Ливийцы (древние)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Историческая группа племён
Ливийцы
самоназв. — ?
Экзоэтнонимы

либу, либийцы, ребу

Этноиерархия
Раса

европеоидная

Тип расы

средиземноморская и мехтоидная

Общие данные
Язык

берберо-ливийской подсемьи берберо-гуанчской семьи

Религия

традиционные верования (культ предков)

Первые упоминания

— древнеегипетские тексты
«Илиада» и «Одиссея» (Гомер, VIII в. до н. э.)

Включают

см. список древнеливийских племён

Потомки

берберы: туареги и др. (гипотеза)

Родственны

носители капсийской культуры †, часть племён «народов моря»

Современное расселение
Историческое расселение

Древняя Ливия (в понимании как Северная Африка):
Нижний Египет, Мармарика, Киренаика, Сиртика (Триполитания), Фазания, Нумидия, Африка, Мавретания, Гетулия (1-е тыс. до н. э.)
— те же области, но племена оттесняются от побережья вглубь пустыней, часть постепенно ассимилируются (с нач. 1-го тыс. н. э.)

Государственность

племенные союзы

Ливийцы (древние) (егип. транслит. rbw, rb, rbj[сн. 1] = ребу/либу, др.-греч. Λύβιοι, лат. Líbyes) — древние народы, разговаривавшие на берберо-ливийских языках[1], предки европеоидного населения Северной Африки, современных берберов. В древнеегипетских источниках упоминаются такие ливийские народы, как темеху, техену, мешвеш, каикаша, шаитеп, исавада, ааса, вакана и либу.





Этимология названия

племя rbw (rb, rbj)
в иероглифах
D21
Z1
D58G43T14A1
Z2

Этноним «ливийцы» появился вероятнее всего в Египте. В период Древнего Царства (около 2700—2200 гг. до н. э.) встречаются надписи с именем одного из западных кочевых племён — «ребу» или «либу» (егип. rbw, rb, rbj). В какой-то период это племя выделилось среди других кочевников и по его наименованию египтяне стали называть все народы к западу от долины Нила — «ливийцы». Это наименование, возможно заимствованное от египтян, упоминается в древнееврейских источниках, в Книге Бытия — ивр.לובים‏‎ («лувим») и, возможно, ивр.להבים‏‎ («леавим»)[2]. Библейская традиция считает их родственным египтянам хамитским народом, то есть потомками Хама. Иосиф Флавий называет их потомками Фута, сына Хама[3] (хотя в Библии о потомках Фута не упоминается). В эпоху ранней и классической античности древние греки, расширяя свою экспансию в Средиземноморье, переняли от египтян название «ливийцы» (др.-греч. Λύβιοι) и стали называть ливийцами всё светлокожееК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3061 день] автохтонное население Северной Африки, не включая египтян и финикийцев (пунийцев).

С периода поздней античности постепенно начинается замещение этнонима «ливийцы» на — берберы (др.-греч. βάρβαροι, лат. barbari). Новое имя возможно произошло от греческого (βάρβαρος) и латинского (barbarus) названия «варвар» — «чужеземец», либо от местного «бер-абер» — «переселяться группами». Самоназвание берберов — амазиг, амахаг (кабильск. Imaziɣen — «человек») может восходить к наименованиям племён некоторой части древних ливийцев.

История

История ливийцев — это история тесных контактов, конфликтов и взаимопроникновения культур с постепенно осуществляющими экспансию в их земли египтянами (династический Египет), финикийцами (многочисленные колонии, одна из которых сформировалась в Карфагенскую державу), греками (эллинистический Египет, колонии, разросшиеся в сильное государство в Киренаике), римлянами (оккупация всей Северной Африки) и евреями (многочисленные общины переселенцев в Киренаике, Триполитании).

