Лидер эскадренных миноносцев

Для термина «Лидер» см. также другие значения.

Лидер эскадренных миноносцев — подкласс торпедно-артиллерийских кораблей, существовавший в военно-морских силах ряда стран в первой половине XX века. Термин «лидер флотилии» (англ. Flotilla Leader) впервые появился в британском флоте в годы Первой мировой войны и обозначал крупный эсминец, приспособленный для размещения командира флотилии со своим штабом, и превосходящий обычные эсминцы размерами, скоростью и вооружением. Советская военно-морская классификация определяла лидер, как корабль подкласса эсминцев, но большего водоизмещения, с большей скоростью и усиленным артиллерийским вооружением, предназначенный для вывода в атаку эсминцев.

Фактически, лидерами в отечественной военно-морской литературе традиционно называют как корабли, построенные для поддержки эсминцев и управления ими, так и боевые корабли, не предназначенные для подобных задач, например, французские «контр-миноносцы» (фр. Contre-Torpilleurs), итальянские «разведчики» (итал. Esploratori), а также крупные эсминцы, выделяющиеся своими характеристиками и именуемые в западной литературе «суперэсминцами» (англ. Super Destroyer). Таким образом, к числу лидеров причисляли небронированные торпедно-артиллерийские корабли, занимавшие промежуточное положение между эскадренными миноносцами и лёгкими крейсерами.

Кроме того, в ВМС США в 1954 год—1975 годах использовалось формальное обозначение «лидер эсминцев» (англ. Destroyer Leader) по отношению к ракетным кораблям, водоизмещением до 10 000 тонн, обычно именовавшимся фрегатами. В 1975 году в соответствии с новой классификацией кораблей ВМС США, они были разделены на два класса: ракетные крейсера и эсминцы.

Появление лидера эскадренных миноносцев

Предшественниками лидеров эсминцев стали минные крейсера, появившиеся в 1880-х годах XIX века и именовавшиеся также торпедными канонерскими лодками. Ввиду постройки большого количества миноносцев, возникла потребность в создании кораблей, более крупных и лучше вооружённых, чем миноносцы, которые они должны были эффективно уничтожать. Однако при существовавших тогда энергетических установках было невозможно создать корабль гарантированно уничтожающий миноносцы и в то же время способный их догнать, поэтому минные крейсера не получили значительного распространения. Вследствие низкой скорости они не могли и выступать в роли лидеров миноносцев.

Попытку решить эту проблему сделали в немецком флоте, создав концепцию дивизионного миноносца (нем. Flottillenführerboote). Эти корабли превосходили обычные миноносцы размерами и должны были возглавлять отряд из 5-6 миноносцев, имея на борту минную мастерскую, запасные части и лазарет. Вооружением и скоростью они не превосходили миноносцы стандартного типа. В 1886—1898 годах немцы построили 10 дивизионных миноносцев четырёх разных типов, но в итоге отказались от развития этой идеи.

В 1892 году специальный комитет Адмиралтейства разработал требования к новой конструкции торпедно-миноносных кораблей, которые получили название «истребители миноносцев» (англ. Torpedo Boat Destroyers), впоследствии сокращённое до «истребителя» (англ. Destroyer). Начиная с 1894 года такие корабли стали строиться в большом количестве всеми ведущими морскими державами. Их водоизмещение быстро росло, скорости приближались к 30-ти узловой отметке, а вооружение постоянно усиливалось. К началу XX века «истребители» или контр-миноносцы заняли важное место в системе морских вооружений.

Русско-японская война не дала примеров успешных дневных атак миноносцев на крупные корабли, сохраняющие свою боеспособность. Однако быстрый прогресс в развитии торпедно-артиллерийских кораблей делал такую перспективу реальной. Ввиду этого возникла необходимость в быстроходных кораблях, более крупных, чем миноносцы, которые могли бы выполнять следующие функции:

• Служить флагманом флотилий эсминцев;
• Выводить свои эсминцы в торпедную атаку;
• Бороться с вражескими эсминцами.

В начале XX века британский флот попытался возложить задачи лидеров эсминцев на новый подкласс боевых кораблей — крейсера-скауты. Эти корабли задумывались как разведчики при эскадре, но поскольку столь узкая специализация казалась нерациональной, на них также возложили задачу совместных действий с эсминцами, вывод их в атаку и борьбу с эсминцами неприятеля. Считалось, что этим кораблям не потребуется особенно сильного вооружения, но будет необходимо иметь высокую скорость. Скауты оснащались энергетическими установками миноносного типа, имели сходные конструктивные особенности, и по сути, представляли собой сильно увеличенные эсминцы. Особо подчёркивалась необходимость размещения на крейсерах-скаутах штаба флотилии эсминцев.

В 1905 году Королевский флот пополнили восемь крейсеров-скаутов, принадлежавших к четырём разным типам — «Сентинел» (англ. Sentinel), «Форвард» (англ. Forward) и «Патфайндер» (англ. Pathfinder), «Эдвенчур» (англ. Adventure). Все эти корабли имели водоизмещение менее 3000 тонн, крайне слабую броневую защиту, вооружение из десяти 76-мм пушек и скорость 25 узлов, которую обеспечивали паровые машины. Появление паровых турбин дало надежду на повышение скорости скаутов, поэтому их строительство продолжилось. В 1909-1911 годах флоту были поставлены по две единицы крейсеров-скаутов типов «Бодицея» (англ. Boadicea) и «Блонд» (англ. Blonde), а в 1911-1913 годах ещё три скаута типа «Эктив» (англ. Active). Несмотря на применение паровых турбин, скорость новых скаутов осталась на прежнем уровне, так как выросло водоизмещение, а артиллерия теперь имела калибр 102 мм. Пока наиболее современными эсминцами флота оставались корабли типа «Ривер» (англ. River) со скоростью 25 узлов, это казалось приемлемым. Но с 1907 года в строй начинают вступать эсминцы типов «Трайбл» (англ. Tribal), «Ашерон» (англ. Asheron), «Акаста» (англ. Acasta), «Лафорей» (англ. Laforey), имевшие скорость около 30 узлов и более и вооружённые 102-мм орудиями. Крейсера-скауты теперь не успевали за эсминцами, а поддерживать их они могли лишь числом орудий, но не калибром. В результате, хотя британские скауты вызвали подражания во флотах Италии, Австро-Венгрии и США, Королевский флот рассматривал крейсера-скауты как явно неудачный проект.

Адмирал Д. Фишер, занимавший в то время пост Первого морского лорда, был противником малых крейсеров, считая, что они становятся небоеспособны в штормовую погоду, так как не могли эффективно применить свою артиллерию. Согласно его взглядам, флот должен был состоять из линкоров-дредноутов, линейных крейсеров и крупных, мореходных эсминцев. По его настоянию в 1906 году был заложен «суперэсминец» «Свифт» (англ. Swift), который должен был стать прообразом будущих торпедно-артиллерийских кораблей британского флота. Этот корабль полным водоизмещением около 2400 тонн нёс четыре 102-мм орудия и два однотрубных 450-мм торпедных аппарата. «Свифт» был сконструирован в присущем Фишеру волюнтаристском стиле и был признан неудачным кораблём. Вооружение оказалось слабым для его размеров и, хотя мощные турбины разгоняли эсминец до 35 узлов, радиус его действия был очень ограничен, а стоимость не позволяла рассчитывать на серийную постройку. В итоге попытка совершить резкий качественный скачок не удалась и «Свифт» превратился в «белого слона» британского флота. С началом Первой мировой войны этот корабль стал лидером флотилии эсминцев. Согласно распространённому в военно-морской литературе мнению, именно «Свифт» может быть назван первым представителем подкласса «лидер эскадренных миноносцев».

