Лиепайский театр

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лиепайский театр
Прежние названия

Государственный лиепайский театр

Основан

1907 год

Здание театра
Местоположение

Даугавпилс

Ссылки

[liepajasteatris.lv/ steatris.lv]

К:Театры, основанные в 1907 годуКоординаты: 56°30′36″ с. ш. 21°00′54″ в. д. / 56.51000° с. ш. 21.01500° в. д. / 56.51000; 21.01500 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=56.51000&mlon=21.01500&zoom=12 (O)] (Я)

Лиепайский театр (латыш. Liepājas teātris) — старейший профессиональный латвийский драматический театр, основанный в 1907 году в Лиепае. До 1998 года носил названия: Лиепайский латышский театр (1907—1919), Лиепайский новый театр (1919—1934), Лиепайская городская драма и опера (1934—1940), Лиепайский городской театр (1941—1942), Лиепайская городская опера и драма (1942—1944), Государственный лиепайский музыкально-драматический театр (1945—1950 и 1957—1962), Государственный лиепайский драматический театр (1950—1957), Государственный лиепайский театр (1962—1998). Находится на ул. Театра, 4.





История театра

В 1906 году группа ценителей театрального искусства основала Лиепайское латвийское драматического общество для организации в городе Лиепае постоянных театральных представлений. Помещение для представлений находилось в доме общества на улице Суворова, 2. Первоначально в труппе было задействовано 19 человек. Директором театра стал врач Э. Экштейн, один из членов инициативной группы. Первой постановкой нового театра стала пьеса А. П. Чехова «Дядя Ваня».

Начиная с сезона 1912/1913 года в театре начали ставить музыкальные спектакли. В годы Первой мировой войны театр не функционировал. В 1918 году театр переехал в недавно выстроенное архитектором К. Штандманисом в стиле неоклассицизма пафосное здание, предназначавшееся первоначально для Лиепайского немецкого театра.

В 1934 году состоялось объединение с Лиепайской оперой и создалась уникальная для истории латвийского театра ситуация, когда на одной сцене соседствовали представители всех жанров — драмы, мюзикла, оперетты, оперы и балета. Оперная труппа пользовалась творческой поддержкой работников Национальной оперы. После 1945 года часть оперного коллектива перешла на работу в Государственный театр оперы и балета Латвийской ССР, Театр музыкальной комедии и Латвийскую государственную филармонию. С 1950 года музыкальная часть была ликвидирована и театр остался только драматическим[1].

В разные годы в театре играли актёры: Волдемар Акуратерс, Рудольф Балтайсвилкс, Рихард Белте, Иза Бине, Интс Буранс, Эвалд Валтерс, Янис Грантиньш, Хелга Данцберга, Инара Калнарая, Анта Клинтс, Янис Мелдерис, Арнольд Милбертс, Улдис Пуцитис, Дзидра Ритенберга, Зигрида Стунгуре, Лолита Цаука.

Работали режиссёры: Арийс Гейкинс, Ольгерт Дункерс, Дж. Дж. Джилинджер, Ольгерт Кродерс, Арнольд Лининьш, Карлис Марсонс.

Главные режиссёры и художественные руководители театра

  • Т. Подниекс (1908—1914)
  • О. Муцениеце (1918—1921)
  • А. Зоммерс (1921—1926)
  • Ф. Роде (1926—1934)
  • В. Силиниекс (1936—1940)
  • Ж. Брасла (1950—1953)
  • Н. Мурниекс (1953—1959)
  • А. Мигла (1968—1974)
  • О. Кродерс (1975—1989)
  • Х. Лаукштейн (1989—1996)
  • Я. Барткевич (1996—2004)
  • Р. Аткочун (2005—2007)
  • М. Эйхе (2009)

Избранные постановки

Напишите отзыв о статье "Лиепайский театр"

Ссылки

  • [liepajasteatris.lv/ru/ Официальный сайт Лиепайского театра]

Примечания

  1. Liepājas teātris // Latvijas Enciklopēdija. — Rīga: SIA «Valērija Belokoņa izdevniecība», 2007. — ISBN 9984-9482-0-X.

Отрывок, характеризующий Лиепайский театр

– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!