Протоливийцы

Ряд исследователей предполагает, что начиная с VIII—VII тыс. до н. э. шла миграция неолитических племен из Передней Азии в Северную Африку. Их пути проникновения в Африку пролегали на севере — по суше через Синайский полуостров, и на юге — по морю через Баб-эль-Мандебский пролив. Причинами переселения послужило окончание первого неолитического климатического оптимума и наступление опустынивания Аравийского полуострова. Среди племён проходящих северным сухопутным путём были носители праливийского языка. Они выходили к дельте Нила, но не селились в ней, а двигались дальше, так как она представляла собой до периода аридизации огромное болото или даже возможно залив. Далее миграция могла идти по нынешней пустыне между Красным морем и Нилом, а потом через бывший в то время нильским притоком Вади-Хаммамат. Таким образом мигранты в течение десятилетий и веков постепенно смещались в Северную Африку, где передвигались, оседали, сталкивались и смешивались самые разные группы населения и антропологические типы. Часть этих групп выделилась ещё в Азии, часть, возможно, в долине Нила, часть приходила с юга, но основным котлом для формирования протоливийцев стала цветущая тогда Сахара, где помимо них шёл этногенез протогуанчей, проточадцев, протофульбе и других народов[1].

Сейчас известны многочисленные памятники наскального искусства — петроглифы, оставшиеся от древних жителей Сахары. Кроме ритуальных функций, эти рисунки возможно использовались как межэтническое и межъязыковое средство передачи культурной информации[1]. Особенно интересны петроглифы в юго-восточной части Алжира — плато Тассилин-Адджер. На плато найдены рисунки с VII тыс. до н. э., подтверждающие, что пустыня в древности была плодородной местностью, по просторам которой бродили огромные стада животных, а на берегах рек и озёр селились люди, занимавшиеся охотой, собирательством и рыбной ловлей. К древнейшим неолитическим культурам Сахары, согласно классификации наскальных рисунков по А. Лоту[4], относились — так называемые культуры «периода буйвола» и «периода круглоголовых», которые были созданы негроидным населением примерно в VIII—V тыс. до н. э.

Причиной следующей волны миграций многовекового водоворота населения Сахары послужило начавшееся опустынивание восточной её части. В связи с этим племенам, проживавшим на территории современной Ливийской пустыни, пришлось переместиться в Центральную и Западную Сахару. Но благодаря этому же явлению долина Нила стала пригодной для проживания, и постепенно (не позже чем в V—IV тыс. до н. э.) по ней с юга из Эфиопии пришли носители праегипетского языка[1].

Ранняя история

В V — конце III тыс. до н. э. наступила эпоха наибольшего расцвета неолитической культуры Сахары. Это был, согласно классификации А. Лота, так называемый «период полорогих»[5]. Культура была создана племенами скотоводов, разводившими огромные стада коз, коров и быков и, может быть, газелей. Наскальные изображения свидетельствуют о проживании здесь, по меньшей мере, трех антропологических рас: европеоидной (белой) и двух малых рас, негроидной расы — а именно эфиопской (как бы переходной между европеоидной и негроидной) и негрской[1].

Ливийцы и Древний Египет

племя машаваша
в иероглифах
G20SAAwAASAAT14A1
Z2

Ко временам заката культуры «периода полорогих» в Египте эпохи Древнего Царства (около 2700—2200 гг. до н. э.) упоминаются[1] кочевые племена ливийцев к западу от долины Нила, одну группу которых египетские источники называют «чимх» (от kimhu — по-видимому, «черные», то есть брюнеты), а другую «чихну» (от kihn[aw]u — «светлые», то есть блондины)[6]. Принятые в исторической науке названия этих племён — темеху и техенуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3061 день]. Также позже упоминаютсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3061 день] каикаша, шаитеп, машаваша, исавада, ааса, вакана и либу — от последнего вероятно и произошло название ливийцев.

С конца III тысячелетия до н. э. наскальные рисунки исчезают, и новые появляются только по прошествии около тысячи лет. Происходит это в связи с усиливающейся аридизацией Сахары, особенно восточной её части. Всё II—ое тыс. до н. э. пустыня наступает, пересыхают уэды, люди начинают покидать обжитые земли. Ко времени появления новых петроглифов (со второй половины II тысячелетия до н. э.) расовый состав восточной Сахары становится более однородным. Её в основной массе покинули негроиды и эфиопоиды, и остались одни европеоиды. Именно этим племенам (в частности возможно гарамантам и фазаниям) принадлежит культура «периода колесниц» эпохи металла (вторая половина II—I тысячелетие до н. э.), эти же ливийские племена покорили Египет и создали в нем XXII и XXIII династии, правившие в X—VIII веках до н. э.[1].

