyclopedia of Political Economy. Routledge. p. 15
- ↑ e.g. Faatz, Chris, «Toward[s] a Libertarian Socialism.» flag.blackened.net/liberty/tals.html
- ↑ Herbert Kitschelt, cited in Radical right-wing populism in Western Europe, Palgrave Macmillan, 1994. pp. 180—181.
- ↑ Ellen Frankel Paul, Fred D. Miller. Liberalism: Old and New. Cambridge University Press, 2007. p. 199
- ↑ Лонг, Родерик Т. [en.liberalis.pl/2008/01/04/interview-with-roderick-long/ «Интервью с Родериком Лонгом»] (англ.)
- ↑ Конкин, Сэмюэль. [agorism.info/docs/NewLibertarianManifesto.pdf «Новый Либертарный Манифест»] (англ.)
- ↑ «Индивидуализм нерегулируемого рынка это правое либертарианство.» — ДеЛеон, Дэвид. 1978. The American as Anarchist: Reflections on Indigenous Radicalism. Johns Hopkins University Press, 1978, p. 123
- ↑ The Origins of Left-Libertarianism: An Anthology of Historical Writings Palgrave MacMillan 2001 ISBN 0312235917
- ↑ [www.agorism.info start — Agorism.info]
- ↑ Lora, Ronald & Longton, Henry. 1999. The Conservative Press in Twentieth-Century America. Greenwood Press. p. 369
- ↑ Johnson, Charles; Roderick T. Long. [charleswjohnson.name/essays/libertarian-feminism «Libertarian Feminism: Can This Marriage Be Saved?»] (essay). Molinari Society. Retrieved 2007-08-08
- ↑ Том Дж. Палмер, Дж. А. Коэн в [www.tomgpalmer.com/papers/palmer-cohen-cr-v12n3.pdf «Суверенитет личности, Свобода и Равенство»] (англ.)
- ↑ Boaz, David. 1998. The Libertarian Reader: Classic and Contemporary Writings from Lao Tzu to Milton Friedman. Free Press. p. 415—455. ISBN 0684847671
Отрывок, характеризующий Либертарные левые
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
