Либер, Михаил Исаакович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Исаакович Гольдман (Либер)<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
 
Рождение: 24 мая (5 июня) 1880(1880-06-05)
Вильно, Российская империя
Смерть: 4 октября 1937(1937-10-04) (57 лет)
Алма-Ата, СССР

Михаи́л (Марк) Исаа́кович Ли́бер (настоящая фамилия Го́льдман, 24 мая (5 июня) 1880, Вильна — 4 октября 1937, Алма-Ата) — один из лидеров меньшевиков[1][2][3][4].





Биография

Родился в 1880 году в городе Вильна — центре Виленской губернии Российской империи. Родился в семье Исаака Мееровича Гольдмана (1839—1905)[5] коммерсанта и поэта, писавшего на древнееврейском языке. В Вильно в то время проживало довольно много евреев. Согласно переписи 1897 года, Вильно насчитывалось 63 831 еврей, что составляло 41,5 % всего населения города. Братья — Борис, Гольдман Леон Исаакович, и сестра Гольдман Юлия Исааковна.

Михаил окончил 7 классов виленской гимназии. С ним также занимался частный учитель.

С начала 1890-х годов в западных губерниях Российской империи стали возникать просветительские кружки и стачечные кассы еврейских рабочих и ремесленников. Значительная часть их участников оказалась под влиянием марксистских идей. В 1890-х годах Вильно стал местом встреч евреев-социалистов. В мае 1895 года в Вильно состоялось собрание «агитаторов» еврейских интеллигентских групп

В 1896 году 16 лет вступил в недавно созданную в Варшаве (Царство Польское) партию Социал-демократии Королевства Польши и Литвы.

Бунд и РСДРП

В сентябре 1897 в Вильно состоялся учредительный съезд представителей групп еврейских марксистов и социал-демократов Вильно, Минска, Белостока, Варшавы, Витебска, который основал партию Бунд (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России). Тогда же был избран ЦК партии (Кремер, Л. Гольдман (Аким), М. Я. Левинсон (Косовский), Миль, Д. Кац и др.). Михаил стал видным участником новой партии. Идеологическую платформу Бунда сформулировал Юлий Цедербаум (Мартов) на первомайском собрании в 1895[6].

В 1898 году Бунд участвовал в в подготовке и проведении учредительного съезда, который должен был объединить многочисленные социал-демократические группы в единую партию РСДРП. В итоге Бунд вошёл в РСДРП как организация, автономная в вопросах, касающихся еврейского пролетариата.

В 1899 году Михаил был впервые арестован, однако уже через полгода отпущен на поруки и уехал в Швейцарию.

В 1901 году участник 4-го съезда Бунда.

В 1902 году Михаил Гольдман вошёл в центральный комитет Бунда.

В 1903 году он возглавил делегацию Бунда на проходивший в Брюсселе II съезд РСДРП. При обсуждении проблемы Бунда на съезде начались разногласия. Бундовцы требовали автономии внутри партии с правом вырабатывать собственную политику по проблемам евреев, а также признание Бунда единственным представителем партии среди трудящихся евреев. Ленин от имени «искровцев» организовал выступления Мартова и Троцкого, которые сами были еврейского происхождения, но были сторонниками добровольной ассимиляции евреев. Съезд принял резолюции Мартова и Троцкого против автономии Бунда. Делегация Бунда ушла со съезда.

Тогда же на съезде, при голосовании по 1-му параграфу устава партии, произошёл раскол РСДРП на большевиков и меньшевиков. Бунд поддержал меньшевиков, а Либер стал одним из лидеров меньшевиков.

В 1905 — член Исполкома Петербургского Совета рабочих депутатов.

В 1907 году на V съезде РСДРП в Лондоне 27-летний Михаил был избран членом ЦК РСДРПК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4722 дня]. Был в числе сторонников прекращения нелегальной деятельности социал-демократов (т. н. «ликвидатором»).

В январе 1910 года в Париже состоялся так называемый «объединительный» пленум ЦК РСДРП. Вскоре после этого Либер был кооптирован от Бунда в Заграничное бюро ЦК, члены которого осенью 1911 года заявили о самороспуске бюро.

По обвинению в антиправительственной деятельности подвергался арестам (1910, 1912, 1914) и ссылкам (1910, 1912, 1915). Дважды бежал с места ссылки.

В начале Первой мировой войны был за границей. Осенью 1914 года вернулся в Россию и как уполномоченный Вольного экономического общества объезжал партийные организации, много содействуя борьбе с безработицей, содействуя одновременно укреплению партийной организации. Стоял за поддержку Российской армии.

В начале 1915 года был снова арестован. Был сослан в Самарскую губернию, где пробыл до начала 1917 года.

1917

После Февральской революции стал членом исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Либер призывал поддержать Временное правительство, но был против участия социалистов в нём.

На первом Всероссийском съезде Советов (июнь 1917) отстаивал идею коалиционного правительства; избран членом ВЦИК и его Президиума; товарищ председателя ВЦИК.

В июле сторонник вооружённого подавления большевистского восстания. Член Временного Совета Российской республики (Предпарламента).