Период античности

Одним из первых античных авторов о ливийцах упоминает Гомер. По Геродоту назывались Максиями (Машаваша), Асбитами (Исавада), Овсеями (Ааса) и Маками (Вакана). К ним причислялись племена Ливии нумиды, маврусии, гетулы.

Характеристические признаки

В египетских, греческих и латинских памятниках III тысячелетия до н. э. — I тысячелетия н. э. древние ливийцы описаны как смуглые или светлые европеоиды[1]. Внешний облик ливийцев, в основном описываемый по древнеегипетским изображениямК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3061 день]: белый цвет кожи, множество татуировок, своеобразные цветные плащи и пояса, страусовое (или аистовое) перо на голове, спускавшиеся на виски косы, а также определённой формы борода.

Культура и верования

Среди древних ливийцев бытовали традиционные верования, на которые, как и на всю культуру этих племён, в той или иной степени, оказывали влияние соседние народы (египтяне, финикийцы, древние греки, римляне и евреи), постепенно селившиеся в землях обитания ливийцев. Взаимопроникновение культур было обоюдным, пришлые народы также что-то перенимали у местных племён (например, возможно, греки переняли у них искусство езды на колесницах запряжённых четвёркой коней, некоторые особенности погребальных обрядов[7]:189).

Одним из первых античных авторов в V веке до н. э. описал племена Древней Ливии и их нравы Геродот в своей «Истории» (Книга IV Мельпомена). Среди бытовых особенностей Геродот указывал, что ливийцы (те которые проживали от Египта до Малого Сирта) питаются мясом (но не едят говядину и свинину) и пьют молоко (некоторые иногда всыпают в него размолотую саранчу)[7]:172, 186. Про погребальные обряды он сообщал, что они такие же, как у греков (кроме обрядов насамонов)[7]:190, а брачные обычаи содержали элементы оргий[7]:172 (см. также: верования и обычаи адирмахидов и насамонов).

Восточные ливийцы

На культуру восточных ливийцев (адирмахидов, гилигаммов и прочих обитавших в Киренаике, Мармарике и Нижнем Египте) оказывала сильное влияние древнеегипетская религия. В пантеоне некоторых племён ливийцев имелись божества, общие с египтянами — Исида[7]:186, Аш (отождествляемый с Сетом и Ха)[8]:29, 144. Вероятно влияние оказывал и знаменитый религиозный центр античности, расположенный по соседству с землями восточных ливийцев — храм с оракулом Амона (оазис Аммоний), в который, через ливийские земли, постоянно путешествовали паломники (известнейший — Александр Македонский[9]:43). Также восточные ливийцы имели тесные контакты с пришлыми колонистами — греками-ферейцами. С VII-V веков до н. э. часть побережья попадает под контроль греческих городов-государств Кирены, Барки и др. и начинает называться Киренаика. Местные ливийские племена попадают в зависимость, и всячески притесняются греками, что вызывало военные столкновения[7]:159.

Внутренняя Ливия и берег обоих Сиртов

На востоке Сиртики, юге Киренаики и Мармарики обитали насамоны (включая авгилов), отличавшиеся от прочих ливийцев наличием более выраженного культа поклонения духам предков и погребальными обрядами (хоронили умерших сидя)[7]:172, 190. В глубине пустыни (возможно область Фазания) расселялись гараманты, возникновении культуры которых, по одной из теорийК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3218 дней], связано с нашествием «народов моря».

Язык и письменность

Древние ливийцы говорили на одной из африканских ветвей афразийской языковой семьи — берберо-ливийских языках. Этим языкам близко родственны вымершие гуанчские языки, бывшие в употреблении у жителей Канарских островов. К афразийским языкам относится мертвый сейчас язык соседей ливийцев — древних египтян.

Ряд исследователей[кто?] полагает, что изначальный язык афразийцев, так называемый «праафразийский» язык, начал распадаться на отдельные диалекты (в том числе праливийско-гуанчский) на территории Передней Азии (по-видимому, на Аравийском полуострове) около XI—X тысячелетия до н. э. и перенесён в Северную Африку в ходе миграций неолитических племен начиная с VIII тыс. до н. э. Существует и другая версия распространения афразийских языков — из северо-восточной Африки[1].

