Ликантропия

Запрос «вервольф» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Волк-оборотень, вервольф, ликантроп
Немецкая гравюра 1722 года человек, на определённый срок превращённый или способный превращаться в волка
Мифология:	мифологии народов Евразии и Северной Америки
Связанные персонажи:	другие оборотни
Иллюстрации на ВикискладеК:Википедия:Ссылка на категорию Викисклада отсутствует в Викиданных‎?

ЛикантропияЛикантропия

Волк-о́боротень, верво́льф (нем. Werwolf), верву́льф (англ. werewolf), ликантроп (греч. λυκάνθρωπος), человек-волк (англ. wolfman), в славянской традиции волколак — в мифологии и художественных произведениях человек, на определённый срок превращённый или способный превращаться в волка. Для обозначения этой способности используется термин ликантропия.

Верования в волков-оборотней были распространены повсюду, где обитали волки, то есть в Евразии и Северной Америке, причём в европейском фольклоре вервольфы были наиболее популярным типом оборотней. Истории о волках-оборотнях встречались в Древней Греции и Древнем Риме, скандинавских сагах и средневековой поэзии. Во франко- и немецкоговорящих странах в позднем Средневековье оборотничество было приравнено к колдовству и была развёрнута охота на «вервольфов», в результате которой были казнены сотни людей. С XIX века вервольфы становятся популярными персонажами художественных произведений. Истоки представлений о волках-оборотнях ищут в людях, своей внешностью или поведением напоминающих волков, в древних мифологических представлениях и в психологии.

В целом, мифических и художественных волков-оборотней можно разделить на три типа: способные превращаться по своему желанию с помощью магических средств (например, зачарованный пояс или шкура, волшебная мазь), превращающиеся периодически и неконтролируемо (обычно ночью) и превращённые в волков колдунами или высшими силами. Оборотнем может быть человек любого пола и возраста. В волчьем облике вервольфы представлялись как обычные волки, хотя зачастую и больше, и сильнее среднего. Считалось, что рана, нанесённая волку-оборотню, сохраняется и в человеческом виде. Ликантропы как в мифах, так и в художественных произведениях могут представать как злобными вредящими людям существами, так и положительными и даже героическими персонажами.

Распространение мифа

Представления о превращении в волков встречались практически повсюду, где обитали эти животные, то есть на большей части Евразии и Северной Америки, и исчезали в процессе вымирания на данной территории волков. Вервольфы — наиболее популярный вид оборотней в европейском фольклоре, хотя в странах Северной Европы с ними конкурируют оборотни-медведи. Представления о ликантропии были особо широко распространены в позднем Средневековье и раннем Новом времени, прежде всего среди французов и немцев. В XIX веке, согласно ряду источников, вера в волков-оборотней лучше всего сохранялась у немцев и у некоторых славян. Ныне сообщения о наблюдении волков-оборотней встречаются среди свидетельств о криптидах, например, некоторые считали вервольфом так называемого зверя из Брей-Роуд, про встречи с которым сообщали в Висконсине в середине XX века.

Верования в оборотней в целом играют выдающуюся роль в народных сказаниях и распространены по всему земному шару, но в разных странах, в зависимости от состава местной фауны, доминирующее место волка занимают другие хищные звери: в Северной Америке, Северной Евразии и в Иране — медведь, в Китае и Японии — лисица, в Южной и Восточной Азии — тигр, а в Индии также змея, в Индонезии — крокодил, в Южной Америке — ягуар, в Африке — леопард, лев, гиена и крокодил. Стоит отметить, что образы волков-оборотней очень близки образам собак-оборотней и нередко совмещаются.

История исследований

По-мнению исследователя Виллема де Блекорта, по теме волков-оборотней по-прежнему ощущается недостаток современной по-настоящему научной литературы, как обобщающей, так и рассматривающей отдельные аспекты. Имеющиеся же многочисленные работы либо в значительной степени устарели, как «Der Werwolf. Beitrag zur Sagengeschichte» (1862) Вильгельма Герца, «Книга оборотней» (1865) Сабина Бэринг-Гулда, «The Werewolf» (1933) Монтегю Саммерса; либо рассматривают в основном вервольфов из современной культуры; либо написаны слишком «популярно», как, например, «The Beast Within» (1992) Адама Дугласа, «The Complete Idiot’s Guide to Werewolves» (2009) Н. Р. Брауна или «The Girl’s Guide to Werewolves» (2009) Барба Карга. Большинство существующих работ страдают от смешивания образов вервольфов/ликантропов из народных верований, из демонологических и медицинских трактатов, из античной и средневековой художественной литературы и из современной популярной культуры, а также зачастую принципиально различных представлений разных стран и эпох. На русском языке серьёзная обобщающая литература об оборотнях практически отсутствует.

Названия

Древнегреческое слово ликантроп является производным от λύκος — «волк» и ἄνθρωπος — «человек». Оно использовалось для обозначения людей, верящих, что они превращаются в животных — эта состояние ныне известно в психиатрии как (клиническая) ликантропия. Для обозначения мифической способности превращаться в волков термин ликантропия впервые используется в трактате «Молот ведьм» в редакции 1669 года. Некоторыми авторами он впоследствии использовался и в более широком смысле — как способность оборачиваться любым животным, для чего ныне существует более корректное слово териантропия (от θηρίον — «дикое животное»). В новогреческом языке название несколько исказилось и звучало как likokantzaros. В классической латыни специального слова для волков-оборотней не было, но встречалось более общее слово — для обозначения любых оборотней versipelles (дословно «сменяющий кожу»).

Аналогично, английское werewolf, немецкое Werwolf, нидерландское weerwolf и общескандинавское varulv, согласно наиболее распространённой, но не единственной, теории, образованы от древнегерманских wer — «мужчина» и wolf — «волк». Возможна связь первой части с др.-сканд. vargr — «изгой, дикарь, волк». В древненемецком языке это слово впервые зафиксировано в X веке в работе Бурхарда Вормского. В древнеанглийском языке оно впервые встречается (как синоним Дьявола) при короле Кнуде (1016—1035); примерно в то же время это слово употреблял по отношению к себе влиятельный архиепископ Вульфстан (ум. 1023), подписывавшийся также как епископ Волк и известного яростными проповедями. В современном английском языке слово werewolf послужило образцом для образования названий людей, способных превращаться в различных животных, например, wereleopard — «леопард-оборотень», werebear — «медведь-оборотень».

Из других европейских названий можно указать французское loup-garou (в этимологическом плане является тавтологией: loup — волк, gar — мужчина и редуцированное wulf — волк); древнескандинавское ulfhedhinn («волчья шкура», мн. ч. ulfhedhnar), ulfhar («волчья шерсть») и ulfhamr («принявший образ волка»); итальянское lupo mannaro («волк-человек»); испанское hombre lobo («человек-волк»); португальское lobisomem («волк-человек»); литовское vilktaki («бегущий волком»); армянское мардагайл (арм. մարդագայլ — «человек-волк»).

Общеславянское название волков-оборотней — волко(д)лак, расшифровываемое как «волчья шкура» или как «волкомедведь». Однако в русском языке оно встречается преимущественно в научной и научно-популярной литературе по славянской мифологии и художественных произведениях на её основе. Заимствованные слова вервольф/вервульф и ликантроп используются также довольно редко. Наиболее же распространённым словом для обозначения данного мифологического персонажа в русском языке является более общее слово оборотень, а в случае необходимости уточнения используется конструкция волк-оборотень или оборотень-волк.

Такое разнообразие названий позволяет предположить, что представления о волках-оборотнях возникли уже после распада индоевропейской общности.

Письменные сведения

Древний мир

Самая ранняя история о превращении человека в волка содержится в аккадском «Эпосе о Гильгамеше» (XVIII—XVII века до н. э.), в котором упоминается превращение богиней Иштар своего надоевшего поклонника-пастуха в волка, после чего его разрывают собственные собаки.

Геродот (484? — 430—420 до н. э.) в «Истории» пишет о племени невров, жившем в верховьях Днестра и Южного Буга, в бассейне Припяти, члены которого были способны на несколько дней в году превращаться в волков. Вергилий в восьмой эклоге «Буколик» (ок. 37 года до н. э.) пишет о колдуне Мерисе, превращавшемся при помощи понтийских трав в волка, после чего уходившем в лес и вызывавшем души мёртвых. Петроний в «Сатириконе» (ок. 54-68 годов) рассказывает историю превращения солдата, который в лунную ночь, проходя мимо кладбища, разделся, помочился вокруг своей одежды, после чего она закаменела, а он стал волком, завыл и убежал в лес, а затем убил всех животных в местном хлеву, но был ранен в шею, благодаря чему его опознал его товарищ Ницерос (рассказчик). Марцелл Сидийский (ок. 117—161) в дошедшем до нас отрывке Περί λυκανθρώπου из его медицинской поэмы говорит о том, что атаки ликантропов на людей происходят в основном в начале года, особенно в феврале, это безумные люди, которые живут подобно волкам, а ночи проводят на уединённых кладбищах.