Попытка развить проект «Свифта» была предпринята в 1911 году в ходе работы Крейсерского комитета (англ. Cruiser Committee), учреждённого У. Черчиллем. Одной из задач этого комитета была выработка нового типа малого крейсера, пригодного как для разведки, так и для лидирования эсминцев. Д. Фишер энергично поддерживал предложение построить Super Swift, с вооружением из шести 102-мм орудий и скоростью 37 узлов. Однако под давлением У. Черчилля и флотских адмиралов во главе со вторым флагманом британского Флота метрополии вице-адмиралом Дж. Джеллико было принято решение развивать проект Super Active, в итоге ставший типом «Аретьюза».

Лидеры и суперэсминцы Первой мировой войны

Лидеры флотилии Великобритании

Потерпев неудачу с крейсерами-скаутами и считая чрезмерным расточительством использование в качестве лидеров эсминцев лёгких крейсеров типа «Аретьюза», командование Королевского флота пришло к решению о разработке лидера флотилии на базе стандартного эсминца. Требования к новому классу оказались противоречивыми. С одной стороны желали получить корабль, более быстроходный, живучий и сильно вооружённый, чем эсминцы, с удобными помещениями для командования, с другой, лидеры должны были быть дешёвыми.

Первыми серийными лидерами британского флота стали корабли типа «Лайтфут» (англ. Lightfoot). Будучи заметно крупнее современных им эсминцев, они несли четыре 102-мм орудия вместо трёх, а также имели заметно лучшую мореходность. Однако скорость лидеров не только не превосходила, но даже уступала скорости эсминцев. Семь единиц этого типа вошли в состав флота в 1916—1917 годах. Несмотря на явно неудачный опыт британцы почти сразу ввели в 1916—1917 годах состав ещё шесть очень похожих лидеров типа «Гренвилл» (англ. Grenville). Будучи несколько больше предшественников, они имели улучшенную мореходность и линейно-возвышенное расположение носовых орудий. Гораздо более удачными оказались четыре лидера типа «Фолкнор» (англ. Faulknor). Заказанные чилийским флотом, они строились на британских верфях и предназначались для выполнения задач, скорее присущих лёгким крейсерам. С началом войны британский флот принудительно выкупил эти корабли и ввёл в свой состав. Хотя скорость «фолкноров» не была выдающейся, они несли шесть 102-мм орудий, причём носовую пару заменили в конце войны на 120-мм орудия.

Неудовлетворённое характеристиками своих лидеров Адмиралтейство заказало пять единиц нового типа, с условием снижения стоимости. Получившийся проект действительно оказался заметно дешевле, мореходнее и нёс четыре 102-мм орудия. В результате, новый проект был переклассифицирован в эсминцы типов V и W и заказан в количестве 106 единиц. Лидеры этих эсминцев должны были стать крупнее и явно мощнее, тем более, что поступили сведения о строительстве в Германии эсминцев нового типа с мощной артиллерией.

Наиболее удачными британскими лидерами оказались корабли типа «Шекспир» (англ. Shakespeare), разработанные в инициативном порядке компанией «Торникрофт». Оснащённые пятью 120-мм орудиями, они серьёзно превосходили стандартные эсминцы по огневой мощи и отличались высокой скоростью. Компании заказали семь кораблей, из которых в строй вошли пять. Ещё десять кораблей проекта было заказано другим компаниям как тип «Скотт» (англ. Scott), из которых флот пополнили восемь. Корабли обоих типов вступали в строй в 1917—1919 и даже 1925 годах и серьёзного участия в Первой мировой войне принять не успели. Тем не менее, по совокупности характеристик корабли проекта «Шекспир»/«Скотт» оказались лучшими лидерами Первой мировой войны и заметно повлияли на дальнейшее развитие класса.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС Великобритании периода Первой мировой войны
Тип	«Лайтфут»	«Гренвилл»	«Фолкнор»	«Шекспир»	«Скотт»
Построено единиц	7	6	4	7	8
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1440/1700	1660—1673/1900	1610/2000	1554/2009	1580/2050
Артиллерийское вооружение	102-мм/45 — 4 × 1, 40-мм — 2 × 1	102-мм/45 — 4 × 1, 40-мм — 2 × 1	102-мм/45 — 6 × 1, 20-мм — 1 × 1	120-мм/45 — 5 × 1, 76-мм — 1 × 1	120-мм/45 — 5 × 1, 76-мм — 1 × 1
Торпедное вооружение	4 × 1 — 533-мм ТА	2 × 2 — 533-мм ТА	2 × 2 — 533-мм ТА	2 × 3 — 533-мм ТА	2 × 3 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 36 000 л. с.	паротурбинная, 36 000 л. с.	паротурбинная, 30 000 л. с.	паротурбинная, 39 000 л. с.	паротурбинная, 40 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	34,5	34	31	36	36
Дальность плавания, мили	4290(15)	н/д	4205(15)	5000(15)	5000(15)

Скауты Италии

Перед Первой мировой войной итальянский флот испытывал большую нужду в быстроходных разведчиках. Сначала проблему попытались решить с помощью скаутов крейсерского класса. В 1913—1914 годах флот получил три таких корабля — одиночный «Куарто» (итал. Quarto) и пару типа «Нино Биксио» (итал. Nino Bixio). Однако если первый показал себя хорошо, то серийные скауты имели серьёзные проблемы с энергетической установкой и не могли развивать контрактную скорость. С учётом финансовых проблем, итальянцы решили разработать новую серию скаутов на базе эсминца. При этом на их предпочтения серьёзно повлиял британский «Свифт», который оценивался как идеальный разведчик для Адриатического моря. Первыми лидерами итальянского флота стали корабли типа «Алессандро Поэрио» (итал. Alessandro Poerio), заложенные в 1913 году и вступившие в строй в 1915 году. Тройка лидеров официально именовалась «лёгкими разведчиками» (итал. Esploratore Leggero), что отражало их основное предназначение, по взглядам командования флота. При умеренном водоизмещении они лишь незначительно превосходили по скорости современные им итальянские эсминцы, но несли заметно более сильную артиллерию из шести 102-мм орудий.

Следующим этапом развития разведчика должен был стать безбронный крейсер, но высокая стоимость вынудила обратится к более умеренным проектам. В 1916—1917 году флот получил три лидера типа «Карло Мирабелло» (итал. Carlo Mirabello). При солидном для своего времени водоизмещении они развивали высокую скорость, и должны были нести по проекту восемь орудий калибра 102 мм. Однако нехватка быстроходных крейсеров привела к замене носовой пары орудий на одно 152-мм. Вынужденное решение оказалось неудачным, так как орудие было слишком тяжёлым для лидеров и не отличалось высокой скорострельностью. Несмотря на это, итальянские моряки были довольны новыми кораблями и пожелали получить ещё пять единиц, но их строительство не началось вследствие экономических трудностей.

Кроме того итальянский флот реквизировал строившиеся на итальянских верфях по заказу Румынии четыре крупных эсминца и в 1917—1920 годах ввёл их в свой состав как лидеры типа «Аквила» (итал. Aquila). Несколько меньшие, чем «Карло Мирабелло» корабли предполагалось вооружить 120-мм орудиями, но дефицит лёгких крейсеров вынудил установить на них три 152-мм орудия, дополненных четырьмя 76-мм. 152-мм артиллерия оказалась слишком тяжёлой для лидеров и уже после окончания Первой мировой войны их перевооружили на единый калибр 120-мм.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС Италии периода Первой мировой войны
Тип	«Алессандро Поэрио»	«Карло Мирабелло»	«Аквила»
Построено единиц	3	3	4
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1028/1216	1784/1972	1594/1733
Артиллерийское вооружение	102-мм/35 — 4 × 1	102-мм/35 — 8 × 1, 76-мм/40 — 2 × 1	152-мм/40 — 3 × 1, 76-мм/40 — 4 × 1
Торпедное вооружение	2 × 2 — 450-мм ТА	2 × 2 — 450-мм ТА	2 × 2 — 450-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 20 000 л. с.	паротурбинная, 44 000 л. с.	паротурбинная, 40 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	31,5	35	34
Дальность плавания, мили	2100 на 13 узлах	2300 на 12 узлах	1700 на 15 узлах

Суперэсминцы и лидеры других стран

Другие воюющие в Первой мировой войне державы не строили специализированных лидеров, однако ряд из них создал или проектировал корабли, заслуживающие быть названными суперэсминцами.

Начиная с 1913 года Российский императорский флот начал получать эсминцы типа «Новик». Весьма удачные для своего времени корабли обладали сильным торпедно-артиллерийским вооружением и использовались для решения самых разнообразных задач. Так «Новик», головной корабль проекта, в начале войны успешно действовал в качестве своеобразного суперэсминца. Эсминцы этого типа не боялись вступать в артиллерийский бой даже с крейсерами и в первые два года Первой мировой войны явно превосходили германские эсминцы.

В ходе боевых действий выявилась большая значимость артиллерийского вооружения, поэтому в России в ходе постройки эсминцев типа «Изяслав» в проект были внесены изменения и на корабли установили по пять 102-мм орудий. Эти корабли вполне могут быть названы лидерами, хотя в российском флоте такого класса не существовало. Всего было заложено пять кораблей типа «Изяслав», до конца войны в строй успели ввести два. С учётом тенденций морской войны и отсутствием в составе флота современных лёгких крейсеров, командующий Балтийским флотом вице-адмирал А. И. Непенин потребовал создать суперэсминец, вооружённый 130-мм орудиями. В 1917 году проект такого корабля был подготовлен, но подвергнут серьёзной критике. Приход к власти большевиков положил конец этим работам.

В начале войны выявилась слабость артиллерийского вооружения немецких эсминцев, которые проектировались как корабли более торпедные, нежели артиллерийские и имели лишь пушки калибра 88 мм, против британских и русских 102-мм. В результате, новые немецкие эсминцы стали вооружатся 105-мм орудиями. После получение разведывательных данных о строительстве в Великобритании лидеров с артиллерией калибра 120 мм, немецкое военно-морское руководство решило приступить к постройке очень крупных эсминцев, которые получили бы решающее огневое преимущество перед противником.

К середине войны Флот открытого моря стал испытывать нехватку эффективных кораблей для дальней разведки. Поэтому было решено создать эсминцы со 150-мм артиллерией, которые имели бы могли справиться с любым эсминцем или лидером противника и уйти от вражеских крейсеров. По программе 1916 года были заказаны эсминцы, известные как S-113, а также практически однотипные им V-116 — всего 12 единиц. Темпы строительства надводных кораблей в Германии заметно снизились в конце войны, поэтому в строй успели ввести лишь два головных эсминца — S-113 и V-116. В боевых действиях они принять участие не успели и после поражения Германии были переданы соответственно Франции и Италии.

Японский императорский флот, внимательно следивший за всеми тенденциями морской войны, также пожелал обзавестись лидерами. Но в качестве таковых, он предпочёл малые крейсера типа «Тэнрю» (яп. 天龍). Быстроходные, но очень слабо вооружённые, по крейсерским стандартам, они, тем не менее, имели бортовую броню и явно превосходили в боевой устойчивости лидеры, созданные на основе эсминцев. В строй они вошли уже после войны, в 1919 году.

Сравнительные ТТХ суперэсминцев и лидеров ВМС Германии, России и Японии периода Первой мировой войны
Тип	S-113	«Изяслав»	«Тэнрю»
Построено единиц	2	3	2
Водоизмещение, стандартное/полное, т	2060/2415	1350/1570	3948/4350
Артиллерийское вооружение	150-мм/45 — 4 × 1	102-мм/60 — 5 × 1, 63,5-мм/40 — 1 × 1	140-мм/50 — 4 × 1, 80-мм/40 — 1 × 1
Торпедное вооружение	2 × 3 — 533-мм ТА	3 × 3 — 450-мм ТА	2 × 4 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 56 000 л. с.	паротурбинная, 32 700 л. с.	паротурбинная, 51 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	36,9	35	33
Дальность плавания, мили	2500 на 20 узлах	1568 на 16 узлах	5800 на 10 узлах

Лидеры эсминцев в Первой мировой войне

Идея использования эсминца с усиленным вооружением для вывода «стандартных» эсминцев в атаку не нашла своего подтверждения в ходе Первой мировой войны. Фактически, в качестве лидеров флотилий эсминцев с успехом применялись лёгкие крейсера. Морские сражения Первой мировой войны наглядно показали, что наилучшим лидером эсминцев является быстроходный крейсер. Даже малый крейсер был значительно сильнее, чем несколько эсминцев, так как представлял собой гораздо более устойчивую орудийную платформу и имел лучшую систему управления огнём.

Лидеры в межвоенный период

На развитие класса эсминцев в межвоенный период существенно повлиял Лондонский морской договор 1930 года. Этим документом устанавливалось стандартное водоизмещение эсминца в 1500 тонн. При этом оговаривалось, что не более 16 % от общей численности эсминцев могут составить корабли с водоизмещением до 1850 тонн. Калибр артиллерии не должен был превышать 130 мм. Договор также устанавливал общий тоннаж кораблей этого класса в ВМС держав, подписавших договор. США и Великобритания имели право построить эсминцев в пределах 150 000 тонн, Япония — 105 000 тонн. Франция и Италия отказались подписать договор прежде всего из-за несогласия по этому вопросу.

Лидеры флотилии Великобритании

После окончания Первой мировой войны строительство эсминцев для британского флота надолго прекратилось. В строю находилось множество кораблей военной постройки, а сама Великобритания испытывала серьёзные экономические трудности. Лишь в 1928 году англичане заложили первую серию послевоенных эсминцев — тип A. Корабли отличались умеренными характеристиками, но хорошей мореходностью и крепкой конструкцией.

Предполагалось, что для каждой из «алфавитных» восьмерок эсминцев будет построен соответствующий лидер флотилии, чуть больший по размерам и несколько сильнее вооружённый. Первоначально предполагалось создать солидный корабль на основе лидеров времён Первой мировой войны, но проект показался слишком дорогостоящим и его постарались урезать. Таким образом первым британским лидером флотилии послевоенной постройки стал «Кодрингтон» (англ. Codrington), вступивший в строй в 1930 году. В сравнении с эсминцами типа A он имел почти на 200 тонн большее стандартное водоизмещение и на одно 120-мм орудие Mk IX больше, но отличался значительно худшей маневренностью..

Стоимость «Кодрингтона» также представлялась чрезмерной, поэтому лидер эсминцев типа B «Кейт» (англ. Keith) создавался на основе стандартного эсминца. Первоначально он даже лишился одного из 120-мм орудий ради размещения штаба, лишь после протестов флотских артиллеристов оно было возвращено. Лидер эсминцев типа C «Кемпенфелт» (англ. Kempenfelt) тоже был стандартным эсминцем, на котором штабные помещения разместили за счёт снятия противолодочного вооружения. Слегка изменённым эсминцем стал и лидер эсминцев типа D «Дункан» (англ. Duncan).

Для эсминцев типов E и F попытались вернуться к практике строительства усиленных лидеров флотилий. Ими стали «Эксмут» (англ. Exmouth) и «Фолкнор» (англ. Faulknor). При небольшом увеличении водоизмещения они получили пятое, дополнительное орудие калибра 120 мм. Тот же подход применили к лидерам флотилий эсминцев типов G и H «Гренвиллу» (англ. Grenville) и «Харди» (англ. Hardy). Последним же лидером флотилии, построенным по специальному проекту, стал «Инглефилд» (англ. Inglefield) — лидер эсминцев типа I, повторявший «Гренвилл» и «Харди».

В 1934 году Британское Адмиралтейство пришло к выводу, что даже новейшие эсминцы Королевского флота выглядят очень слабо на фоне зарубежных конкурентов. Особое беспокойство вызывали японские «специальные» эсминцы типа «Фубуки». В результате, в 1934 году началось проектирование «лидера типа V», вооружение которого должно было включать 10 120-мм орудий. Таким образом, британский флот также встал на путь создания «суперэсминцев». Получившиеся в в итоге корабли классифицировались как эсминцы типа «Трайбл» (англ. Tribal). Для миноносных сил Королевского флота они сыграли такую же роль, как в своё время «Дредноут» для флота в целом. Четыре из них были оборудованы в качестве лидеров, но других особых отличий не имели.

Начиная с типа J лидеры флотилий уже не строились по специальным проектам, а оборудовались из стандартных эсминцев и отличались лишь объёмом помещений для командного состава. Поэтому состав типовой флотилии сократили до восьми единиц, а корабли подкласса «лидер» в Великобритании более не строились.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС Великобритании специальной постройки межвоенного периода
Тип	«Кодрингтон»	«Эксмут» и «Фолкнор»	«Гренвилл», «Харди» и «Инглефилд»
Построено единиц	1	2	3
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1540/2012	1495/2049 т («Exmouth»), 1460/2009	1455—1544/2033—2081
Артиллерийское вооружение	120-мм/45 — 5 × 1, 40-мм/39 — 2 × 1	120-мм/45 — 5 × 1, 12,7-мм — 2 × 4	120-мм/45 — 5 × 1, 12,7-мм — 2 × 4
Торпедное вооружение	2 × 4 — 533-мм ТА	2 × 4 — 533-мм ТА	2 × 4 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 39 000 л. с.	паротурбинная, 38 000 л. с.	паротурбинная, 38 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	35	36,75	36 — 36,5
Дальность плавания, мили	4800 на 15 узлах	6350 на 15 узлах	5530 на 15 узлах

Контр-миноносцы Франции

После окончания Первой мировой войны, французский флот оказался в очень сложном положении. Практически всю тяжесть борьбы вынесли сухопутные силы, в силу чего престиж флота резко упал. Строительство новых кораблей в годы войны было крайне ограничено и к началу 1920-х годов корабельный состав флота в основном устарел. Особенно тяжёлым было положение с крейсерскими и миноносными силами. Сравнительно небольшие французские эсминцы времен Первой мировой войны показали себя малоэффективными кораблями в ходе морских операций. Средства на строительство флота политики выделяли крайне неохотно, а в самих военно-морских кругах вновь стали популярными идеи «Молодой школы», с её ставкой на небольшие и недорогие корабли.

Главный противником Франции в первый послевоенный период стала считаться фашистская Италия, а главным морским театром Средиземное море. Итальянский флот располагал значительным количеством эсминцев, превосходивших имевшиеся тогда у французов корабли этого класса. Особое беспокойство вызвали новейшие итальянские скауты типа «Леоне». Между тем, строительство новых крейсеров было существенно ограничено условиями Вашингтонского договора. В итоге, было решено создать новый класс торпедно-артиллерийских кораблей, получивший название «контр-миноносцы» (фр. Contre-Torpilleurs). Фактически это были «истребители эсминцев», которые должны были действовать однородными соединениями — дивизионами по три единицы и эскадрами по два дивизиона. Для лидирования эсминцев они не предназначались. На них возлагались задачи разведки, борьбы с лёгкими силами и торпедные атаки линкоров. В западной литературе их принято считать «суперэсминцами» или малыми лёгкими крейсерами. Первоначальный проект нового «истребителя» был достаточно скромным и предусматривал создание корабля водоизмещением 1780 тонн с пятью 100-мм орудиями. Однако после изучения доставшегося Франции по репарациям германского «суперэсминца» S-113 размеры и огневая мощь корабля существенно выросли. Первая серия из 6 единиц типа «Ягуар» (фр. Jaguar), вошла в строй в 1926—1927 годах. Для достижения огневого превосходства было выбрано 130-мм орудие M1919, стрелявшее весьма тяжёлым снарядом и обладавшее значительной дальнобойностью. Вместе с тем, из-за устаревшего винтового затвора скорострельность оказалась весьма мала и не превышала пяти выстрелов в минуту. Командование флота не считало «ягуары» удачными кораблями, рассматривая их как недовооружённые, поскольку меньший на 600 тонн эсминец «Бурраск» нёс лишь на одно 130-мм орудие меньше. Кроме того, компоновка первых контр-миноносцев оказалась слишком плотной и не допускала серьёзных модернизаций. Ещё в 1923 году была выдвинута идея о вооружении новых контр-миноносцев новыми 138-мм орудиями, что должно было дать им явное превосходство перед потенциальным противником. В 1929—1930 годах флот получил следующие шесть кораблей этого класса — тип «Гепард» (фр. Guepard). При возросшем на 300 тонн водоизмещении, «гепарды» несли по пять 138-мм орудий M1923, что делало их тогдашними рекордсменами по мощи вооружения. Солидный калибр однако заметно девальвировался низкой скорострельностью, обусловленной поршневым затвором. Считалось, что в скоротечных столкновениях лёгких сил высокая скорострельность будет иметь принципиально важное значение. Именно «гепарды» стали первой серией лидеров, имевших уникальный для межвоенного периода силуэт с четырьмя дымовыми трубами. Аналогичная компоновка была повторена на двух последующих типах.

Дальнейшее развитие лидеров было весьма плавным. От серии к серии возрастало водоизмещение, скорость и огневая мощь. В течение 1931—1934 годов французский флот получил ещё шесть лидеров типа «Эгль» (фр. Aigle). Главным отличием этих кораблей от предшественников стала новая артиллерия — 138-мм орудие M1927, со скользящим клиновым затвором, разработанное на базе немецких образцов. Скорострельность выросла вдвое и теперь вполне отвечала требованиям. На двух кораблях серии — «Эпервье» и «Милане» — опробовали новые высоконапорные котлы. На испытаниях «Милан» показал максимальную скорость 41,94 узла. Заметно улучшилась экономичность.

Шесть лидеров типа «Вокелен» (фр. Vauquelin) пополнили флот в 1932—1934 годах. Они стали последней серией 2400-тонных лидеров. В целом они представляли собой повторение предыдущего типа, с некоторыми усовершенствованиями.

Наиболее удачными и известными контр-миноносцами французского флота стали корабли типа «Ле Фантаск» (фр. Le Fantasque), шесть единиц которых было поставлено флоту в 1935—1936 годах. Их стандартное водоизмещение приблизилось к 2600 тоннам, вооружение состояло из новых 138-мм орудий M1929 с увеличенной длиной ствола, скорострельность ещё более выросла, а дальность стрельбы достигла 20 километров. Впервые французские корабли такого класса оснащались системой центрального управления артиллерийским огнём. Скоростные качества были превосходными. Даже самый «тихоходный» из серии «Ле Фантаск» развил на испытаниях скорость 42,7 узла (79 км/ч). Достижение «Ле Террибль» стало мировым рекордом для крупных кораблей, который остаётся непревзойдённым и на начало 2012 года — 45,02 узла (83,38 км/ч). Французский флот был вполне удовлетворён контр-миноносцами типа «Ле Фантаск» и планировал заказать ещё три единицы таких кораблей, но политические сложности и развёртывание строительства крупных кораблей привели к изменению планов. Последние построенные французские лидеры проектировались как разведчики для действий в составе поисково-ударных групп с линейными крейсерами типа «Дюнкерк». Два лидера типа «Могадор» (фр. Mogador) были переданы флоту в 1939 году. При умеренном росте водоизмещения эти корабли несли уже восемь 138-мм орудий M1934 в четырёх башнях. Однако скорострельность установок оказалась заметно ниже ожидаемой из-за неудачной конструкции подачи и тесноты башен. Фактически по огневой мощи они не превосходили контр-миноносцы типа «Ле Фантаск». Как океанские разведчики корабли оказались не слишком удачны, но имели шансы стать хорошими истребителями эсминцев. Осознав это, командование флота наметило постройку ещё четырёх усовершенствованных кораблей этого типа, известных как тип «Клебер». Капитуляция Франции в 1940 году положила конец этим планам.

Таки образом, французы создали чисто национальный класс кораблей, чьими достоинствами были мощное артиллерийское вооружение и высокая скорость хода, которую они могли поддерживать и в ходе повседневной службы. Наиболее очевидным применением Contre-Torpilleurs были действия против лёгких сил в ограниченных акваториях, где их скромная дальность не являлась критическим недостатком. Главной проблемой французских лидеров стало крайне слабое зенитное вооружение, что и было продемонстрировано в ходе Второй мировой войны.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС Франции
Тип	«Ягуар»	«Гепард»	«Эгль»	«Вокелен»	«Ле Фантаск»	«Могадор»
Построено единиц	6	6	6	6	6	2
Водоизмещение, стандартное/полное, т	2126/3050	2436/3200	2441/3140	2441/3140	2569/3380	2884/4018
Артиллерийское вооружение	130-мм/40 — 5 × 1, 75-мм/50 — 2 × 1	138-мм/40 — 5 × 1, 37-мм/50 — 4 × 1, 13,2-мм — 2 × 2	138-мм/40 — 5 × 1, 37-мм/50 — 4 × 1, 13,2-мм — 2 × 2	138-мм/40 — 5 × 1, 37-мм/50 — 4 × 1, 13,2-мм — 2 × 2	138-мм/45 — 5 × 1, 37-мм/50 — 2 × 2, 13,2-мм — 2 × 2	138-мм/45 — 4 × 2, 37-мм/50 — 2 × 2, 13,2-мм — 2 × 2
Торпедное вооружение	2 × 3 — 550-мм ТА	2 × 3 — 550-мм ТА	2 × 3 — 550-мм ТА	2 × 3 — 550-мм ТА	3 × 3 — 550-мм ТА	2 × 3 и 2 × 2 — 550-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 50 000 л. с.	паротурбинная, 64 000 л. с.	паротурбинная, 68 000 л. с.	паротурбинная, 64 000 л. с.	паротурбинная, 74 000 л. с.	паротурбинная, 92 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	35,5	35,5	36	36	37	39
Дальность плавания, мили	2900 на 16 узлах	3000 на 14 узлах	3650 на 18 узлах	2800 на 14 узлах	3000 на 14 узлах	3000 на 20узлах

Скауты Италии

В 1920-х годах итальянский флот продолжал развивать считавшийся весьма удачным тип скаута «Карло Мирабелло». В 1924 году флот получил три корабля типа «Леоне», представлявшиеся собой значительно модифицированный проект «Мирабелло». За счёт возросшего водоизмещения удалось усилить вооружение, которое теперь состояло из четырёх спаренных 120-мм установок — весьма мощное вооружение для того времени. Вместе с тем скоростные качества оказались не на высоте и проектную скорость не удалось развить даже на испытаниях. Эти корабли предназначались в основном для выполнения задач более свойственных лёгким крейсерам, но оказались слишком дорогими для массовой постройки. Нехватка средств вынудила отказаться от ещё двух запланированных в серии кораблей. Лидеры типа «Леоне» были очень хорошими боевыми единицами по меркам Первой мировой войны, но к началу следующей успели устареть.

Известия о строительстве во Франции серий лидеров типа «Ягуар» и «Бизон» вынудили итальянцев к ответным мерам: в 1929—1931 годах флот получил 12 скаутов типа «Навигатори». Проектировщики стремились создать корабль более сильный, чем «Ягуар», при этом меньший по размерам и более дешёвый. Меньший калибр итальянского лидера компенсировался большей скорострельностью. Хотя количество спаренных 120-мм орудий на них было уменьшено до трёх, это были пушки новой модели, с лучшими баллистическими характеристиками и большей скорострельностью, что позволило превзойти «Леоне» в огневой мощи. Вмесе с тем, как и многие итальянские корабли, «навигатори» страдали от чрезмерного рассеивания снарядов, вызванного размещением орудийных стволов спаренных орудий в одной люльке. На испытаниях лидеры показали превосходные скоростные характеристики, но выявившаяся недостаточная остойчивость привела к неоднократной перестройке кораблей этого типа. К 1938 году сильно изношенные и уже устаревшие скауты типов «Леоне» и «Навигатори» были переклассифицированы в эсминцы.

Несмотря на постройку скаутов типа «Навигатори», итальянское командование считало их недостаточно сильными для борьбы с французскими контр-миноносцами и на базе «Навигатори» стало развивать гораздо более крупный и мощный тип «Кондоттьери», уже являвшийся лёгким крейсером. К идее небронированного скаута умеренного водоизмещения итальянский флот вернулся в 1937 году, когда началось проектирование океанских скаутов типа «Капитани Романи». По своим характеристикам они были близки французским лидерам типа «Могадор», но после упразднения в итальянской классификации скаутов, были заложены как лёгкие крейсера. Характерно, что два оставшихся у Италии после войны корабля этого типа были переклассифицированы в эскадренные миноносцы.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС Италии периода Второй мировой войны
Тип	«Леоне»	«Навигатори»	«Капитани Романи»
Построено единиц	3	12	3
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1773/2203	1900/2599	3686/5334
Артиллерийское вооружение	120-мм/45 — 4 × 2, 76-мм/40 — 2 × 1	120-мм/50 — 3 × 2, 40-мм/39 — 2 × 1, 13,2-мм — 2 × 2	135-мм/45 — 4 × 2, 37-мм/54 — 8 × 1, 20-мм/70 — 4 × 2
Торпедное вооружение	2 × 3 — 450-мм ТА	2 × 3 — 533-мм ТА	2 × 4 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 42 000 л. с.	паротурбинная, 55 000 л. с.	паротурбинная, 110 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	34	38	40
Дальность плавания, мили	2070 на 15 узлах	3800 на 18 узлах	3000 на 25 узлах

Эскадренные лидеры США

К проектированию своих первых лидеров американский флот приступил ещё в конце Первой мировой войны. Располагая огромным количеством эсминцев, американские моряки совершенно не имели современных крейсеров, способных как к роли разведчиков при эскадре, так и к роли лидеров флотилий эсминцев. Подготовленный к 1919 году проект лидера имел стандартное водоизмещение около 2000 тонн, вооружение из пяти длинноствольных 127-мм орудий и скорость 37 узлов. Первые пять единиц планировалось заложить в 1921 году, однако Конгресс США отказал морякам в ассигнованиях. Конгрессменам была непонятна необходимость в новых кораблях при наличии большого количества недавно построенных эсминцев. Тем не менее, проектирование лидеров в США не прекращалось на протяжении 1920-х годов.

Флот США приступил к исследованиям облика будущего лидера в 1927 году. Американские адмиралы желали получить корабли, способные эффективно поддерживать гладкопалубные эсминцы постройки времён Первой мировой войны. Они проектировались как «тяжёлые эсминцы» (англ. Heavy Destroyers) или «эскадренные лидеры» (англ. Squadron Leaders). При этом официально новых классов не вводилось и лидеры продолжали числиться эсминцами. Поскольку международные соглашения ограничивали стандартное водоизмещение лидеров 1850-ю тоннами, американским конструкторам пришлось пойти на определённые жертвы в попытке вместить в столь ограниченный объём максимум вооружения.

Первоначальные планы были весьма умеренными и предусматривали корабль, вооружённый четырьмя 127-мм орудиями Mark 10 с длиной ствола 25 калибров. Эта артсистема имела скромные баллистические характеристику, но была универсальной. Между тем Бюро вооружений смогло к этому времени разработать 127-мм универсальное орудие Mark 12 с длиной ствола 38 калибров, которому и было отдано предпочтение. Сначала намечалось установить пять таких орудий, затем уже в мае 1932 года проект был утверждён с шестью 127-мм орудиями. Однако в ходе проетирования было принято решение установить на новый лидер восемь орудий Mark 12 в четырёх башнях.

Первая серия американских лидеров «Портер» (англ. Porter), состоявшая из 8 кораблей и поставленная флоту в 1936—1937 годах, имела весьма мощное вооружение из восьми 127-мм пушек в двухорудийных башнях, благодаря чему они напоминали небольшие крейсера. Платой за столь мощное вооружение стала невозможность вести зенитный огонь главным калибром — универсальные башни оказались слишком тяжёлыми. В итоге все средства ПВО первоначально ограничивались 12,7-мм пулемётами. Существовавшая оппозиция строительству больших эсминцев привела к тому, что для «портеров» не было введено понятия лидера, хотя в предвоенные годы они нередко использовались как лидеры флотилий.

Следующая серия лидеров «Сомерс» (англ. Somers) первоначально должна была повторить «Портер», но с появлением на эсминцах типа «Мэхен» (англ. Mahan) новой высокоэффективной энергетической установки, её пожелали применить и на лидерах. Тип включал пять единиц, вошедших в строй в 1937—1938 годах, и имел те же недостатки в зенитном вооружении. Перед началом войны лидеры получили 28-мм счетверённые зенитные автоматы, разработка которых сильно затянулась. Новое оружие оказалось ненадёжным, а остойчивость кораблей приблизилась к опасному уровню.

Тем не менее, были сделаны новые попытки создать мощный лидер эсминцев. Этому весьма способствовало начало Второй мировой войны, которое автоматически отменило все договорные ограничения. Хотя лёгкие крейсера типа «Атланта» строились в том числе и как лидеры эсминцев, флот желал получить новый корабль. К сентябрю 1939 года был представлен проект маленького, почти незащищённого крейсера с умеренной скоростью, что позволило при водоизмещении около 4000 тонн разместить восемь универсальных 152-мм орудий в спаренных установках. Генеральный совет флота отклонил проект, считая его избыточным для лидера и слишком слабым для крейсера. В результате американский флот решил не строить более лидеры, сосредоточившись на обычных эсминцах и лёгких крейсерах.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС США
Тип	«Портер»	«Сомерс»
Построено единиц	8	5
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1834/2597	2047/2767
Артиллерийское вооружение	127-мм/38 — 4 × 2, 28-мм/75 — 2 × 4, 12,7-мм — 2 × 1	127-мм/38 — 3 × 2, 28-мм/75 — 2 × 4, 12,7-мм — 2 × 1
Торпедное вооружение	2 × 4 — 533-мм ТА	3 × 4 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 50 000 л. с.	паротурбинная, 52 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	37	37
Дальность плавания, мили	6500 на 12 узлах	7500 на 15 узлах

Лидеры СССР

К созданию своих первых лидеров Военно-Морские Силы РККА приступили в конце 1920-х годов. Опыт Первой мировой войны, в которой эсминцы типа «Новик» зачастую исполняли роль крейсеров, наметившееся отставание их характеристик от зарубежных образцов, а также отсутствие современных лёгких крейсеров при невозможности их строительства в ближайшем будущем предопределили повышенный интерес советских морских командиров к лидерам.

Задание на проектирование первого советского лидера выдали в 1930 году. Новый проект создавался «с чистого листа», без какого-либо прототипа, конструкторами, не имевшего серьёзного опыта в проектировании столь крупных кораблей. Лидеры проекта 1 заложили в 1932 году как эсминцы, а в лидеры переклассифицировали уже в ходе постройки. Строительство, особенно достройка на плаву, затянулось из-за слабости отечественной промышленности и неготовности ряда систем. Головной корабль проекта «Ленинград» формально был сдан флоту в 1936 году, фактически — в 1938 году, два других, «Москва» и «Харьков»,— в 1938 году. Испытания головного корабля показали, что мореходность и остойчивость лидера проекта 1 совершенно недостаточна, запас плавучести очень мал, высока вибрация на полном ходу, а корпус оказался настолько слабым, что мог переломиться даже при незначительном волнении моря. Предполагалось построить шесть единиц серии, но в связи с выявившимися недостатками, было решено строить следующие корабли по усовершенствованному проекту.

Лидеры проекта 38 заложили в 1934—1935 годах. На них попытались устранить хотя бы явные недостатки проекта 1. Фактически изменения свелись в основном к отказу от наиболее спорных особенностей предшественников. «Минск» вошёл в состав флота в 1938 году, «Баку» в 1939 году, «Тбилиси» в 1940 году. Некоторые улучшения в конструкции были действительно достигнуты, но в целом проект 38 повторял проект 1. Лидеры имели солидное артиллерийское и торпедное вооружение, высокую скорость хода. Вместе с тем, их корпуса были непрочны, мореходность и дальность плавания недостаточна, а зенитное вооружение крайне слабо. Задуманные как наиболее мощные корабли своего класса, лидеры типов 1 и 38 быстро стали выглядеть как достаточно заурядные, по мировым стандартам, эсминцы. Кроме того, их конструкция и трёхвальная энергетическая установка оказались нетехнологичными и дорогостоящими. Эти обстоятельства вызвали желание приобщиться к иностранному опыту. После длительных переговоров с французскими и итальянскими компаниями, в 1935 году было подписано соглашение с итальянской фирмой OTO о проектировании и строительстве лидера для советского флота. Лидер проекта 20И был заложен в Ливорно в 1937 году, передан СССР в 1939 году и в 1940 году вошёл в строй. Корабль получил название «Ташкент». Новый лидер отличался хорошими характеристиками — мощным вооружением, комфортными условиями для экипажа, высокой скоростью и солидной дальностью плавания. По его чертежам планировали построить на советских заводах ещё три корабля, но несовместимость советской технологии с итальянской не позволили это осуществить. Кроме того, «Ташкент» казался некоторым советским военно-морским начальникам слишком большим и недостаточно вооружённым для своих размеров.

Ещё в 1937 году флотское командование выдало задание на проектирование лидера проекта 48. Изначально он представлял собой попытку совмещения вооружения и архитектуры «Ташкента» с корпусом лидера проекта 38, но в конечном счёте стал оригинальной разработкой. В 1939 году состоялась закладка «Киева» — головного лидера проекта 48, в том же году заложили «Ереван». Всего намечалось построить 10 лидеров проекта 48, но экономические проблемы и устаревание проекта вынудили ограничить серию двумя единицами.

Начиная с 1935 года, советские кораблестроители работали над проектом бронированного лидера, который советский флот желал получить ещё с 1920-х годов, однако первые проекты выглядели слишком нереалистично. В 1940 году были представлены новые предложения по лидеру, которые получили обозначение проект 47, но не устроили руководство флота. Начало Великой Отечественной войны временно прервало работы в этой области.

Сравнительные ТТХ лидеров ВМС СССР
Тип	«Ленинград»	«Минск»	«Ташкент»	«Киев»
Построено единиц	3	3	1	0
Водоизмещение, стандартное/полное, т	2150/2693	1952/2597	2836/4175	2350/3045
Артиллерийское вооружение	130-мм/50 — 5 × 1, 76,2-мм/55 — 2 × 1, 45-мм/46 — 2 × 1, 12,7-мм — 4 × 1	130-мм/50 — 5 × 1, 76,2-мм/55 — 2 × 1, 45-мм/46 — 6 × 1, 12,7-мм — 6 × 1	130-мм/50 — 3 × 2, 37-мм/67 — 6 × 1, 12,7-мм — 6 × 1	130-мм/50 — 3 × 2, 76,2-мм/50 — 1 × 2, 12,7-мм — 4 × 2
Торпедное вооружение	2 × 4 — 533-мм ТА	2 × 4 — 533-мм ТА	3 × 3 — 533-мм ТА	2 × 5 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 66 000 л. с.	паротурбинная, 66 000 л. с.	паротурбинная, 110 000 л. с.	паротурбинная, 90 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	40	38,2	42,5	42
Дальность плавания, мили	2100 на 20 узлах	2100 на 20 узлах	5030 на 20 узлах	2500 на 20 узлах

Суперэсминцы Германии

Проектируя свои первые эсминцы для возрождённого немецкого флота, немецкие конструкторы, по требованию адмиралов, стремились создать сильнейшие в своём классе корабли, обладающие максимальными наступательными возможностями. Согласно требованиям, они оптимизировались для набеговых операций, в том числе и в открытом океане, а также для активных минных постановок, то есть для задач, более присущих крейсерам. Поставленные эсминцам задачи выглядели сомнительно даже по меркам 1930-х годов.

Кригсмарине создали и свой вариант суперэсминца. Поскольку вновь построенные эсминцы типов 1934 и 1936, вооруженные 127-мм артиллерией, стали казаться руководству немецкого флота слишком слабыми на фоне новейших зарубежных проектов, было решено вооружить новую серию торпедно-артиллерийских кораблей 150-мм артиллерией. Таким образом, немцы повторили свой ход двадцатилетней давности, хотя ещё тогда были получены негативные оценки о столь тяжёлых пушках на эсминцах.

Восемь единиц типа 1936A вступили в строй в 1940—1941 годах, имея вооружение из четырёх или пяти 150-мм орудий. Ещё семь единиц типа 1936A (Mob) были поставлены флоту в 1942—1943 годах. Они уже все несли по пять 150-мм орудий, включая два в носовой башне. Тяжёлое вооружение показало себя не с лучшей стороны. Эсминцы были недостаточно устойчивыми артиллерийскими платформами, снаряды слишком тяжёлыми для ручного заряжания. К тому же, установка носовой спаренной башни ухудшала мореходность, а сама конструкция башни оказалась неудачной. В морских сражениях Второй мировой войны эти корабли, в целом, не проявили себя с лучшей стороны, но получили много отрицательных отзывов. Фактически, огневая мощь новых эсминцев снизилась из-за меньшей скорострельности. В результате, немецкое командование вернулось к установке 127-мм орудий на своих последних вошедший в строй эсминцах типа 1936B (Mob).

Сравнительные ТТХ суперэсминцев ВМС Германии периода Второй мировой войны
Тип	1936A	1936A (Mob)
Построено единиц	8	7
Водоизмещение, стандартное/полное, т	2596—3079/3519—3605	2603/3597
Артиллерийское вооружение	150-мм/48 — 4 × 1 или 1 × 2 и 3 × 1, 37-мм/83 — 2 × 2, 20-мм/65 — 5 × 1	150-мм/48 — 1 × 2 и 3 × 1, 37-мм/83 — 2 × 2, 20-мм/65 — 2 × 4 и 2—4 × 1
Торпедное вооружение	2 × 4 — 533-мм ТА	2 × 4 — 550-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 70 000 л. с.	паротурбинная, 70 500 л. с.
Максимальная скорость, узлов	36—37	36—37
Дальность плавания, мили	2087—2239 на 19 узлах	2239 на 19 узлах

Суперэсминцы и лидеры других стран

Характерной чертой флотов ряда малых стран, не имевших средств на постройку большого количества кораблей, стало стремление к качественному превосходству своих кораблей над аналогами из флотов великих держав. Результатом этих усилий стало появления целого ряда уникальных или малосерийных больших эсминцев или малых крейсеров, вполне соответствующих понятию «лидер эсминцев» и часто являвшихся сильнейшими кораблями своих стран.

В 1929 году Югославия подписало с британской компанией «Ярроу» контракт на строительство эсминца «Дубровник». Вошедший в строй в 1932 году корабль хотя и числился эсминцем (серб. Razarač), часто причислялся к лидерам из-за очень мощного вооружения — четыре 140-мм орудия производства чешской компании «Шкода». Скоростные характеристики, как и дальность плавания, оказались также очень хорошими. В дальнейшем, югославский флот пожелал получить ещё более мощный корабль в качестве флагмана. В 1939 году, при технической помощи французских компаний, началось строительство суперэсминца «Сплит». Он должен был получить вооружение из пяти 140-мм орудий и десяти 40-мм зенитных автоматов. Вторжение вермахта в 1941 году прервало работы и «Сплит» был достроен уже после войны, по радикально изменённому проекту.

Желание получить суперэсминцы выразила также Польша. Имея сложные отношения с сильными соседями, большие амбиции, но ограниченные средства, польское руководство стремилось получить корабли, которые стали бы сильнейшими эсминцами в мире. Контракт на постройку получили британские судостроители и в 1937 году заказчик получил два эсминца типа «Гром». По своему водоизмещению они стали крупнейшими в мире кораблями своего класса на момент постройки. Эсминцы несли артиллерию производства шведской компании «Бофорс» и по огневой мощи примерно соответствовали британским эсминцам типа «Трайбл». Планировалось построить ещё два корабля этого типа на польских верфях, но экономические трудности вынудили отказаться от проекта.

Своеобразный подход к созданию лидеров продемонстрировали голландцы. В 1931 году, правительство Нидерландов, обеспокоенное угрозой своим владениям в Ост-Индии со стороны Японии, приняло новую программу строительства флота. В её рамках было принято разработать лидер флотилии эсминцев водоизмещением 2500 тонн. Необходимость проекта мотивировалась угрозой со стороны японских эсминцев типов «Фубуки» и «Кагэро», которые значительно превосходили голландские корабли этого класса.

Стремление обеспечить превосходство в огневой мощи и живучести привели к разбуханию проекта. Вместо планировавшихся первоначально десяти 120-мм орудий, было решено установить шесть 150-мм и обширную броневую защиту, хотя и весьма слабую, по крейсерским меркам. В итоге, получился маленький крейсер, который, тем не менее, должен был выполнять прежде всего функции лидера флотилии эсминцев и именно этому требованию был подчинён весь проект. Корабли типа «Тромп» были заложены как лидеры, но к моменту вступления в строй головного «Тромпа» в 1938 году, стали классифицироваться как лёгкие крейсера. Лишь «Тромп» удалось построить по первоначальному проекту. Вторжение Германии в Нидерланды в 1940 году вынудило увести незаконченный второй крейсер проекта «Якоб ван Хеемсверк» в Великобританию, где его достроили как крейсер ПВО. Оценивая «Тромп» следует признать, что этот проект представлял собой нечто переходное между лидером и лёгким крейсером и может быт назван как и вполне удачным лёгким крейсером минимального водоизмещения, так и не очень быстроходным, но прекрасно вооружённым и неплохо защищённым лидером.