Степень родства древнеливийских языков с современными берберскими языками не вполне установлена. Сейчас, на территории Северной Африки берберо-ливийский язык родной для отдельных небольших этнических групп, в том числе туарегов и называется — (Tamaziɣt, «тамазигхт»).

Письменность ливийцев — древнеливийское письмо, произошло от сильно видоизменённого финикийского алфавита. Оно существовало в двух разновидностях — восточной и западной. Направление письма уникально — справа налево, снизу вверх. Сейчас оно частично дешифрованно и разделено на три группы памятников: фезанско-триполитанские, западнонумидийские и восточнонумидийские. Самые ранние из них датируются II веком до н. э.

Из современной письменности к древнеливийской восходит только письмо туарегов — (Tifinaɣ, «тифинаг»).

Хозяйственная деятельность

  • Скотоводство (кроме свиноводства[7]): разведение коз и овец, а также появившихся позже II века до н. э. верблюдов-дромедаров. Во время засух поголовье скота резко сокращалось.
  • Собирательство и зачатки садоводства: сбор фиников, оливок, и особо — заготовка и переработка сильфия. Из его корней, листьев и сока изготовлялись приправы и лекарства. Хотя ливийцы, вероятнее всего, не перерабатывали его, а поставляли экстракты продукта. Этот товар был предметом торговли местных племён и важной статьёй экспорта соседней Киренаики, так как активно потреблялся во многих странах античного мира. В I веке н. э. он почти весь исчез:

«[…] страна, производящая сильфий и киренский сок, который выделяется сильфием после выжимки. Это растение почти что исчезло, когда варвары из-за какой-то вражды вторглись в страну и уничтожили самые корни травы.»

Страбон (География. Книга XVII.)

  • На побережье — рыболовство (тунец, сардины) и собирательство морских животных: губок и багрянок (моллюск, из которого делали драгоценный пурпур).
  • Торговля велась, в основном, между местными племенами кочевников и киренскими греками побережья. Далее экспортные товары (важнейший — так называемый «киренский сок», продукт из сильфия), могли идти транзитом через Киренаику в Грецию и Рим). Обитатели Ливии торговали также с Египтом и близлежащими к нему областями (с Аммонием). Существовали торговые караванные пути и вглубь континента — в страну гарамантов и далее, в экваториальную Африку.

Напишите отзыв о статье "Ливийцы (древние)"

Примечания

Сноски

  1. Использована система транслитерации Дж. П. Аллена (англ. J. P. Allen).

Источники

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [rec.gerodot.ru/livia/puti.htm «Пути миграций афразийцев в Северной Африке» Дьяконов И. М., Милитарев А.Ю]
  2. Библия. Книга Бытия. гл. 10 стих 113
  3. Иосив Флавий. Иудейские древности. кн. 1 гл. 6:2
  4. Этнограф, археолог и специалист по сахарскому первобытному искусству.
  5. Стиль изображения в петролифах, назван в связи с появлением в наскальных рисунках животных семейства полорогих.
  6. Именно на такие прочтения указывают фонетические закономерности египетского языка периодов Старого и Среднего царств: принятые в исторической науке названия темеху и техену основаны на гораздо более позднем (новоегипетском) произношении и его передаче в античных источниках.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 8 Геродот. Книга IV Мельпомена // [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1287899831#168 История] / Перевод Г.А. Стратановского. — Геродот. История. В 9-ти кн.. — М.: ООО «Издательство АСТ», «Ладомир», 2001. — 752 с.
  8. Швец Н.Н. «Словарь египетской мифологии». — М.: ЗАО «Центрполиграф», 2008. — 251 с. — ISBN 978-5-95244-3466-0.
  9. Страбон. Книга XVII. // [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1271028413 География] / Перевод, статья и комментарии Г. А. Стратановского под общей редакцией проф. С. Л. Утченко. Редактор перевода проф. О. О. Крюгер. — Страбон. География в 17 книгах. — М.: «Ладомир», 1994.

Отрывок, характеризующий Ливийцы (древние)

Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…