Ливинстон, Мария

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мария Ливинстон
англ. Mary Livingston
Род деятельности:

фрейлина

Дата рождения:

1541(1541)

Дата смерти:

1579(1579)

Отец:

Александр Ливинстон

Мать:

Агнес Дуглас

Супруг:

Джон Семпилл

Дети:

Джеймс Семпилл

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Мария Ливинстон (англ. Mary Livingston; 15411579) — одна из четырёх фрейлин королевы Шотландии Марии I.





Биография

Мария родилась в семье Александра Ливинстона, стража юной королевы Марии, и его второй жены Агнес Дуглас[1]. Ещё в раннем детстве Мария, вместе с тремя другими девочками аналогичного происхождения, стала фрейлиной королевы Марии. Четыре юных фрейлины стали известны как «Четыре Марии»: Мария Битон, Мария Флеминг, Мария Сетон и Мария Ливинстон[2]. Четыре Марии сопровождали Марию Стюарт во Францию, где впоследствии она вышла замуж за дофина Франциска.

В сентябре 1561 года после торжественного въезда в Эдинбург, Мария Стюарт отправилась во дворец Линлитгоу, а четыре Марии, в сопровождении дяди королевы, великого приора Мальты, Франсуа Лотарингского, отправились на запад в Данбар, по пути остановившись в доме брата Марии Сетон, Джорджа. Здесь Франсуа де Гиз расстался с Мариями и вернулся домой через Берик-апон-Туид и Ньюкасл-апон-Тайн[3][4].

5 марта 1565 года Мария вышла замуж за Джона Семпилла, сына Роберта Семпилла, родившегося в Англии. Спустя год Мария родила сына Джеймса. По словам известного реформатора Джона Нокса, Мария была весьма «страстной» и забеременела ещё до свадьбы. Однако,согласно записям Агнес Стрикленд, свадьба не была прикрытием позора, а обсуждалась ещё осенью 1564 года и была отложена на год[5]. Свадебные торжества были пышными. Английский дипломат Томас Рендальф планировал добиться приглашения на свадьбу для Френсиса Рассела, губернатора Берик-апон-Туида, ранее не бывавшего в Эдинбурге,поскольку матерью Семпилла была англичанка[6].

В марте 1569 года, по свидетельствам графа Шрусбери, Мария навестила королеву в замке Татбери[7]. Владения, подаренные паре королевой Марией в 1565 году и отнятые после её ареста, были возвращены ей королём Яковом IV в 1581 году. Нокс осуждал такие дары, поскольку считал, что давались они за личные связи, а не тяжёлый труд[8].

Напишите отзыв о статье "Ливинстон, Мария"

Примечания

  1. Sir James Balfour Paul. The Scots Peerage, Founded on Wood's Edition of Sir Robert Douglas's Peerage of Scotland. — Edinburgh: David Douglas, 1909. — Т. VI. — С. 358.
  2. Fraser, Antonia. Mary Queen of Scots. — London: Weidenfeld and Nicolson, 1994 [1969]. — С. 31-32. — ISBN 978-0-297-17773-9.
  3.  // Calendar State Papers Foreign, Elizabeth. — 1866. — Т. 4/6, № 488/631. — С. 1561-1562.
  4.  // CSP Scotland. — 1898. — Т. 1, № 1018. — С. 552.
  5. Strickland, Agnes. Lives of the Queens of Scotland. — Blackwood, 1853. — Т. 4. — С. 94-96., citing Thomson, Thomas. Collection of Inventories. — 1815.
  6. Calendar State Papers Scotland. — 1900. — Т. 2. — С. 113, 125, 133.
  7.  // Calendar of State Papers Scotland. — 1900. — Т. 2, № 1022. — С. 632.
  8. Works of John Knox: History of the Reformation / ed. Laing, David. — Wodrow Society, 1846. — Т. 2. — С. 415–416 and footnotes.

Литература

  • Antonia Fraser. Mary, Queen of Scots. — New York: Dell Publishing Co., 1971.
  • Duncan, Thomas The Queen's Maries // Scottish Historical Review. — July 1905. — Т. 2, № 8. — С. 363–371.
  • Inventaires de la Royne Descosse / ed. Robertson, Joseph. — 1863. — С. 31, 153.

Ссылки

  • [www.nwlink.com/~scotlass/thefour.htm The four Marys: the Biography]
  • [www.saintandrewsguild.com/Beaton.htm St Andrews: Noble order of Royal Scots]

Отрывок, характеризующий Ливинстон, Мария

«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.