Лигуры

Лигу́ры (уст. лигурийцы; лат. Ligures, др.-греч. Λίγυες, Λίγυρες) — собирательное наименование древних племён, населявших в середине 1-го тыс. до н. э. северо-западную Италию и юго-восточную Галлию. Полагают, что во 2-м — середине 1-го тыс. до н. э. лигуры населяли большую часть северной Италии, а затем были оттеснены на северо-запад италиками.

Античные источники

Предположительно в конце 2 тыс. до н. э. (поздний бронзовый век) лигуры изгнали из Иберии баларов, переселившихся на Сардинию.

Авиен свидетельствует, что некогда гегемония лигуров простиралась до Северного моря, прежде чем их владычеству положили конец кельты, изгнавшие их обратно в Средиземноморье, что может служить косвенным указанием на родство с шассейской культурой. Лигурийские топонимы обнаружены на Сицилии, в долине Роны, на Корсике и Сардинии.

Древние писатели (Плутарх, Дионисий Галикарнасский) сообщают очень скудные сведения о происхождении лигуров.

Лигуры, завоевав большую часть нынешней Франции у иберийцев, оттеснили последних на юг за Пиренеи и по их следам вторглись в Испанию. Затем они направились на Апеннинский полуостров, оттеснили туземцев сиканов на юг и в Сицилию, но вскоре, в свою очередь, были отброшены новыми пришельцами, умбро-латинами, на запад, к Приморским Альпам.

Собственно Лигурия, которую Тит Ливий делил на цизальпинскую, или итальянскую, и трансальпийскую, или галльскую, занимала восточную часть бассейна Роны, Приморские Альпы, южный склон Апеннин и побережье Средиземного моря от Марселя до Пизы. Большая часть лигурийцев смешалась с кельтами (кельтолигурийцы, keltoligyes) или совершенно окельтизировалась. Арбуа де Жубэнвиль полагает даже, что главную массу галльского населения, которая, по словам Цезаря, находилась почти в положении рабов, составили покорённые и окельтизированные лигурийцы, а завоеватели-кельты представляли господствующий класс.

Лигурийцы распадались на множество мелких племён (напр. саллувии, аллоброги, тауринцы и др.). По словам греческих и римских авторов, все они были низкого роста, худощавы, но очень сильны; питались молоком, кореньями, плодами, жили в жалких лачугах или, чаще, в пещерах. Городов, за исключением Генуи, не было. Вооружение их составляли луки, пращи, короткие мечи, топоры и продолговатые медные щиты. Они часто выезжали в море и занимались морским разбоем. Римляне, которые были ожесточены против лигурийцев вследствие их упорной борьбы за независимость, относятся к ним неблагоприятно, обвиняя их в лукавстве, вероломстве, склонности к грабежу.

Греки, напротив, изображают их людьми энергичными и строгими к самим себе, храбрыми воинами и неустрашимыми моряками. Лигурийцы занимались земледелием на морском берегу и в долине По, а также скотоводством и рубкой леса. Главным коммерческим их пунктом была Генуя, где они продавали скот, кожи, мёд и лес для постройки кораблей. История лигурийцев, особенно древнейшая, нам почти неизвестна. Древние писатели почти ничего не говорят ни о покорении иберийцев лигурийцами, ни о вытеснении последних кельтами. Юстин сообщает, что греки, основывая Марсель, должны были выдержать упорную борьбу с лигурийцами и, как полагают, заключили с ними мирный договор. Только после Пунических войн мир был нарушен, когда лигурийцы напали на марсельские пункты Ницея (Ницца) и Антиполис (Антиб). На помощь марсельцам выступили римляне, которые после нескольких экспедиций под начальством Фульвия Флакка в 125 году до н. э. и Секста Кальвина в 120 году до н. э. подчинили себе Лигурию и на месте разрушенной столицы саллувиев построили крепость Aquae Sextiae (теперь Экс). Только лигурийцы Приморских Альп остались свободны до 14 года до н. э.; они платили дань и получали от римлян начальника (praefectus Alpium maritimarum). Император Октавиан Август образовал на северо-западе Италии провинцию Лигурия, в которую входили нынешняя Ницца, Генуя, южная часть Пьемонта и западная часть Пармы и Пьяченцы.

Воинственные и свободолюбивые лигуры начиная с III в. до н. э. оказывали упорное сопротивление римлянам; были окончательно покорены во II в. до н. э.

Изучение (XIX — нач. XX вв.)

Относительно территорий и границ древней Лигурии существуют большие споры. А. Бертран говорит, что когда галлы перешли Рейн, на севере и в центре Франции жили дикие племена, едва вышедшие из неолитического периода, а южная Франция была населена на востоке — лигурами, на западе — иберами. А. д’Арбуа де Жубэнвиль, видящий в лигурах первое индоевропейское племя в Европе, полагает, что их область выходила далеко за пределы собственно Лигурии; опираясь на свидетельство древних (Гесиода, Фукидида, Феста Авиена), он доводит её на севере до Ла-Манша и до Северного моря, на юге — до Сицилии.

Итальянский учёный А. Иссель на основании палеонтологического исследования территории древней Лигурии доказывал, что лигуры — часть коренного населения Италии, Франции и Бельгии, сохранившего свои характерные черты только в Лигурии, да и то только до древнейшего периода исторической эпохи. Незадолго до христианской эры область лигуров ограничивалась Варом, Магрой, Апеннинами и морем. Покорённые римлянами, они вместе с независимостью скоро потеряли и племенные отличия.

Археология

По общему мнению исследователей, лигуры составили наиболее древний этнический слой в Северной Италии. По-видимому, им принадлежат наскальные рисунки в Приморских Альпах, характеризующие жизнь местного населения от палеолита до начала железного века.

В доисторический период, около 4-3 тыс. до н. э., область проживания лигуров занимали две родственных археологических культуры: сосудов с квадратным горлом (КСКГ) и культура Лагоцца, известная также как шассейская культура. Обе этих родственных культуры происходили от культуры кардиальной керамики.

Вероятно, лигурам принадлежат культура Скамоццина позднего бронзового и культура Голасекка раннего железного века. Археологические материалы свидетельствуют, что в начале железного века (в 1-й половине 1-го тыс. до н. э.) основными занятиями лигуров были скотоводство и примитивное земледелие. В это время у них появились укреплённые городища, которые постепенно превратились в политические и торгово-ремесленные центры. Особенности погребального обряда лигуров позволяют предположить, что их общественный строй имел характер военной демократии со свойственным для неё усилением примитивной царской власти и укреплением родоплеменной знати. Долгое время у лигуров сохранялась сельская община.

Этническая принадлежность

К народам, родственным лигурам, античные источники относят проживавших на северо-востоке Альп эвганеев (которые, в свою очередь, делились на камуннов, триумплинов и стонов). Между лигурами и эвганеями проживали кельты, вторгшиеся в Альпы в среднем или позднем бронзовом веке. Тем не менее, сходство языков и обычаев было для римлян столь очевидным, что в триумфальном списке 117 г. до н. э. стонов (племя эвганеев) относят к лигурам.

Язык

В топонимике Лигурии обнаружены следы одного или нескольких доримских языков, которые пока условно именуются как «лигурский (лигурийский) язык» или «Лигурский субстрат».

Ещё в конце XIX века возникла гипотеза о доиндоевропейском языке лигуров, ранее распространённом не только на территории древней Лигурии, но и на более широкой территории — среди народов-потомков культуры кардиальной керамики. В 1889 и 1894 гг. Жубэнвиль выдвинул гипотезу о субстратном языке, распространённом в доримский период на Корсике, Сардини, в восточной Испании, южной Франции и Западной Италии на основании анализа группы топонимов, имеющих характерные суффиксы -asco, -asca, -usco, -osco, -osca или их модификации..

Ряд лингвистов, в том числе известный кельтолог Ксавье Деламарр, придерживаются мнения, что лигурский язык относился к кельтским. Это, однако, противоречит мнению таких древних авторов, как Авиен или Страбон. Авиен писал о давней вражде лигуров с кельтами, Страбон — об обманчивом сходстве обычаев кельтов и лигуров, указывая на различное их происхождение.

См. также

• Доисторическая Иберия и доисторическая Франция
• Докельтское население Западной Европы
• Элисики

Литература

• Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. Воронеж, 1962.
• Sereni Е. Comunita rurali nell’ltalia antica. Roma, 1955.
• D’Arbois de Joubainville, «Les premiers habitants de l’Europe». Париж, 2 изд., 1889—1894.
• D’Arbois de Joubainville, «Liguria geologica et preistorica». Генуя, 1892.
• Issel, Art. «La Liguria e i suoi abitanti nei tempi primordiale». Генуя, 1885.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Лигуры

– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.