В августе был избран членом меньшевистского ЦК на объединительном съезде РСДРП.

К Октябрьской революции он отнесся отрицательно, называл её «исключительно удавшейся контрреволюцией». 1 ноября 1917 года вышел из ЦК, выступив против переговоров с захватившими власть большевиками.

Гражданская война

В мае 1918 года на Всероссийском совещании РСДРП снова избран членом меньшевистского ЦК. Предлагал для оказания действенного сопротивления большевикам коалицию с кадетами и опору на органы местного самоуправления.

В годы Гражданской войны пропагандировал союз с Антантой.

В 1919 — в Харькове, редактировал журнал «Мысль».

СССР

Либер неоднократно преследовался ЧК, подвергался арестам и ссылке. В конце 1921 года жил в Саратовской губернии, работал кооператором. Местными чекистами характеризовался как «лидер меньшевиков, правый» и «активный» партийный работник. В 1921 в Саратове был арестован, перевезён в Москву и заключён в Бутырскую тюрьму. 17 ноября 1921 освобожден.

С 8 июня по 7 августа 1922 года в Москве проходил судебный процесс над группой социалистов-революционеров — кульминационный момент в противостоянии эсеров и большевиков. На процессе защитниками эсеров были как российские граждане, так и иностранцы (лидеры II Интернационала).

Незадолго до суда ГПУ жёстко проводилась линия на «отсечение» от участия в процессе в качестве защитников ряда меньшевиков, и в том числе М. И. Либера, как известного меньшевика. Поначалу распорядительное заседание утвердило его в общем составе иностранных и российских защитников. Хотя Либер к тому времени формально в партии не состоял, но усиливать защиту «цекистов» столь яркой политической личностью большевики не хотели. 6 июня распорядительное заседание рассмотрело поступившую из ГПУ справку, согласно которой Либер, арестованный годом ранее в Саратове, якобы дал обещание не заниматься политической деятельностью, и на этом основании ГПУ предложило распорядительному заседанию пересмотреть своё прежнее решение. Заслуживает внимания представленная в РЗ «Выписка из заключения по М. И. Либера-Гольцмана» подписанного Я. С. Аграновым 10 мая 1921 года: «Либер в своем письменном объяснении от 7/V (1921 г) заявил о своем согласии работать исключительно в хозяйственных и культурно-просветительских областях. В своем устном объяснении со мной дал слово не заниматься никакой политической деятельностью в ближайший период, подразумевая под последним все время диктатуры коммунистической партии». На основании этой «выписки» М. И. Либера лишили права быть защитником.[7]

В 1922, находясь в Бутырской тюрьме, был приговорен к 3 годам концлагерей. В октябре 1923 снова в Бутырской тюрьме, в августе того же года, больной туберкулезом, находился в Таганской пересыльной тюрьме, в октябре переведен в Суздальский политизолятор.

В 1922—1923 входил в Бюро меньшевистского ЦК.

С 1924 до апреля 1928 находился в ссылке в Семипалатинске. Затем, получив «минус 6», поселился в Курске, где пробыл до 1930. В 1930 году вновь помещён в Суздальский политизолятор.

В 1935 снова арестован.

Перед последним арестом в 1937 проживал в Алма-Ате, работал экономистом-плановиком горкомхоза. В Казахстан было отправлено много политических ссыльных.

Смерть

13 марта 1937 года арестован 4-м отделом УНКВД по городу Алма-Ата. На следующий же день осуждён Военной Коллегией Верховного Суда СССР. Обвинен по ст. 58-8, 58-11 УК РСФСР. Тройкой НКВД приговорён к высшей мере наказания и расстрелян 4 октября 1937 года.

В 1958 году был реабилитирован по этому обвинению, по другим делам — в 1990.

Напишите отзыв о статье "Либер, Михаил Исаакович"

Примечания

  1. Тайна убийства Столыпина, М., «Российская политическая энциклопедия». 2003.
  2. Г. И. Ильящук, Т. Ю. Поповой, В. В. Ворошилова и ММ. Червяковой в кн.: Политические деятели России 1917. биографический словарь. Москва, 1993.
  3. Абрамович Р. А., М. И. Либер (1873—1937), «Соц. вестник», 1947, N 4
  4. Бургина А. Социал-демократическая меньшевистская литература. Библиографический указатель. Станфорд, 1968 г.
  5. [jewage.org/wiki/ru/Profile:P1140220218&article=Encyclopedia:%D0%93%D0%BE%D0%BB%D1%8C%D0%B4%D0%BC%D0%B0%D0%BD,%20%D0%98%D1%81%D0%B0%D0%B0%D0%BA%20%D0%9C%D0%B5%D0%B5%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Гольдман, Исаак Меерович]
  6. Прибыл в Вильно из Санкт-Петербурга летом 1893 года, так как был выслан туда под гласный надзор полиции за революционную деятельность
  7. [socialist.memo.ru/books/lit/morozov/2.pdf Феномен и парадоксы взаимоотношений социалистических «друго-врагов»: социалисты-революционеры и социал-демократы до и после октября 1917 г.]

Отрывок, характеризующий Либер, Михаил Исаакович

– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея: