Ливерпул, Роберт Банкс Дженкинсон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Роберт Банкс Дженкинсон, 2-й граф Ливерпул
Robert Banks Jenkinson, 2nd Earl of Liverpool<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Роберт Банкс Дженкинсон, 2-й граф Ливерпул</td></tr>

Премьер-министр Великобритании
8 июня 1812 года — 9 апреля 1827 года
Монарх: Георг III
Георг IV
Предшественник: Спенсер Персеваль
Преемник: Джодж Каннинг
 
Рождение: 7 июня 1770(1770-06-07)
Лондон, Соединённое Королевство
Смерть: 4 декабря 1828(1828-12-04) (58 лет)
Кингстон-апон-Темс, Суррей, Соединённое Королевство
Партия: Тори
Образование: Крайст Чёрч
 
Автограф:
 
Награды:

Роберт Банкс Дженкинсон, 2-й граф Ливерпул (англ. Robert Banks Jenkinson; родился 7 июня 1770 — умер 4 декабря 1828) — британский государственный и политический деятель, лорд Хоксбери (1796-1808), барон Хоксбери (с 15 ноября 1803), 2-й граф Ливерпул (с 17 декабря 1808).



Биография

С 18 июня 1790 по 15 ноября 1803 - член Палаты общин (переизбирался 28 июня 1793, 26 мая 1796, 13 марта 1799, 25 февраля 1801, 6 июля 1802). В 1796 принял титул учтивости лорд Хоксбери, когда его отец получил титул графа Ливерпул. В правительстве Генри Эддингтона был министром иностранных дел, в этой должности в 1801 г. участвовал в подписании предварительных условий Амьенского мира. В 1803 получил титул Барон Хоксбери за заслуги на посту министра и перешёл в Палату Лордов. Во втором правительстве Уильяма Питта — министр внутренних дел. Занимал разные министерские посты в министерствах Портленда и Персиваля, а по смерти последнего, в 1812 году, сам сформировал кабинет. 22-й премьер-министр Великобритании с 1812 по 1827 годы.

Напишите отзыв о статье "Ливерпул, Роберт Банкс Дженкинсон"

Литература

Отрывок, характеризующий Ливерпул, Роберт Банкс Дженкинсон

Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»