Ливенское восстание

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ливенское восстание (1918)»)
Перейти к: навигация, поиск
Ливенское восстание
Основной конфликт: Гражданская война в России

Фотоснимок стенда в Ливенском краеведческом музее, посвящённого событиям Ливенского восстания, сделанный в 1936 году
Дата

начало августа — 20 августа 1918

Место

Ливенский уезд, Орловская губерния, Советская Россия

Итог

Неудача восстания. Победа большевиков

Противники
Советская Россия Повстанцы
Командующие
Иван Селитренников
Константин Коган†
Дмитрий Приказчиков
Михаил Буров
В. Мокашов†
Я. Чернский†
И. Фурсов†
Иван Клёпов
Силы сторон
~ ок. 10 тыс.
Потери
более 70 чел. более 300 чел.

Ли́венское восста́ние (в советской историографии — Ли́венский кула́цко-эсе́ровский мяте́ж[1]) — крестьянское антисоветское вооружённое выступление, произошедшее в августе 1918 года и охватившее значительную часть Ливенского уезда Орловской губернии.

Восстание, в котором приняло участие около 10 тысяч человек[2], было вызвано неприятием со стороны зажиточных крестьян Ливенского уезда политики военного коммунизма и продразвёрстки, проводимой большевиками, а со стороны интеллигенции и аристократии — полного перехода власти в уезде в руки большевиков. Кульминацией крестьянского выступления стал захват повстанцами города Ливны, который, однако, удерживался ими в течение неполных двух дней. Восстание было подавлено при помощи подкрепления, присланного из Орла[3].





Предыстория

Обстановка до Октябрьской революции

К началу XX века город Ливны — центр Ливенского уезда Орловской губернии — представлял собой крупный торговый и промышленный пункт, инфраструктурно связанный с Воронежем, Курском, Орлом и Москвой. В городе функционировало около десяти промышленных предприятий, в том числе мельница купца Адамова — самая мощная по объёму производства, был ряд учебных заведений: реальное, духовное и приходские училища, женская гимназия. В Ливенском уезде, считавшемся одним из наиболее хлебородных и урожайных в Черноземье, ещё в 1880-х годах была проложена железная дорога, основаны мастерские для ремонта паровозов[4].

О Февральской революции и отречении от престола императора Николая II в Ливнах узнали 6 марта. Местные большевики сразу попытались взять ситуацию в уезде под свой контроль: на спиртоводочном заводе, фабриках, железнодорожной станции они организовали митинги и собрания, выпустили арестованных из тюрем, постарались склонить на свою сторону солдат квартировавшегося в Ливнах 257-го запасного пехотного полка. 15 марта в городе состоялось собрание большевиков, на котором был избран местный партийный комитет. Возглавил комитет Иван Данилович Селитренников, а его ближайшим сподвижником стал член комитета Д. И. Денисов (Обух). Оба были членами РСДРП(б), имели большой опыт подпольной работы и считались лидерами большевиков Ливенского уезда[5].

Действия большевиков сразу вызвали неприятие со стороны местной интеллигенции, части крестьянства и других представителей общественности. Противники большевиков сформировали в Ливнах Комитет безопасности, в состав которого вошли сторонники созыва Учредительного собрания, поддерживавшие Временное правительство. Комитет возглавил ливенский городской голова, купец И. И. Красов, а во главе уездной управы встал офицер Л. Г. Заседателев. Уездной продовольственной управой стал руководить М. Ф. Адамов, городской милицией — А. Н. Чернский. Для работы с населением был образован Временный общественный комитет, комиссаром которого стал князь В. В. Голицын. Эти действия в значительной степени стабилизировали обстановку в Ливенском уезде и ослабили позиции большевиков, приведя их к фактической изоляции. Усугубило их положение и то, что большевистская ячейка в 257-м пехотном полку распалась[5].

Установление советской власти

Новый подъём активности большевиков и их союзников в уезде произошёл после того, как в Ливнах стало известно об Октябрьской революции. Для оказания помощи ливенским большевикам брянско-орловский комитет РСДРП(б) прислал двух своих представителей, которые дали указания о подготовке к вооружённому восстанию против органов власти, поддерживавших Временное правительство. Ими был разработан детальный план вооружённого захвата власти, результатами которого должны были стать захват телефонной станции и оружейного склада, обезоружение милиции, лояльной Временному правительству, а также арест членов Комитета безопасности, Общественного комитета и их сторонников[5].

Вскоре на территории уезда разгорелась вооружённая борьба. В городах большевистские отряды пытались разоружать городовых и стражников, а в сельской местности — захватывать помещичьи имения и хозяйства зажиточных крестьян. Несмотря на превосходящие силы большевиков, сторонники Временного правительства оказывали им сильное сопротивление. Газета «Брянский рабочий» от 17 декабря 1917 года писала[5]:

«В Ливнах власть принадлежит городской думе, состоящей из кадетов. 8 декабря, когда в местной части был получен приказ об уничтожении офицерских чинов, то офицеры заволновались и открыли стрельбу по солдатам. Одного писаря, настаивавшего на исполнении приказа, арестовали. В комиссариате, между прочим, организуется белая гвардия.»

Противостояние между большевиками и их противниками окончательно завершилось только к 7 января 1918 года, когда первые, опираясь на поддержку дезертиров из 257-го пехотного полка и «вооружённые отряды рабочих и беднейших крестьян», сумели сломить сопротивление «кадетской милиции» и арестовать руководителей местного самоуправления, включая городского голову И. И. Красова. В тот же день в Ливнах был образован Военно-Революционный Совет (ВРС), обратившийся к населению с «Манифестом», где объявлялось о принятии им властных полномочий. Помимо этого, ВРС заявил о намерении установить контроль за работой всех уездных учреждений и предприятий и провести перевыборы Совета. При этом население предупреждалось о том, что неподчинение распоряжениям ВРС «будет рассматриваться как контрреволюционные действия» и повлечёт за собой строгое наказание. Для проведения карательных мероприятий ВРС был вскоре преобразован в Военно-революционный комитет (ВРК), о чём 9 января 1918 года было телеграфировано в Петроград Совнаркому[5]. 25 января 1918 года ВРК организовал созыв I Ливенского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Председательствовавший на нём И. Д. Селитренников предложил отправить в СНК поздравительную телеграмму на имя В. И. Ленина. На съезде также было объявлено о переходе власти в городе и уезде в руки Советов, создан исполком. Его председателем был избран матрос Балтфлота Дмитрий Дементьевич Приказчиков-Октябрьский (в других источниках — Прикащиков), комиссаром по военным делам — матрос Шестопалов, по продовольствию — матрос Долгих. И. Д. Селитренников стал управлять местным ЧК, К. М. Коган — юстицией, коммунальным хозяйством — Иванников, образованием — Д. И. Денисов, уголовным розыском — Емельянов, судьёй была назначена Косякина[5].

На следующий день Ливенский ВРК издал декрет о роспуске земского и городского самоуправлений, подписанный председателем Селитренниковым и секретарём Архангельским. Кроме того, в декрете отмечалось[5]:

«Всем служащим всех учреждений, саботирующим и не признающим советской власти, предлагается подать в отставку не позднее 15 февраля сего года.»

Недовольство населения

Вскоре после полного захвата власти в Ливенском уезде местные советы перешли к политике военного коммунизма. На торговцев и владельцев различных предприятий были наложены огромные «денежные обложения». Продолжалось разграбление владений зажиточных крестьян и помещиков на территории уезда. Для «нужд Ливенского Совета» конфисковали городскую типографию Мишина. Всё это вызывало нарастающее возмущение как крестьян и рабочих, так и представителей интеллигенции и духовенства, торговцев. Оппозиция большевикам и их сторонникам появилась и в самом Ливенском Совете: к марту 1918 года из 37 человек, составлявших исполком, большевиков было 5, эсеров — 18, меньшевиков — 4, анархистов — 1, беспартийных — 9[6].

Попытки большевиков расширить своё влияние среди крестьян за счёт создания в деревнях и сёлах так называемых «комитетов бедноты» (комбедов) также натыкались на противодействие. На сельских сходах в Васильево и Волово крестьяне протестовали против создания комбедов, говоря, что не нуждаются в «комитетах лодырей и лежебок», угрожали применить силу к комитетчикам, что вынуждало большевиков проводить сходы под вооружённой охраной. Даже беднейшая часть крестьянства Ливенского уезда, привлечённая обещанием раздачи помещичьей земли, вскоре отвернулась от большевиков[7].

При обсуждении основных вопросов текущей политики между большевиками и представителями прочих политических партий разгоралась напряжённая борьба. В конечном итоге, большевики стали в ультимативной форме требовать от депутатов Совета избрания на все ключевые посты своих представителей. Конфликт усилился после того, как ливенская организация РКП(б) настояла на проведении III уездного съезда Советов в мае-июне 1918 года. Съезд состоялся в Ливенском городском театре, на нём присутствовало не менее тысячи делегатов. На нём были зарегистрированы 4 фракции: большевиков (37 человек), левых социалистов-революционеров и меньшевиков (вместе до 400 человек), и анархистов (7-9 человек). Один из делегатов этого съезда, член РКП(б) М. Черных впоследствии вспоминал, что в ходе заседаний разворачивалась «жестокая фракционная борьба», съезд проходил в постоянном напряжении. Когда же при первом голосовании резолюция большевистской фракции не получила необходимого количества голосов, представители РКП(б) заявили о необходимости сделать перерыв на заседание фракции, но получили отказ[5].

Как следствие, большевики не допустили дальнейшую работу этого неподконтрольного им съезда. Опираясь на верный им отряд Красной гвардии, они вынудили делегатов съезда сделать «перерыв» и отложили заседание, для которого в одностороннем порядке набрали новых, лояльных им, делегатов. Делегаты же, настроенные против большевиков, были разогнаны. В их число вошёл и руководивший съездом эсер Клёпов — на замену ему пришёл большевик Приказчиков (Октябрьский)[5].

Дальнейшие планы большевиков предполагали разоружение 252 полка, которым руководили офицеры-эсеры. Полк был одной из двух реальных военных сил в Ливнах: вторую представлял вооружённый отряд Красной гвардии, подконтрольный большевикам. Комиссар исполкома по военным делам, матрос Шестопалов, оставил воспоминания о том, как проходила процедура разоружения[5]:

«Рядом со зданием уисполкома (уездного исполкома) помещалось здание городского хозяйства, которое охранялось караулом из 19 солдат 252 полка при 2 пулеметах. С 4 бойцами я снял этот эсеровский караул, отобрал оружие и передал красногвардейцам. Эсеры подняли скандал по поводу разоружения караула, а через неделю мы отобрали у штаба полка и последние пулеметы. Мой помощник Бакуров пригрозил офицерам-эсерам полка, чтоб они „не шумели“, иначе будут расстреляны. Эсеры притихли.»

Таким образом, благодаря ряду решительных действий, к началу лета 1918 года большевики установили полный контроль над Ливнами и Ливенским уездом. В целях обеспечения полной безопасности они усилили террор: все «враждебные элементы», особенно представители аристократии, начали изгоняться за пределы уезда, либо уничтожаться. Чудом избежал смерти бывший комиссар Временного общественного комитета князь В. В. Голицын: за день до запланированных большевиками убийства князя и поджога его имения местные крестьяне предупредили его об опасности и помогли вывезти в Ливны самую необходимую часть имущества. На следующее утро дом и все прилегавшие к нему постройки были разграблены, а потом сожжены. Хозяева дома успели покинуть его накануне ночью. Впоследствии Голицын перебрался в Москву и поселился на Арбате[5].

Начало восстания

Первые вооружённые выступления крестьян Ливенского уезда против большевиков начали происходить в середине лета 1918 года. Постепенно крестьян поддержали торговцы, ремесленники, а также местное духовенство. Так, писатель-краевед Ф. В. Ковалёв в своей книге «Ливны», вышедшей в 1991 году, писал о некоем «кудиновском священнике», который собрал «черносотенные» силы у волисполкома, а помощник церковного старосты Зиборов «спровоцировал самосуд» над членами комбеда Пиляевым и Сараевым. Оба они были избиты местными крестьянами, и только вооруженный отряд лебедских коммунаров спас их от гибели[8]. А в селе Кривцова-Плота Ливенского уезда вёл антибольшевистскую пропаганду отец Илья. Во время богослужений он предавал анафеме советскую власть, призывая прихожан к борьбе с ней в своих проповедях[5].

В конце июля — начале августа в Ливнах состоялась нелегальная конференция левых эсеров юго-восточной части Орловской губернии. Резолюция, принятая на конференции, гласила: «большевики — это приказчики германского империализма», «большевики — душители трудового крестьянства». Конференция приняла постановление об организации антибольшевистского восстания. К тому времени в уезде уже велось объединение всех враждебных большевикам политических партий и организаций. Был создан и штаб восстания, в который вошли представители левых эсеров, бывшие офицеры императорской армии, крестьяне. Он занялся разработкой плана вооружённого выступления, установлением связи с возможными союзниками, организацией разведки, поисками оружия[9].

Сотрудники уездного ЧК чувствовали надвигающуюся угрозу мятежа. Большевики продолжали санкционировать аресты «враждебных элементов», закрывать храмы и репрессировать священников, не признававших советской власти. Одновременно с этим начался принудительный призыв на военную службу в РККА лиц, ранее служивших в войсках унтер-офицерами. За 4 дня на сборном пункте на Акатовой улице в Ливнах находилось порядка двух тысяч унтер-офицеров. Однако предотвратить восстание большевикам так и не удалось[9].

Одним из очагов восстания стало село Калинино. Очевидец событий, происходивших в селе, М. Автономов, позже вспоминал[5]:

«И вот в день церковного праздника Преображения колокольный набат снова взбудоражил все село. На выгоне у церкви быстро собралась большая толпа людей. (…) Толпа людей все росла и росла. Многие из них были вооружены охотничьими ружьями, кольями из плетней. Кое у кого болтались на боку шашки, а за плечами — сумки с продовольствием. Распоясавшееся кулачьё открыто призывало всех идти на Ливны и уничтожить там Советы. Кулаки Зубцовы рекомендовали крестьянам захватить побольше хлеба с собой, так как идти, мол, придется до самого Орла, а может быть и дальше, навстречу войскам брата царя Михаила Романова.»

Командование повстанцами, по Автономову, возложил на себя бывший царский офицер В. А. Мокашов[5].

Другим центром крестьянских волнений стало село Козьминское. По мнению писателя-краеведа, полковника Юрия Балакина, именно здесь, в этом селе, началось восстание. Инициатором антибольшевистского выступления в Козьминском стал Иван Ильич Клёпов, бывший советский работник, разошедшийся с большевиками по идейным мотивам. О нём сообщалось следующее: «Клепов И. И., из крестьян села Козьминского, бывший учитель, затем прапорщик со времени империалистической войны, бывший председатель Ливенского уисполкома со 2-го съезда Советов, вожак ливенских левых эсеров»[10].

Когда о крестьянском восстании стало известно в Ливнах, призванные большевиками унтер-офицеры собрались на митинг и приняли решение о невмешательстве в конфликт между восставшими и большевиками. Они отказались подавлять мятеж и постановили «разойтись по домам», что и сделали за некоторым исключением, нарушив планы большевиков[5].

Тем временем в деревнях отмечался рост крестьянских выступлений против советской власти. Крестьяне мстили за действия военно-ревизиционных и продовольственных отрядов, за аресты и расстрелы своих родственников и представителей духовенства, за закрытие храмов и реквизицию церковного имущества, что воспринималось некоторыми как поругание и осквернение. В селе Крутое крестьянами были арестованы большевики Григорий Шподкин и Стефан Кобцев, убиты руководители волостных комбедов — Медвижинского, Большовского, Знаменского. Главный штаб восстания расположился в селе Кривцова-Плота Кудиновской волости Ливенского уезда. Повстанцы собрали около 600 человек и вооружили их захваченными у большевиков винтовками и даже несколькими пулемётами. Вокруг села были вырыты окопы. Местные большевистские руководители — Аким Булавин и Дмитрий Пятин — были схвачены селянами и убиты, а присланные в село четыре красногвардейца — раздеты, избиты и отпущены в Ливны к начальству. Произошло это 14 августа[5].

Базой же для сосредоточения основных сил повстанцев стали деревни Козьминка и Бородинка. Объединяясь, различные группы восставших сообща освобождали от большевиков и подчиняли себе новые территории, захватывали оружие. За короткие сроки общие силы повстанцев выросли в 5 значительных отрядов под общим командованием И. И. Клёпова, Я. Н. Чернского и И. Н. Фурсова[5].

Наступление на Ливны

15 августа 1918 года Ливенский уездный исполком под председательством Приказчикова собрался на экстренное заседание. Итогом заседания стало постановление о подтверждении в Ливнах и уезде «осадного положения», повторении приказа о мобилизации унтер-офицеров. Кроме того, было принято решение об избрании «коллегии из 5 товарищей по ликвидации контрреволюционного выступления в Ливенском уезде», которой следовало передать «всю полноту как оперативной, так и политической власти». В состав коллегии вошли уполномоченные от губисполкома Буров и Переславский и — от Ливенского уездного исполкома — Приказчиков, Баранов, Долгих.[5]:

18 августа восставшие, полностью расчистив путь на Ливны, начали наступление на город из восточных волостей уезда, из Козьминки, Викторовки и других окрестных деревень[11]. Навстречу им из города был послан отряд в составе 80 большевиков и 55 красногвардейцев с 2 пулемётами под руководством Селитренникова. С наступлением темноты этот отряд, так и не встретившись с восставшими, остановился у каменоломен и был разгромлен, а сам Селитренников бежал обратно в Ливны[5].

В 9 часов вечера, когда после экстренного заседания уездного исполкома его члены стали выходить из здания, на лестнице их встретили повстанцы, которые, однако, не имели огнестрельного оружия. Воспользовавшись этим, Шестопалов и Коган открыли по ним огонь из револьверов. Те растерялись и разбежались, после чего Приказчиков и предгубчека сели в легковую машину и поехали в Орёл, чтобы просить подкрепления. Командование обороной Ливен было вверено Шестопалову[5]. В окрестностях города в это время началось сосредоточение повстанческих отрядов. Тысячные толпы взбудораженных крестьян, вооружённых как трофейным огнестрельным оружием, так и вилами, косами и топорами, были готовы сразу с нескольких сторон двинуться на Ливны[10]. Городская ЧК распорядилась о занятии все выходов в город. За черту города было также послано несколько застав, после чего началась перестрелка, перешедшая в затяжной бой. Наступавшие открыли огонь из захваченных ими большевистских пулемётов, однако защитники города, несмотря на малочисленность (по данным Ю. В. Ковалёва, большевики, располагавшие всего 200 людьми при двух пулемётах), оказали им успешный отпор. Исход перестрелки определило вмешательство горожан, поддержавших мятежников и вынудивших большевиков отступить к ливенскому вокзалу. Здесь к ним на помощь пришёл предгубчека Буров со своим отрядом, прибывший из Орла по просьбе Приказчикова, но это не оказало существенного влияния на сложившуюся ситуацию. Буров спешно отправил телеграммы в губвоенкомат и по линии Тула — Орёл — Курск с просьбой о высылке нового подкрепления. Но события в окрестностях Ливен разворачивались с такой скоростью, что получить своевременное подкрепление не было никакой возможности[5].

Вечером 18 августа восставшие захватили арсенал и казначейство. Отряд Бурова отступил в сторону Русского Брода. Совет с оставшимися большевиками оказался в осаде[5].

Разогнав охрану на железнодорожной станции, крестьяне захватили оружие и направились на базарную площадь, где собралось большое количество людей. Узнав об этом, туда отправился Селитренников и попытался не то уговорами, не то угрозами заставить толпу разойтись. Не став слушать Селитренникова, прибывшие повстанцы ударом вилами в спину сбили его с лошади, а потом нанесли смертельный рубящий удар лопатой по лицу. По другой версии, он был убит в результате столкновения с повстанцами далеко за городом[11].

На следующий день к Ливнам подтянулись повстанческие отряды с Воронежского большака, сформированные из кудиновских, ольшанских и евлановских крестьян, численностью не менее 600 человек, вооружённых винтовками и пулемётами. К вечеру 19 августа сопротивление большевиков было сломлено окончательно, и советская власть в Ливнах пала. Повстанцы захватили почту, телеграф, тюрьму. Таким образом, к моменту овладения городом мятежники численностью около 10 тысяч[2] контролировали в общей сложности 12 из 25 волостей Ливенского уезда с центром в самих Ливнах[10]. Первым же делом повстанцы учинили ряд самосудов над большевистскими активистами. Так, ими были казнены член уездного исполкома С. И. Иванников, представитель уездного продкомитета А. В. Долгих, комиссар юстиции К. М. Коган, секретарь ЧК по борьбе с контрреволюцией П. Горбач. Трупы убитых большевиков можно было обнаружить прямо на улицах. Помещения советских учреждений были разгромлены[5].

В книге «Ливны» приводится свидетельство одного из очевидцев тех событий[12]:

«В толпе были бывшие мещане и другие городские жители, и жители пригородов — ямские, казацкие и другие. Всюду, где мы проходили, везде была масса людей с вилами, топорами и просто дубинами. И всюду, где меня вели, массы крестьян. Говорят, что крестьян было около 12 тысяч.»

Как впоследствии показывали свидетели, после взятия мятежниками Ливен «в городе шёл грабеж по домам. В церквах служили молебны, выступали с речами, поздравляли друг друга с победой, собирались избирать власть…», а лидеры восставших строили планы по поводу дальнейшего взятия Воронежа, Ельца, Орла и даже Москвы[10]. Радость победителей, тем не менее, не была долгой. Находясь в состоянии эйфории после овладения Ливнами, они не только не стали предпринимать никаких активных наступательных действий, но даже не позаботились об обороне города. Единственным предпринятым ими действием стал выпуск воззвания к крестьянам, текст которого до наших дней не сохранился[5].

Подавление восстания

Ответные действия со стороны большевиков не заставили себя долго ждать. В тот же день, 19 августа, о ситуации в Ливенском уезде узнал В. И. Ленин. Он послал телеграммы Здоровецкому исполкому на имя Бурова, Переславского и копию телеграммы Губсовдепу о «беспощадном подавлении кулацкого лево-эсеровского восстания в Ливенском уезде»[5]. После вмешательства Ленина большевики сформировали военную группу, силы которой по железной дороге были доставлены к Ливнам. В эту группу входили красногвардейский железнодорожный отряд Орла, возглавляемый Н. В. Сорокиным, артиллерийский полк, кавалерийская часть С. Шабошвили, отряд Орловского гарнизона под руководством Семашко, а также два крупных вооруженных отряда — лебеденский и теличенский — вместе с бронепоездом из Курска, вооружённым трехдюймовым орудием и двумя станковыми пулеметами, а также интернациональный отряд. Интернационалистами руководили член губисполкома Мирон Абрамович Переславский и комиссар Фред Густавович Ионелейт («товарищ Эго»), а одним из интернациональных батальонов командовал венгр Франц Мондре[13]. В ходе этой операции интернациональные части сыграли роль главной ударной силы, авангарда, представляя собой одни из наиболее надёжных формирований[5].

Когда все силы большевиков были сгруппированы под Ливнами, они приступили к штурму города. К ним присоединились сумевшие спрятаться от крестьянской расправы ливенские большевики. Слабо вооружённые и плохо организованные, полностью лишенные артиллерии, повстанцы пытались закрепиться на подступах к городу и отбить атаку большевиков, но ни одна из попыток успехом не увенчалась. Артиллерийский огонь разрушал оборонительные позиции повстанцев. После артподготовки красноармейцы начали энергичное наступление и стали теснить восставших. Повстанческие отряды, неспособные к успешному противостоянию превосходящим силам противника, несли огромные потери и в итоге были выбиты за пределы города и рассеяны огнём артиллерии. Часть рассеявшихся восставших бежала, часть была схвачена, либо уничтожена. Особого успеха в ходе этой операции добились бойцы интернациональных подразделений, хотя и сами понесли ощутимые потери[5].

До наших дней сохранилась телеграмма почтово-телеграфного агентства в бюро печати при НКВД, присланная из Ливен вскоре после частичного оставления их восставшими, детально описывающая обстановку в городе в этот промежуток времени[10]:

«В Ливнах установленные в окрестностях контрреволюционерами и белогвардейцами засады расстреливаются из орудий. Банды бегут. Взято много пулемётов. Сводятся группы арестованных. Установлены ужасные зверские издевательства белогвардейцев и кулаков над пленными красноармейцами. Их жестоко пытали, издевались, били, выкалывали глаза, а потом доканчивали. Прибывшими из Орла и Курска подкреплениями город взят с боем. Советы восстановлены. Уничтожаются устроенные контрреволюционерами заставы и засады, усмиряется уезд, где кулаки принялись вырезать бедноту. Производятся аресты. Некоторые заправилы приведены в Орёл.»

20 августа в Москву Ленину пришло донесение о том, что «установленные в Ливнах и окрестностях контрреволюционные и белогвардейские засады расстреливаются из орудий», «банды бегут», а восстание «можно считать ликвидированным вдребезги». В тот же день Ленин отправил Ливенскому уездному исполкому ответную поздравительную телеграмму. В ней он подчеркнул, что «железо необходимо ковать, пока горячо», призвав ливенских большевиков к принятию решительных мер против «восставших кулаков», включая изъятие имущества, и организовать бедноту в Ливенском уезде[14].

Ещё одна телеграмма для Ленина в Москву была отправлена 22 августа 1918 года, но на этот раз уже из Орла. Буров и Переславский писали о том, что восстание окончательно ликвидировано, «виновные расстреляны», а «дальнейшие аресты производятся», и о проведении торжественных похорон погибших большевиков[15].

Заметку о подавлении восстания опубликовала газета «Известия ВЦИК». В неё сообщалось о том, что «революционные войска» потеряли более 70 человек, включая 4 «лучших советских работников», а восставшие — около 300 человек[5].

После подавления восстания жестокие репрессии в отношении рядовых участников восстания, в соответствии с рекомендациями Ленина[16][17], не проводились: те повстанцы, которых приговорили к заключению, имели сроки лишь до 5 лет[18], а многие и вовсе были отпущены на свободу: как следовало из архивных документов, «боевое командование было со стороны офицеров. Активными участниками были кулаки, оказавшие саботаж против сдачи хлеба. Бедняки были втянуты в восстание насильно офицерами и кулаками». Только в 1937 году часть бывших мятежников была репрессирована, многие были расстреляны[10].

Оценка и память

В советской историографии Ливенское восстание было принято характеризовать как «кулацкое», «контрреволюционное», «эсеровское» и даже «белогвардейское», несмотря на то, что основную массу мятежников составляли крестьяне-середняки, в том числе, бывшие фронтовики, и часть крестьянской бедноты, а все офицеры, задействованные в вооружённом выступлении, всего лишь происходили из Ливенского уезда, а к Белому движению никакого отношения не имели[10].

На сегодняшний день единственной творческой областью, в которой присутствуют произведения, посвящённые Ливенскому восстанию, является литература. Первым, кто решил написать художественное произведение, посвящённое событиям 1918 года, стал Савелий Леонов, уроженец ливенской деревни. Он начал работать над рукописью будущего романа ещё в 1930-х годах, когда многие эпизоды и действующие лица мятежа ещё сохранялись в памяти участников и очевидцев тех событий. Роман Леонова, который назывался «Молодость», был опубликован в 1948 году издательством «Молодая гвардия». Имён реальных участников восстания автор в тексте не упоминал, но многие из них, по его собственному признанию, стали прототипами для персонажей романа. О Ливенском мятеже часто писали и краеведы. Так, из ливенских краеведов, кроме Олега Якубсона, Сергей Волков описал ход восстания и реакцию центральной власти в своей книге «Ливны»[19]:39-40 (1959), а Геннадий Рыжкин — сумел воспроизвести хронологию событий и рассмотрел их с позиций нынешнего времени в произведении «Поколение» (1991). Орловский краевед Василий Катанов рассказал о нём в очерках «Орловские были» (1993)[10].

Материалы о Ливенском восстании хранятся в Ливенском краеведческом музее.

Напишите отзыв о статье "Ливенское восстание"

Примечания

  1. Воробьёва и др., 1976, с. 35.
  2. 1 2 Олейникова, 1998, с. 84.
  3. Олейникова, 1998, с. 84-85.
  4. Олейникова, 1998, с. 82-83.
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 Константин Таратухин. [rusk.ru/st.php?idar=421753 Крестьянское восстание в Ливенском уезде Орловской губернии в августе 1918 года] // Русская линия : ИА. — 2006-09-19.
  6. Якубсон, 2010, с. 50.
  7. Якубсон, 2010, с. 50-51.
  8. Ковалёв, 1991, с. 60-61.
  9. 1 2 Якубсон, 2010, с. 51.
  10. 1 2 3 4 5 6 7 8 Юрий Балакин [www.orelcity.ru/news.php?id=1339 Водоворот. К 90-летию Ливенского мятежа] // Красная Строка : газета. — 2008-08-20.
  11. 1 2 Константин Таратухин [www.dk1868.ru/statii/livny1.htm Ливенский край в годы Второй великой смуты].
  12. Ковалёв, 1991, с. 64.
  13. Воробьёва и др., 1976, с. 36.
  14. Якубсон, 2010, с. 52.
  15. Якубсон, 2010, с. 53.
  16. Так, например, приговорённый к смертной казни бывший член Учредительного собрания и Комуча, писатель Иван Егорович Вольнов (Владимиров) был отпущен на свободу.
  17. [www.hrono.ru/biograf/bio_we/volnov_ie.php Вольнов (Владимиров) Иван Егорович]
  18. Якубсон, 2010, с. 54.
  19. Волков С. П. Ливны. — Орёл: Орловское книжное издательство, 1959. — 92 с. — 3000 экз.

Литература

  • Века над Окой / Под ред. А. П. Олейниковой. — Орёл: Издательство Орловской государственной телерадиовещательной компании, 1998. — С. 82—89. — 296 с. — ISBN 5-86615-049-2.
  • Воробьёва В., Емельянов И., Кострица А. II // Край наш Орловский. — Тула: Приокское книжное издательство, 1976. — С. 24—40. — 112 с.
  • Ковалёв Ю. Ливны. — Тула: Приокское книжное издательство, 1991.
  • Селитренников Дм. Мятеж в Ливнах. Из истории становления Советской власти и большевистской организации в Орловском крае. — Тула: Приокское книжное издательство, 1989.
  • Якубсон О. Антибольшевистское восстание в Ливнах в августе 1918 года // Страницы истории Гражданской войны на Орловщине / Под научной редакцией А. В. Тихомирова. — Орёл: Православное молодёжное братство во имя Св. Великомученика и Победоносца Георгия, 2010. — С. 49-54. — 300 с.

Ссылки

  • Юрий Балакин. [www.orelcity.ru/news.php?id=1339 Водоворот. К 90-летию Ливенского мятежа] // Красная Строка : газета. — 2008-08-20.
  • Константин Таратухин. [rusk.ru/st.php?idar=421753 Крестьянское восстание в Ливенском уезде Орловской губернии в августе 1918 года] // Русская линия : ИА. — 2006-09-19.
  • Константин Таратухин. [www.dk1868.ru/statii/livny1.htm Ливенский край в годы Второй великой смуты].


Отрывок, характеризующий Ливенское восстание

«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?