Ливри, Эмма
| Эмма Ливри | |
| Emma Livry | |
 | |
| Имя при рождении: |
Эмма-Мари Эмаро |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Профессия: | |
| Годы активности: |
1858—1862 |
| Театр: | |
Эмма Ливри́ (фр. Emma Livry), урожд. Эмма-Мари Эмаро́, (фр. Emma-Marie Emarot; 24 сентября 1842 — 26 июля 1863) — артистка балета, солистка парижской Императорской Оперы в 1858—1862 годах; одна из последних балерин эпохи романтического балета. Её карьера, а затем и жизнь оборвались в результате несчастного случая, случившегося в театре в ноябре 1862 года во время репетиции.
Содержание
Биография
Ливри училась в балетной школе Парижской Оперы у мадам Доменик (Madame Dominique). В 1858 году, в возрасте 16-ти лет, она дебютировала в Императорской Опере на сцене театра Ле Пелетье[fr] сразу в главной партии, станцевав Сильфиду в возобновлении одноимённого балета Филиппо Тальони. Это был смелый шаг, так как многие зрители хорошо помнили в этой роли несравненную Марию Тальони. Тем не менее, Ливри моментально стала знаменитой.
Во времена, когда в балеринах ценилась округлость форм, Ливри отличалась своим утончённым, хрупким силуэтом. Сначала её критиковали за излишнюю худощавость, но качество танца балерины и её незаурядные актёрские способности заставили публику забыть этот «недостаток».
Мария Тальони, которая в это время жила на своей вилле на берегу озера Комо, тут же поехала в Париж чтобы своими глазами увидеть одарённую выпускницу. Убедившись в её таланте, она приняла предложение Оперы вести «класс усовершенствования балерин». Став наставником Эммы, Мария поставила для ученицы свой единственный балет — «Бабочку» на музыку Оффенбаха (1860). Спектакль имел огромный успех: император Наполеон III дважды ездил в театр на его представление, два лондонских театра тут же предложили балерине ангажемент, знаменитый скульптор Жан-Огюст Барр[en] к статуэткам великих Тальони и Эльслер добавил статуэтку Ливри в костюме Бабочки, а самой Тальони был заказан новый балет для её ученицы[1]:116.
Гибель
Многообещающая карьера талантливой балерины оборвалась в ноябре 1862 года. В преддверии постановки нового балета Тальони Эмме предложили сыграть пантомимную партию Фенеллы в опере «Немая из Портичи» На репетиции, в момент выхода на сцену, пышные тюники её балетного костюма загорелись от газового светильника. Балерина начала метаться по сцене, при этом столб пламени поднялся выше её головы. Когда её смогли поймать пожарные, несчастная уже сильно обгорела.
Страдая от ужасных ожогов, Ливри умерла восемь месяцев спустя и была похоронена на кладбище Монмартр. Во время прощальной церемонии поэт Теофиль Готье заметил две белые бабочки, которые неустанно порхали над катафалком[1].
Так как никто не мог представить в роли Фарфаллы какую-либо другую танцовщицу, балет «Бабочка», несмотря на свою популярность, навсегда исчез из репертуара Оперы[1].
Репертуар
- 1858 — Сильфида, «Сильфида» Филиппо Тальони на музыку Жана Шнейцхоффера (Джеймс — Луи Мерант)
- 26 ноября 1860 — Фарфалла, «Бабочка» Марии Тальони на музыку Жака Оффенбаха.
Напишите отзыв о статье "Ливри, Эмма"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Ivor Guest. Le Ballet de l'Opéra de Paris. — Paris: Flammarion, 2001. — 336 с. — ISBN 2-0801-28302.
Ссылки
- [michaelminn.net/andros/biographies/livry_emma.htm Andros on Ballet]
|
Это заготовка статьи об артисте балета или балетмейстере. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Ливри, Эмма
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