Сравнительные ТТХ суперэсминцев ВМС малых флотов Второй мировой войны
Тип	«Дубровник»	«Гром»	«Тромп»
Построено единиц	1	2	1
Водоизмещение, стандартное/полное, т	1880/2884	2011/3383	3787/4817
Артиллерийское вооружение	140-мм/56 — 4 × 1, 83,5-мм/55 — 1 × 2, 40-мм/67 — 2 × 2 и 2 × 1	120-мм/50 — 3 × 2 и 1 × 1, 40-мм/60 — 2 × 2, 13,2-мм — 4 × 2	150-мм/50 — 3 × 2, 40-мм/56 — 2 × 2, 12,7-мм — 2 × 2
Торпедное вооружение	2 × 3 — 533-мм ТА	2 × 3 — 550-мм ТА	2 × 3 — 533-мм ТА
Энергетическая установка	паротурбинная, 42 000 л. с.	паротурбинная, 54 500 л. с.	паротурбинная, 56 000 л. с.
Максимальная скорость, узлов	37	39	33,5
Дальность плавания, мили	7000 на 15 узлах	3500 на 15 узлах	6000 на 12 узлах

Лидеры во Второй мировой войне

К началу Второй миро­вой войны лидеры рассматривались как промежуточный между легкими крейсерами и эсминцами класс быстроходных артиллерийско-торпедных кораблей, назначением ко­торых, по мнению ведущих военно-морских специалистов, являлось:

• Подавление лидеров и миноносцев про­тивника;
• Обеспечение защиты своих кораблей от атак торпедных сил противника;
• Выведение своих миноносцев в атаки против сил противника;
• Тактическая разведка;
• Использование торпедного оружия;
• Минные постановки.

Однако в ходе военных действий не было случаев выведения эсминцев лидерами в торпедную атаку. Реально бои с применением торпедного оружия эсминцами происходили либо между самими эсминцами, либо с участием крейсеров. Не показали эти корабли себя ожидаемым образом и в качестве суперэсминцев. Если французские контр-миноносцы были быстро выведены из войны капитуляцией Франции, а советские лидеры и итальянские скауты решали, в основном, совсем не предусмотренными для них задачи, то немецкие тяжеловооружённые эсминцы делали попытки вести морские бои с надводным противником, но не проявили себя с положительной стороны. Особенно характерным был бой в Бискайском заливе 28 декабря 1943 года, когда два британских лёгких крейсера, один из которых был устаревшим, уверенно разгромили немецкое соединение из пяти суперэсминцев и шести миноносцев, не понеся при этом никаких потерь.

К середине войны эсминцы превратились из малых ударных кораблей в эскортные боевые единицы, защищающие главные силы флота от воздушной и подводной угрозы. При этом они могли принять участие в бою тяжёлых кораблей, но это уже не являлось их главной задачей. Таким образом, наступательное вооружение эсминцев отошло на второй план, а это означало, что смысл существования специальных лидеров эсминцев утрачивался. К окончанию войны они исчезают из классификации всех стран, кроме Великобритании и СССР, причём британские лидеры уже практически ничем не отличались от эсминцев.

Лидеры в послевоенное время

Несмотря на исчезновение из классификаций почти всех флотов термина «лидер эсминцев», он формально использовался в ВМС США с 1950-х годов. Во-первых, прежняя классификация военных кораблей, созданная в эпоху, когда основным видом боевых действий на море был бой корабля против корабля, потеряла значение. Советский надводный флот в начале 1950-х годов был слишком слаб, чтобы принимать его во внимание. Вместе с тем, опыт Второй мировой войны показывал, что основную угрозу для надводных кораблей теперь будут представлять авиация и подводные лодки. Быстрое развитие реактивной авиации, управляемых ракет и ядерной судовой энергетики делало эту перспективу ещё более актуальной. Во-вторых, габариты нового ракетного оружия, например зенитных ракет «Терьер» и «Тэйлос», делали невозможным размещение его на кораблях с размерами эсминца времён Второй мировой войны. Требовалось создать новый класс кораблей для нового оружия, основной задачей которых предполагалось эскортирование авианосных групп.

В 1954 году специально созданный комитет по вопросам военного судостроения, который возглавлял У. Шиндлер, предложил изменить существующую классификацию применительно к новым условиям. В частности, создавался новый класс военных кораблей — «фрегаты». При этом предполагалась ассоциация не с противолодочными кораблями времён Второй мировой войны, но с парусными фрегатами XVII—XIX веков. Фрегатами или кораблями флотского эскорта, стали называться боевые единицы по своему водоизмещению занимающие промежуточное место между эсминцами и крейсерами. Но для сохранения определённой преемственности с предыдущей классификацией, они стали официально числиться в составе флота как лидеры эсминцев, причём подразделялись на лидеры — DL (англ. Destroyer Leader), ракетные лидеры — DLG (англ. Destroyer Leader Guided) и атомные ракетные лидеры — DLGN (англ. Destroyer Leader Guided Nuclear).

Общая оценка лидеров

Оценивая недолгую историю развития подкласса лидеров, следует прежде всего сказать, что само название «лидер», принятое в отечественной военно-морской терминологии, является не вполне удачным. Характерно, что большая часть кораблей, традиционно включаемая в разряд лидеров, на самом деле не предназначалась для лидирования эсминцев. В этой связи, принятый в западной литературе термин «суперэсминец» в гораздо большей степени отражает суть этого явления.

Опыт боевого применения показал, что ни в Первой, ни во Второй мировой войнах лидерам не пришлось выводить эсминцы в атаку. Более того, не имея подавляющего преимущества над эсминцами, лидер вероятно и не мог этого сделать. Не случайно в качестве лидеров торпедно-артиллерийских кораблей неоднократно выступали лёгкие крейсера. Например, лидером эскадры французских контр-миноносцев был лёгкий крейсер «Эмиль Бертин», радикально превосходивший своих подопечных по огневой мощи.

Ещё одной проблемой был промежуточный статус лидеров. С одной стороны, постоянный рост водоизмещения и боевой мощи эсминцев приводил к тому, что уже построенный лидер терял свои преимущества и становился «обычным» эсминцем. С другой, попытки создать лидер на новом качественном уровне приводили к тому, что получался корабль, имевший лёгкое бронирование и явное преимущество в огневой мощи, такой, как голландский «Тромп». Но подобная боевая единица уже имела солидное водоизмещение и автоматически рассматривалась моряками не как лидер эсминцев, но как весьма слабый крейсер и вызывала желание строить полноценные крейсера.

Главной же причиной исчезновения лидеров из классификации боевых кораблей стало изменение самого характера морской войны. Бои между надводными силами постепенно теряли своё значение, торпедные атаки эсминцев стали редкостью и скорее результатом удачного стечения обстоятельств. Класс эскадренных миноносцев превратился прежде всего в эскортные корабли ПВО и ПЛО, а таким эсминцам лидеры уже были не нужны.

См. также

• Минный крейсер
• Эсминец
• Миноносец
• Миноноска

Ссылки

• [militera.lib.ru/tw/shershov_ap/index.html К истории военного кораблестроения]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Leader_USSR/index.htm П. И. Качур, А. Б. Морин. Лидеры эскадренных миноносцев ВМФ СССР.]
• [commi.narod.ru/txt/fmw2/index.htm С. В. Патянин. Лидеры, эсминцы и миноносцы Франции во Второй мировой войне.]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/SD/index.htm Суперэсминцы Советского флота]
• [www.wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/1998_06/index.htm Лидеры типа «Ленинград»]

Литература

• Дашьян А. В., Патянин С. В., и др. Флоты Второй мировой. — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2009. — С. 561 - 564. — ISBN 978-5-699-33872-6.
• Эдгар Дж. Марч. Британские Эсминцы. История Эволюции. 1892-1953. Часть 3. — СПб.: Галея Принт, 2013. — 167 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-8172-01321.
• Платонов А. В. Советские миноносцы. Ч.1. — СПб.: Галея-Принт, 2003. — ISBN 5-8172-0078-3.
• Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1906—1921. — London: Conway Maritime Press, 1986. — ISBN 0-85177-245-5.
• Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1946. — London: Conway Maritime Press, 1980. — ISBN 0-85177-146-7.
• Osborne E. W. Destroyers. An illustrated history of their impact. — Santa Barbara, California, USA: ABC-CLIO Inc, 2005. — ISBN 1-85109-479-5.

Отрывок, характеризующий Лидер эскадренных миноносцев

Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.