Ливский язык
Поделись знанием:
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
| Ливский язык | |
| Самоназвание: |
līvõ kēļ, rāndakēļ |
|---|---|
| Страны: | |
| Регионы: |
север Курземе |
| Общее число говорящих: |
0 (для кого был бы родным)[1] |
| Классификация | |
| Категория: | |
| Письменность: | |
| Языковые коды | |
| ISO 639-1: |
— |
| ISO 639-2: |
fiu |
| ISO 639-3: |
liv |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Ли́вский язы́к (самоназвание līvõ kēļ «язык ливов» или rāndakēļ «прибрежный язык») — язык ливов, принадлежащий к прибалтийско-финской подгруппе финно-угорских языков[2]. Исторически сложился как родной язык ливов, ныне не используется в живом общении, хотя продолжает изучаться энтузиастами в основном в странах Прибалтики, а также сохраняется как объект научного изучения на языковых факультетах вузов Европы, в первую очередь Латвии и Эстонии (Тарту).
Большинство современных ливов подверглось леттизации[3]. Последними в быту ливский язык использовали Виктор Бертольд (1921—2009) и его жена Марта (1925—1994). На 2012 год в мире по оптимистическим оценкам насчитывается до 210 человек, владеющих ливским языком на уровне A1 и A2. На уровне B1 и выше — 40 человек, лишь половина из которых ливского происхождения. Последним человеком, для кого ливский был первым языком, была Гризельда Кристинь[4], долгое время проживавшая в Канаде и скончавшаяся 3 июня 2013 года в возрасте 103 лет[1].
Содержание
О названии
Этноним либь фиксируется в древнерусских летописях уже с XI века, а с XIII в немецких латиноязычных — Livones (откуда и название страны Livonia). Летописные названия, как и современное русское «ливы» восходит к самоназванию līvõ / lībõ. Самоназвание имеет две этимологии: его связывают с названием карелов-ливвиков (livvikoi) и возводят таким образом к названию племени прибалтийских финнов или выводят из праприбалто-финского *līva (фин. liiva «ил, грязь», эст. liiv «песок», водск. līva «песок»), что обосновывается тем, что ливы жили на песчаных прибрежных территориях[5].
Вопросы классификации
Согласно Т.—Р. Вийтсо, праприбалтийско-финский язык распался на три ветви: ливскую, южно-эстонскую и невскую (из которой впоследствии развились северо-эстонские диалекты, водский, финский, карельский, ижорский и вепский языки). Ливский характеризуется следующими архаизмами: сохранением противопоставления *ktt : *kt (> *t : *d); сохранением конечного -a у ряда основ, в других прибалтийско-финских языках перешедших в более продуктивный тип на -e > -i; особыми формами 2 лица единственного числа повелительного наклонения[6].
Лингвогеография
Ареал
В середине XX века ливы населяли 12 деревень в Курляндии: Мелнсилс (Mustanum), Колка (Kūolka), Вайде (Vaid), Саунагс (Sänõg), Питрагс (Pītrõg), Кошрагс (Koštrõg), Мазирбе (Ire), Сикрагс (Sīkrõg), Яунциемс (Ūžkila), Лиелирбе (Īra), Микельторнис (Piza), Лужня (Lūž)[7].
Диалекты
Ранее у ливского языка было два основных диалекта: курляндский (курземский) и салацкий (видземский, лифляндский)[8][9][10]. Салацкий вымер в XIX веке. В 1846 году А. Шёгрен насчитал 22 носителя салацкого диалекта, в 1858 году Ф. И. Видеман нашёл уже лишь 8 стариков, последний из которых умер в 1868 году[11].
Курляндский диалект делится на три говора: восточный, западный и средний. Отличия между ними невелики. Изначально литературный язык создавался в двух вариантах (для западного и восточного говоров), в 1880—1943 годах он стал базироваться на компромиссной средне-восточноливской норме. В 1970—1980 годы среднеливские черты из литературного языка устраняются[12].
Статус
С принятием Закона Латвийской Республики от 19 марта 1991 года «О свободном развитии и правах на культурную автономию национальных и этнических групп Латвии» был определен правовой статус ливов, как «одной из древних и основных латышских национальностей», а с 9 декабря 1999 года был установлен на государственном уровне статус ливского языка, так в соответствии со ст. 4 Закона Латвийской Республики от 21 декабря 1999 года «О государственном языке» государство обеспечивает сохранение, защиту и развитие ливского языка как языка коренного населения (автохтонов)[13]. Согласно аутентичной воле законодателя ливский язык не считается иностранным языком[14]. С 1995 года язык ливов и ливские культурные ценности включены в состав национального культурного наследия Латвии[13][15].
Письменность
Первые исследователи ливского языка А. Шёгрен и Ф. Видеман использовали для его записи фонетическую транскрипцию. Она же была применена в первой печатной книге на ливском в 1863 году[16].
В изданиях начала 1920-х годов использовалась орфография, базировавшаяся на фонетической транскрипции, но с элементами эстонской орфографии. В частности была введена буква õ, и не обозначалась долгота гласных во втором слоге, как в эстонском[17].
В изданной в 1924 году книге «Ливские песни» (Līvõ lōlõd) палатализация согласных стала обозначаться, как в латышском — седилем под буквой, а не акутом над или рядом с буквой, как ранее[18].
Ливский алфавит:
Aa, Āā, Ää, Ǟǟ, Bb, Dd, Ḑḑ,
Ee, Ēē, Ff, Gg, Hh, Ii, Īī, Jj,
Kk, Ll, Ļļ, Mm, Nn, Ņņ, Oo,
Ōō, Ȯȯ, Ȱȱ, Õõ, Ȭȭ,
Pp, Rr, Ŗŗ, Ss, Šš, Tt, Țț,
Uu, Ūū, Vv, Zz, Žž.
Устаревшие буквы: Öö, Ȫȫ, Yy, Ȳȳ.
Седиль под буквами ț, ḑ, ņ, ļ и ŗ обозначает палатализацию соответствующих согласных[19]. Макрон над гласной обозначает её долготу[20].
История
Предки ливов заселили Ливонию в первой половине I тысячелетия нашей эры, вероятно, двигаясь вдоль Западной Двины. К XIII веку ливы населяли Ливонию от границы с Эстонией на севере и до Западной Двины и места, где сейчас находится Рига, на юге. Кроме того, поселения ливов были в Курляндии[21].
В XII—XIII веках земли ливов были завоёваны Тевтонским орденом. Завоевание привело к сильному уменьшению количества носителей ливского языка, опустевшие ливские земли заселялись латышами, что способствовало вытеснению ливского языка латышским[22].
По оценкам Э. Вяяри, к началу немецкой колонизации ливов было около 30 000[23]. В XIX веке количество носителей курляндского диалекта изменялось следующим образом: 2074 человека в 1835 году (по подсчётам Кёппена), 2324 человека в 1852 году (по подсчётам Шёгрена), 2390 человек в 1858 году (по подсчётам Видемана), 2929 человек в 1888 году (по подсчётам Сетяля)[11].
По переписи населения 1989 года, ливов насчитывалось 226 человек, из которых ливский был родным для 43,8 %[24].
По оценкам Общества ливов на 2010 год, только 40 человек владели ливским языком на уровне свободного общения. В 2013 году не осталось ни одного человека, для которого ливский язык был бы родным[25].
Первые ливские слова зафиксированы в «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского[9].
Первая книга на ливском языке (Евангелие от Матфея) была издана в 1863 году в Лондоне сразу на восточном и западном говорах курляндского диалекта[26]. Переводчиками были Ника Поллманн (носитель восточного говора курляндского) и Ян Принц с сыновьями Янисом и Петерисом (носители западного говора). В плане орфографии издание следовало системе записи Ф. Видемана, состоявшей из 36 букв с применением диакритических значков. Общий тираж составил 250 экземпляров[27]. Однако сами ливы получили только по одному экземпляру на каждом диалекте[28].
Следующая книга на ливском (то же Евангелие от Матфея) вышла в 1880 году в Санкт-Петербурге. Орфография базировалась на немецкой и латышской орфографиях того времени. Автор перевода неизвестен[27][29].
В период с 1920 по 1939 год на ливском вышло несколько десятков книг, издававшихся, в основном, при помощи финских и эстонских организаций[26]. В 1930-е годы в Латвии выходила газета на ливском языке «Ливли» («Līvli»). В 1942 году в Хельсинки был издан Новый Завет на ливском. Перевод выполнил Корли Сталте под руководством финского учёного Л. Кеттунена[30]. В послевоенное время книги на ливском уже не издавались[31].
После восстановления независимости Латвии, в 1994 году на ливском языке был издан информационный бюллетень «Ыва» («Õvâ»), посвященный ливской культуре, искусству и деятелям ливского национального движения, а в 1998 году при поддержке Института «Открытое общество» опубликован и презентован в Финляндии и Эстонии первый сборник-антология ливской поэзии «Ma akūb sīnda vizzõ, tūrska!»[32], объединивший в себе произведения всех известных ливских поэтов[33]. На сегодняшний день единственным средством массовой информации на ливском является трёхъязычный латышско-ливско-английский культурно-языковой интернет-портал livones.lv (livones.net)[32][34].
Лингвистическая характеристика
Фонетика и фонология
Гласные
Система гласных ливского языка[12][35]:
| Подъём | Ряд | ||
|---|---|---|---|
| Передний | Средний | Задний | |
| Верхний | i iː | u uː | |
| Средне-верхний | ɘ ɘː | ɤ ɤː | |
| Средний | ɛ ɛː | ə | ɔ ɔː |
| Нижний | æ æː | ɑ ɑː | |
Гласный ə является аллофоном ɘ в безударных слогах. Оба обозначаются буквой õ.
Дифтонги могут встречаться только в ударных слогах. Все они, кроме ie, нисходящие[36].
В прошлом имелись также гласные ü и ö, но под влиянием латышского они перешли в i и e, утратив лабиализацию[37].
Согласные
Система согласных ливского языка[38].
| Способ артикуляции ↓ | Губно-губные | Губно-зубные | Зубные | Альв. | Палат. | Заднеяз. | Глотт. |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Взрывные | p b | t d tʲ dʲ |
k g | ||||
| Носовые | m | n nʲ | ŋ | ||||
| Дрожащие | r rʲ | ||||||
| Фрикативные | f v | s z | ʃ ʒ | ||||
| Скользящие аппроксиманты |
j | ||||||
| Боковые | l lʲ |
Звук f встречается только в заимствованиях[39]. Звук ŋ является аллофоном фонемы n в положении перед k и g[40].
Согласные могут быть звонкими, глухими и полузвонкими (в транскрипции обозначаются заглавными буквами — B, D, G, Z, Ž)[39]. Полузвонкие возникают в результате озвончения глухих согласных на конце слова перед начальным гласным или звонким согласным последующего слова[41].
Просодия
Ударение в ливском динамическое, главное ударение всегда падает на первый слог слова[38]. Односложные союзы (ja «и», un «и», ka «а также», ku «когда, если») и местоимения (ma «я», sa «ты», ta «он, она, оно», ne «они») ударения не несут[42].
В ливском имеется система тонов, возникшая под влиянием латышского языка. Существуют три тона: восходящий (повышение интонации, а затем короткое плавное падение), переломленный (падение интонации после резкого смыкания голосовых связок) и нисходящий[43]. Согласно альтернативной точке зрения, тоны в ливском могли возникнуть независимо от латышского[44]. Переломленный тон может появляться только в ударных слогах, заканчивающихся на гласный или звонкий согласный[45].
Морфонология
В ливском были утрачены как чередование ступеней, так и сингармонизм, однако возникли новые сложные чередования гласных[46][47].
Морфология
Латышский язык оказал на ливский влияние не только в сфере фонетики, лексики или синтаксиса, но и морфологии. Из латышского в ливский были заимствовано несколько суффиксов (-īgs, -ums, -ība) и множество глагольных приставок (ap-, aiz-, iz-, pa-, so-)[37].
Имя существительное
Существительные склоняются по двенадцати падежам (номинатив, генитив, датив, транслатив-комитатив, партитив, инессив, элатив, иллатив, адессив, аблатив, аллатив, инструктив) и двум числам. Формы инструктива, аблатива, адессива и аллатива образуются не у всех существительных[48].
Л. Кеттунен выделил семь типов склонения ливских существительных[49][50].
Склонение ливских существительных на примере слов pū «дерево», kala «рыба», sug «родственник», mäg «холм», lāmbaz «овца», õbbi «лошадь», kōrand «внутренний двор»[51]:
| Падеж | Односложные основы | Двусложные основы на -a | Двусложные основы на -o, -u, -i | Двусложные основы на -e | Двусложные основы на -z | Многосложные основы на -i | Многосложные основы на -e, -o, -a | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Ед. ч. | ||||||||
| именительный падеж | pū | kala | sug | mäg | lāmbaz | ebbi | kōrand | |
| родительный падеж | pū | kala | sug | mäg | lambõ | õbiz | kōrand | |
| дательный падеж | pūn | kalan | suggõn | mäggõn | lambõn | õbizõn | kōrandõn | |
| транслатив-комитатив | pūks | kalaks | sugguks / sukkõks | mäguks | lambõks | õbizõks | kōrandõks | |
| партитив | pūd | kalle | sugge | mägge | lāmbast | õbist | kōrant | |
| инессив | pūs | kalas | suks | mäks | lembõs | õbizõs | kōrandõs / kōrantsõ | |
| элатив | pūst(õ) | kalast | sukst | mäkst | lambõst | õbizõst | kōrandõst | |
| иллатив | pūzõ | kallõ(z) | suggõ(z) | mäggõ | lambõz | õbizõ | kōrandõ | |
| адессив | pūl | mäggõl | *lambõl | kōrandõl | ||||
| аблатив | pūld | mäggõld | *lambõld | kōrandõld | ||||
| аллатив | pūl | mäggõl | *lambõl | kōrandõl | ||||
| Мн. ч. | ||||||||
| именительный падеж | pūd | kalad | sugud | mägud | lambõd | õbbist | kōrandõd | |
| родительный падеж | pūd | kalad | sugud | mägud | lambõd | õbbist | kōrandõd | |
| дательный падеж | pūdõn | kaladõn | sugudõn | mägudõn | lambõdõn | õbbistõn | kōrandõdõn | |
| транслатив-комитатив | pūdõks | kaladõks | sugudõks | mägudõks | lambõdõks | õbbistõks | kōrandõdõks | |
| партитив | pūḑi | kaľḑi | sugdi / sugidi | mägidi | lambidi | õbiži | kōrandidi | |
| инессив | pūšši | kaļšši | sukši | mäkši | lampšši | õbizis | kōrandis | |
| элатив | pūšti | kaļšti | sukšti | mäkšti | lampšti | õbizist | kōrandist | |
| иллатив | pūži | kaļži | sugži | mägži | lambži | õbiziz | kōrandiz | |
| адессив | lambiļ | |||||||
| аблатив | lambiļd | |||||||
| аллатив | lambiļ |
Имя прилагательное
Прилагательное в ливском никак не отличается от существительного формально, однако в отличие от последнего может образовывать степени сравнения. Сравнительная степень образуется при помощи частицы jo, превосходная — при помощи ama: sūr «большой» — jo sūr «больший» — ama sūr «самый большой»[52][53]. Более архаичный способ предполагает образование сравнительной степени прибавлением суффикса -im(i)/-īmi, а превосходной присоединением частицы ama к форме сравнительной[54].
Числительное
Числительные делятся на количественные и порядковые. Склоняются по падежам так же, как и существительные[55].
Числительные от одного до двадцати одного[56][57]:
| Количественные | Порядковые | |
|---|---|---|
| 1 | ikš | ežmi |
| 2 | kakš | tuoi |
| 3 | kuolm | kuolmi, kuolmõz |
| 4 | nēļa | nēļļi, nēļļõz |
| 5 | vīž | vīdi, vīdõz |
| 6 | kūž | kūdi, kūdõz |
| 7 | seis | seismi, seismõz |
| 8 | kōdõks | kādõksmi, kādõksmõz |
| 9 | īdõks | īdõksmi, īdõksmõz |
| 10 | kim | kimmi, kimmõz |
| 11 | ikštuoistõn | ikštuoistõni, ikštuoistõnõz |
| 12 | kakštuoistõn | kakštuoistõni, kakštuoistõnõz |
| 13 | kuolmtuoistõn | kuolmtuoistõni, kuolmtuoistõnõz |
| 14 | nēļatuoistõn | nēļatuoistõni, nēļatuoistõnõz |
| 15 | vīžtuoistõn | vīžtuoistõni, vīžtuoistõnõz |
| 16 | kūžtuoistõn | kūžtuoistõni, kūžtuoistõnõz |
| 17 | seistuoistõn | seistuoistõni, seistuoistõnõz |
| 18 | kōdõkstuoistõn | kōdõkstuoistõni, kōdõkstuoistõnõz |
| 19 | īdõkstuoistõn | īdõkstuoistõni, īdõkstuoistõnõz |
| 20 | kakškimdõ | kakškimdi, kakškimdõz |
Числительные от тридцати до миллиона[57]:
| Количественные | Порядковые | |
|---|---|---|
| 30 | kuolmkimdõ | kuolmkimdi, kuolmkimdõz |
| 40 | nēļakimdõ | nēļakimdi, nēļakimdõz |
| 50 | vīžkimdõ | vīžkimdi, vīžkimdõz |
| 60 | kūžkimdõ | kūžkimdi, kūžkimdõz |
| 70 | seiskimdõ | seiskimdi, seiskimdõz |
| 80 | kōdõkskimdõ | kōdõkskimdi, kōdõkskimdõz |
| 90 | īdõkskimdõ | īdõkskimdi, īdõkskimdõz |
| 100 | sada | sadali, sadaz |
| 200 | kakš sada | kādsadali, kādsadaz |
| 300 | kuolm sada | |
| 400 | nēļa sada | |
| 500 | vīž sada | |
| 600 | kūž sada | |
| 700 | seis sada | |
| 800 | kōdõks sada | |
| 900 | īdõks sada | |
| 1000 | tuontõ | tuonti, tuontõz |
| 2000 | kakš tuontõn | |
| 1 млн | miljon |
Местоимения
Выделяются следующие разряды ливских местоимений: личные, указательные, вопросительно-относительные, взаимные, неопределённые, определительные (возвратные)[55].
Склонение ливских личных местоимений[58][59].
| Падеж | я | ты | он, она | мы | вы | они |
|---|---|---|---|---|---|---|
| именительный падеж | mina / ma | sina / sa | täma / ta | mēg | tēg | ne |
| родительный падеж | mīn | sīn | täm | mäd | täd | nänt |
| дательный падеж | minnnõn | sinnnõn | tämmõn | mäddõn | täddõn | näntõn |
| транслатив-комитатив | minkõks | sinkõks | tämkõks | mätkõks | tätkõks | näntkõks |
| партитив | mīnda | sīnda | tǟnda | mēḑi | tēḑi | nēḑi |
| инессив | mins / minšõ | sins / sinšõ | täms / tamšõ | mēšši | tēšši | nēšši |
| элатив | minnst / minnstõ | sinnst / sinnstõ | tämst / tämstõ | mēšti | tēšti | nēšti |
| иллатив | minnõ(z) | sinnõ(z) | tämmõ(z) | mēži | tēži | nēži |
В именительном падеже ряд личных местоимений имеет краткую форму, употребляющуюся в безударном положении[58].
В качестве указательных используются местоимения sīe/se «этот», «тот» и ne «эти», «те», «они»[55][60][61].
Склонение возвратного местоимения[60]:
| Падеж | ед. ч. | мн. ч. |
|---|---|---|
| именительный падеж | iž | iž |
| родительный падеж | eņtš | eņtš |
| дательный падеж | eņtšõn | eņtšõn |
| транслатив-комитатив | eņtšõks | eņtšōdõks |
| партитив | eņtšta | eņtšidi |
| инессив | eņtšõs | eņtšis |
| элатив | eņtšõst | eņtšist |
| иллатив | eņtšõ(z) | eņtši(z) |
Склонение вопросительных местоимений[62]:
| Падеж | кто | что |
|---|---|---|
| именительный падеж | kis | mis |
| родительный падеж | kīen / kīnga | mis |
| дательный падеж | kīen / kīngan | mīen |
| транслатив-комитатив | kienkõks | mikš / missõks |
| партитив | kīeda / kīenda | mida |
| инессив | kīes / kīessõ / kīngas | missõs |
| элатив | kīest / kīestõ / kīngast | missõst |
| иллатив | kīezõ / kīngazõ | missõz |
Глагол
У ливского глагола выделяют категории наклонения (индикатив, кондиционал, императив, юссив, квотатив), времени (настояще-будущее, имперфект, перфект, плюсквамперфект), лица и числа. Залог различается только в формах причастий[63].
Спряжение глаголов в настояще-будущем времени на примере слов vōlda «быть» и luggõ «читать»[64][65]:
| vōlda | luggõ | |||
|---|---|---|---|---|
| положительная форма | отрицательная форма | положительная форма | отрицательная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | um / uob | äb uo | lugub | äb lug |
| 2 лицо ед. ч. | uod | äd uo | lugud | äd lug |
| 3 лицо ед. ч. | um / uob | äb uo | lugub | äb lug |
| 1 лицо мн. ч. | uom(õ) | äb uom | luggõm | äb luggõm |
| 2 лицо мн. ч. | uot(õ) | ät uot(õ) | luggõt | äd luggõt |
| 3 лицо мн. ч. | umat(õ) / at(õ) / attõ | äb uotõ | luggõbõd | äb luggõt |
Спряжение глаголов в имперфекте[66][67]:
| vōlda | luggõ | |||
|---|---|---|---|---|
| положительная форма | отрицательная форма | положительная форма | отрицательная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | voļ | iz uo | lugiz | iz lug |
| 2 лицо ед. ч. | voļd | ist uo | lugist | ist lug |
| 3 лицо ед. ч. | voļ | iz uo | lugiz | iz lug |
| 1 лицо мн. ч. | voļmõ | iz uom | lugizmõ | iz luggõm |
| 2 лицо мн. ч. | voļtõ | ist uot | lugistõ | ist luggõt |
| 3 лицо мн. ч. | voļtõ | iz uot | lugistõ | iz luggõt |
Перфект и плюсквамперфект состоят из форм vōlda «быть» в настоящем времени (для перфекта) и имперфекте (для плюсквамперфекта) и причастия смыслового глагола[68][69][70][71].
Спряжение глаголов в условном наклонении (образуется при помощи суффикса -ks-)[72][73]:
| vōlda | luggõ | |
|---|---|---|
| положительная форма | положительная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | volks | luguks |
| 2 лицо ед. ч. | volkst | lugukst |
| 3 лицо ед. ч. | volks | luguks |
| 1 лицо мн. ч. | volksmõ | luguksmõ |
| 2 лицо мн. ч. | volkstõ | lugukstõ |
| 3 лицо мн. ч. | volkstõ | lugukstõ |
Повелительное наклонение образуется для всех лиц, но в формах первого и третьего лиц используется частица las (< laskõ «оставлять»)[74]
Спряжение глаголов в повелительном наклонении[75][76]:
| vōlda | luggõ | |||
|---|---|---|---|---|
| положительная форма | отрицательная форма | положительная форма | отрицательная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | las ma volg | algõ ma volg | las ma luggõg | algõ ma luggõg |
| 2 лицо ед. ч. | vol | ala vol | lug | ala lug |
| 3 лицо ед. ч. | las ta volg | algõ ta volg | las ta luggõg | algõ ta luggõg |
| 1 лицо мн. ч. | las mēg volgõd | algõ mēg volgõd | las mēg luggõgõd | algõ mēg luggõd |
| 2 лицо мн. ч. | volgid | algid tēg volgid | luggigid | algid tēg luggigid |
| 3 лицо мн. ч. | las ne volgõd | algõd ne volgõd | las ne luggõgõd | algõd ne luggõgõd |
Юссив (дебитивное наклонение)[77]:
| luggõ | ||
|---|---|---|
| положительная форма | отрицательная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | minnõn um luggõmõst | minnõn äb uo luggõmõst |
| 2 лицо ед. ч. | sinnõn um luggõmõst | sinnõn äb uo luggõmõst |
| 3 лицо ед. ч. | tämmõn um luggõmõst | tämmõn äb uo luggõmõst |
| 1 лицо мн. ч. | mäddõn um luggõmõst | mäddõn äb uo luggõmõst |
| 2 лицо мн. ч. | täddõn um luggõmõst | täddõn äb uo luggõmõst |
| 3 лицо мн. ч. | näntõn um luggõmõst | näntõn äb uo luggõmõst |
Квотатив (косвенное наклонение) образуется в ливском при помощи суффикса -ji[78].
Л. Кеттунен и Э. Вяари выделяют также потенциальное наклонение, формы которого образуются только от глагола līdõ «стать» (например, ma līb' «я, по-видимому, могу»)[68][79][80]:
| līdõ | ||
|---|---|---|
| положительная форма | отрицательная форма | |
| 1 лицо ед. ч. | līb | äb lī |
| 2 лицо ед. ч. | līd | äd lī |
| 3 лицо ед. ч. | līb | äb lī |
| 1 лицо мн. ч. | līmõ | äb |
| 2 лицо мн. ч. | lītõ | äd lītõ |
| 3 лицо мн. ч. | lītõd | äb lītõ |
Л. Кеттунен выделяет в ливском четыре типа инфинитивов[81]:
- инфинитив I заканчивается на -a или -õ (может образовывать формы партитива и инструктива) используется с глаголам-связками[82];
- инфинитив II с суффиксом -õs является герундием / деепричастием[83];
- инфинитив III является супином и имеет формы четырёх падежей: инессива (-mõs), элатива (-mõst), иллатива (-m(õ)), абессива (-mõt)[83];
- инфинитив IV представляет собой отглагольное существительное и образуется при помощи суффиксов '-õmi и '-imi.
В ливском существует два типа причастий: настоящего времени и прошедшего времени. Причастия настоящего времени образуются при помощи суффиксов -b(õ) (активное) и -tõb / -dõb (пассивное). Причастия прошедшего времени образуются при помощи суффиксов -n(d) в единственном числе и -n(õ)d во множественном (активное), а также -dõt / -tõt в единственном числе и '-dõd / -tõd во множественном (пассивное)[83].
Лексика
В словарном фонде ливского языка присутствуют заимствования из латышского, немецкого, эстонского, финского и русского языков. Особенно много заимствований из латышского (2562 слова). Нижненемецкие заимствования (около 200 слов), как правило, тоже проникали через латышское посредство[84]. Однако зачастую довольно сложно отличить, попало ли слово в ливский из немецкого напрямую или через латышское или эстонское посредство[85].
Немецкие заимствования относятся в первую очередь к сфере общества (baron «барон» < Baron, grōf «граф» < Graf, virstõz «князь» < Fürst, rent «арендная плата» < Rente), это названия профессий (dislõr «столяр» < Tischler, slaktõr «мясник» < Schlächter, skrīvõr «писатель» < Schreiber, mōldõr «художник» < Maler, bekkar «пекарь» < Bäcker), продуктов (virts «пряность» < Würze, tsukkõr «сахар» < Zucker, vīn «вино» < Wein, kaffõ «кофе» < Kaffe, kringiļ «крендель» < Kringel) и ряда других предметов и действий (škērõd «ножницы» < Schere, šept «сделка» < Geschäft)[86].
Заимствования из латышского относятся ко многим областям человеческой деятельности, включая ткачество, садоводство, судостроение, изготовление повозок, рыбную ловлю и сельское хозяйство, названия животных и слова, относящиеся к повседневной жизни. Кроме того, из латышского в ливский вошло много глагольных приставок[87].
Из финского в ливский попали несколько слов, носящих книжный оттенок (ülisskuol «университет», üllimi «начальник»)[88].
История изучения
По просьбе А. Л. Шлёцера несколько пасторов из Мазсалаце, Энгуре и Мазирбе записали ливские слова и фразы, которые Шлёцер опубликовал в 1770 году[7].
Первым настоящим исследователем ливского языка был академик А. Шёгрен, который ездил изучать ливов в 1846 и 1852 годах. Грамматика и словарь ливского языка его авторства были изданы в 1861 году Ф. Видеманом, который внёс в них и собственные материалы, собранные в 1858 году[89][90].
Впоследствии вплоть до Второй мировой войны изучением ливского языка занимались преимущественно финские учёные[90]. В Хельсинки в 1935 году П. Дамберг издал новую хрестоматию на ливском языке (Jemakiel lugdõbrāntõz skūol ja kuod pierast)[91][92]. В 1938 году был издан словарь ливского языка (Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung) Л. Кеттунена[93].
В послевоенное время Тартуский университет организовал две экспедиции (1948—1950 и 1955—1956) по изучению ливского языка[94].
В XX веке ливским языком занимались Э. Н. Сетяля, Л. Кеттунен, Л. Пости, О. Лооритс и П. А. Аристэ[9].
В 2012 году был издан трёхъязычный ливско-эстонско-латышский словарь Т.-Р. Вийтсо[95].
Пример текста
«Отче наш» в орфографии XIX века[96]:
|
Mäd isa, kis sa uod touwis! püwschtõd las sāgõ sin nim. Las tulgõ sin wālikschtõks mäd juhrõ, sin tāmi las suguhg mā pählõ nei ihsch kui touwõs. Mäd jega-päwwist leibõ ahnda mädõn tämpõ. Un lask jara mädõn mäd sühd, nei kui mehg entsch sühlistõn nän sühd jara laskuhm. Un äla wih meidi kehrtamis sisõl, bet pästa meidi jara siest kurehst. Sinnõn jo um se wālikschtõks un se joud un se ouw iggõks. Amen. | 
|
Напишите отзыв о статье "Ливский язык"
Примечания
- ↑ 1 2 [lenta.ru/news/2013/06/05/livonian/ Скончался последний носитель ливского языка] (рус.). lenta.ru Наука и техника (5 июня 2013). — «Гризельда Кристинь (Grizelda Kristina), считающаяся последним носителем ливского языка на планете, скончалась в возрасте 103 лет в Канаде. Как сообщает The Times, к настоящему моменту в мире осталось около 40 человек, способных общаться на этом языке финно-угорской ветви, однако для всех них он не является родным.» Проверено 23 декабря 2014.
- ↑ Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 76. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ Попов А. И. Названия народов СССР. Введение в этнонимику / Отв.ред. Ф. Н. Филин. — Л.: Наука, 1973. — С. 79. — ISBN 200-0-000-18117-4.
- ↑ Ernštreits V. [efo.revues.org/675 Livonian in the 21st century] // Études finno-ougriennes, 44 (janvier 2012). Numéro spécial : Les langues finno-ougriennes aujourd'hui, I. — Paris: ADÉFO; L'Harmattan, 2014. — P. 127—144. — ISBN 978-2-343-02592-6, EAN 9782343025926. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0071-2051&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0071-2051]. — DOI:10.4000/efo.675.
- ↑ Напольских В. В. Введение в историческую уралистику. — Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1997. — С. 26—27. — ISBN 5-7691-0671-9.
- ↑ Viitso T.-R. Fennic // The Uralic languages. — London — New York: Routledge, 1998. — P. 101—102.
- ↑ 1 2 Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 33.
- ↑ Лаанест А. [tapemark.narod.ru/les/266a.html Ливский язык] // Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
- ↑ 1 2 3 Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 139.
- ↑ Иллич-Свитыч В. М. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1971_Illich-Svitych.pdf Опыт сравнения ностратических языков]. — М.: Наука, 1971. — Т. I. Введение. Сравнительный словарь (b–Ḳ). — С. 63.
- ↑ 1 2 Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 6. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ 1 2 Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 77. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ 1 2 [valoda.lv/Petijumi/Libiesi_44_atbildes/mid_613 Kādi dokumenti apliecina, ka lībiešiem ir īpaša vieta Latvijā?] (латыш.). valoda.lv (12 декабря 2011). Проверено 22 декабря 2014.
- ↑ ст. 5 Закона Латвийской Республики от 21 декабря 1999 года «О государственном языке»
- ↑ Рыжакова С. И. [static.iea.ras.ru/neotlozhka/143-Ryzhakova.pdf Ливы: опыт возрождения почти исчезнувшего народа] / Отв. ред. В. А. Тишков. — М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2001. — С. 40—41. — (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 143). — ISBN 5-201-13758-X, 978-5-201-13758-8.
- ↑ Ernštreits V. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-2.pdf Livonian Orthography] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 12. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-4731&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-4731].
- ↑ Ernštreits V. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-2.pdf Livonian Orthography] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 17. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-4731&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-4731].
- ↑ Ernštreits V. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-2.pdf Livonian Orthography] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 18. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-4731&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-4731].
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 24. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Lehiste I., Teras P., Pajusalu K., Tuisk T. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-4.pdf Quantity in Livonian: Preliminary Results] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 30.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 5. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 32.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 16. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 76—77. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ [www.livones.net/44atbildes/?raksts=8680 Lībiešu valoda] (латыш.). livones.net (11 ноября 2011). Проверено 22 декабря 2014.
- ↑ 1 2 Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 21.
- ↑ 1 2 Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 8. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Ernštreits V. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-2.pdf Livonian Orthography] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 14. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-4731&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-4731].
- ↑ Ernštreits V. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2007/issue_1/ling-2007-1-2.pdf Livonian Orthography] // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 15. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-4731&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-4731].
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 11. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 138.
- ↑ 1 2 [www.delfi.lv/kultura/news/books/kulturas-centra-noass-notiks-libiesu-valodas-dienas-svinesana.d?id=17898433 Kultūras centrā 'Noass' notiks Lībiešu valodas dienas svinēšana] (латыш.). www.DELFI.lv (17 мая 2007). Проверено 27 декабря 2014.
- ↑ [www.livones.net/44atbildes/?raksts=8678 Lībiešu literatūra] (латыш.). livones.net (12 декабря 2011). — «Tā ir 1998. gadā Rīgā iznākusī lībiešu dzejas antoloģija „Es viltīgāks par tevi, menca”, kurā apkopoti visu zināmāko lībiešu dzejnieku – pavisam 24 – darbi.» Проверено 27 декабря 2014.
- ↑ [www.d-pils.lv/news/2/423880 Латыши без ливов — как суп без соли: настоящий лив живет в… Канаде] (рус.). D-PiLS.LV. Информационно-развлекательный портал Даугавпилса (9 марта 2011). Проверено 27 декабря 2014.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 14. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 19. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ 1 2 Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 38.
- ↑ 1 2 Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 79. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ 1 2 Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 16. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 17. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 18. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Viitso T.-R. On the phonological rol of stress, quantity and stød in Livonian // Советское финно-угроведение. — Таллин, 1974. — № 3. — С. 159.
- ↑ Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 30.
- ↑ Lehiste I., Teras P., Pajusalu K., Tuisk T. Quantity in Livonian: Preliminary Results // Linguistica Uralica. — 2007. — Т. XLIII, № 1. — P. 43.
- ↑ Kiparsky P. [www.stanford.edu/~kiparsky/Papers/livonian.pdf Livonian stød (Manuscript, 2006; Stanford University)] // Segments and Tone / P. Boersma, M. van Oostendorp, B. Hermans and W. Kehrein (eds.). — Tübingen: Niemeyer. — P. 1.
- ↑ Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 18.
- ↑ Цыпанов Е. А. Водский язык // [www.finnougoria.ru/pdf%20izdania/sravnitelnyi%20obzor1.pdf Сравнительный обзор финно-угорских языков]. — Сыктывкар: Кола, 2008. — С. 191. — ISBN 5-8818-6835-2.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 142.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LIV—LVIII. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 24. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 24—27. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 65. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 143—144.
- ↑ Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 86. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ 1 2 3 Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 144.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 46. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ 1 2 de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 41—42. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ 1 2 Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 85. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 43. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ 1 2 de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 44. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 45. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 48. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 83—84. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LX—LXI. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 67—70. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LXI. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 68—71. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ 1 2 Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LXIII. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 69—70. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 83. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 53. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LXIV. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 71. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 71—72. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LXIV—LXV. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 72—73. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 147.
- ↑ Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 84.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 146.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 73—74. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Kettunen L. Grammatische Einleitung // Livisches Wörterbuch mit grammatischer Einleitung. — Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1938. — S. LXV—LXVIII. — (Lexica Societatis Fenno Ugricae, V).
- ↑ Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — P. 56. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- ↑ 1 2 3 Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 87. — ISBN 5-02-011069-8.
- ↑ Хайду П. Уральские языки и народы. — М.: Прогресс, 1985. — С. 108.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 93. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 106—107. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 107—108. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- ↑ Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 153.
- ↑ Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 21—22.
- ↑ 1 2 Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 34.
- ↑ [entsyklopeedia.ee/artikkel/damberg_pētõr Damberg, Pētõr] // Eesti Entsüklopeedia. — Tallinn: Eesti Entsüklopeediakirjastus, 2000. — Т. 14. — С. 45. — ISBN 9-985-70064-3.
- ↑ Renāte Blumberga. [www.livones.net/personalijas/?raksts=8166 PĒTERIS DAMBERGS] (латыш.). livones.net (16 февраля 2009). Проверено 27 декабря 2014.
- ↑ Лаанест А. Прибалтийско-финские языки // Основы финно-угорского языкознания (прибалтийско-финские, саамские и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 23.
- ↑ Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 35.
- ↑ Winkler E. [www.kirj.ee/public/Linguistica_Uralica/2013/issue_1/ling-2013-1-50-53.pdf Review on: Tiit-Rein Viitso, Līvõkīel-ēstikīel-leţkīel sõnārōntõz.Liivi-eesti-läti sõnaraamat. Lībiešu-igauņu-latviešu vārdnīca. Toimetamine ja läti vasted] // Linguistica Uralica. — 2013. — Т. XLVIII, № 1. — С. 50—53.
- ↑ de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — P. 172. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
Литература
- Moseley Ch. Livonian. — München: Lincom Europe, 2002. — 121 p. — (Languages of the world: Materials, 144). — ISBN 3-8958-6158-8, ISBN 978-3-8958-6158-1.
- de Sivers F. Parlons live: une langue de la Baltique. — Paris; Budapest; Torino: L'Harmattan, 2001. — 251 p. — ISBN 2-7475-1337-8, ISBN 978-2-7475-1337-1.
- Аристэ П. А. Ливы и ливский язык // Известия АН Латвийской ССР. — 1958. — № 11. — С. 31—50.
- Вийтсо Т.-Р. Ливский язык // Языки мира. Уральские языки. — М.: Наука, 1993. — С. 76—90. — ISBN 5-02-011069-8.
- Вяари Э. Э. Ливский язык // Языки народов СССР: Финно-угорские и самодийские языки. — М.: Наука, 1966. — С. 138—154.
Ссылки
 Внешние видеофайлы
| |
|---|---|
|
|
[www.youtube.com/watch?v=1smDXMWvBh4 Min izāmō / Моя Родина] . Ливский национальный гимн (муз. Фредрика Пациуса, сл. Карлиса Сталте, 1923) |
|
|
[www.youtube.com/watch?v=97oZ-6cPPfo Liivlaste lood / Ливские рассказы / Livonian Stories]. Док. фильм (реж. и операт. Енн Саде, 1988—1990) |
В Викисловаре список слов ливского языка содержится в категории «Ливский язык»
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Ливский язык
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