Ряд древнегреческих и древнеримских источников связывают оборотничество с горой Ликеон («Волчьей горой») в Аркадии. Распространено утверждение, что в её районе с древности существовал культ превращения в волков, но это, впрочем, возможно, всего лишь историографический миф. Овидий в «Метаморфозах» (8 год н. э.), а также ряд других авторов, рассказывают историю древнегреческого царя Аркадии Ликаона, предложившего Зевсу, желая проверить его всеведение, мясо младенца и превращённого за это богом в волка. Агриопас упоминает некоего Демэнета, который во время человеческих жертвоприношений в честь Зевса Ликейского съел внутренности убитого, после чего превратился в волка; человеческий облик вернулся к нему только девять или десять лет спустя, и он даже участвовал в Олимпийских играх. Плиний Старший в «Естественной истории» (ок. 77 года), называя рассказы о превращении в волков ложью, ссылается на грека Эванта и сообщает, что в ходе празднеств в честь Зевса Ликейского в роду Антея выбирали одного юношу, который должен был прыгнуть в воды Аркадского озера; считалось, что он превращается в волка на 9 лет, после чего может снова стать человеком, однако, обратное превращение было возможно, только если он не ел человеческого мяса за эти годы.

Средневековье

Превращения в волков не раз упоминаются в скандинавских сагах. Так, в «Саге о Вёльсунгах» рассказывается как промышлявшие разбоем в лесах Сигмунд с сыном Синфьотли нашли волчьи шкуры в доме двух колдунов-королевичей и, надев их, превратились в волков, продолжив нападать на людей в таком виде. В этой же саге рассказывается о превращающейся в волчицу посредством колдовства матери конунга Сиггейра, убитой Сигмундом. Оборотнем считался Ульв из исландской «Саги об Эгиле», становившийся в сумерках молчаливым и необщительным «вечерним волком». Превращение человека в волка колдуном упоминается в фарерской песне о деяниях Финна, в Первой и Второй «Песнях о Хельги, убийце Хундинга» и в «Видении Гюльви» в «Младшей Эдде».

Христианские богословы уже в первые века существования христианства высказывались против суеверий об оборотнях. Тертуллиан (ок. 160—235) в трактате «О душе» и Амвросий Медиоланский в поминальной речи на смерть своего брата (375 год) высказывались в том духе, что человеческая душа не способна существовать в теле животного, поскольку между человеком и животным есть принципиальная разница, человек, как творение и подобие бога не может быть изменён. Аврелий Августин в работе «О граде Божьем» (413—423) утверждает, что только Бог способен изменить человеческую форму (о чём есть свидетельства в Библии), тогда как Дьявол способен лишь создать иллюзию изменения; это толкование оборотничества оставалось наиболее влиятельным среди богословов на протяжении более чем тысячи лет. Народные верования в вервольфов, опираясь на взгляды Аврелия Августина, впоследствии порицали святой Бонифаций (672—754), Регино Прюмский (ок. 840—915), Бурхард Вормский (ок. 965—1025), Вильям Мальмсберийский (ок. 1090—1143), Альберт Великий (ок. 1200—1280), Гийом Овернский (1190—1249), Фома Аквинский (1225—1274) и др.

Гиральд Камбрийский в своём трактате «Topographia Hibernica» (1188) описывает совершение священником последнего обряда над умирающей волчицей-оборотнем по просьбе её мужа, также оборотня. который рассказывает священнику, что они принадлежат к ирландскому роду, который проклял Наталий Ольстерский (ум. 564), так что его члены должны были по семь лет бродить по лесам волками. Характерными особенностями являются способность этих оборотней разговаривать в волчьем облике и нахождение человеческого тела под волчьей шкурой. Гиральд настаивал на правдивости истории, обосновывая её возможность тем, что превращение было совершено с позволения Бога. В норвежском тексте «Королевское зеркало» (XIII век) описывается превращение святым Патриком (IV—V века) в волков ирландского клана во главе с королём Веретикусом за богохульство и оскорбление самого Патрика (выли по-волчьи, когда он пытался им проповедовать) — они были обречены провести в волчьем облике семь лет. Две истории о французских волках-оборотнях содержатся в «Императорских досугах» (1212) Гервасия Тильберийского, превращение в них происходит при долгом катании голым по песку, также указывается на влияние луны. Китайская история IX века рассказывает о матери генерала Ванг-Хау, жестокой колдунье, способной превращаться в волчицу.

Ряд литературных произведений о волках-оборотнях появляется в XII—XIV веках, причём практически во всех из них они выступают положительными персонажами: героическими, добрыми и верными людьми, ставшими жертвами злодеев. Во французской романтической поэме «Guillaume de Palerne» (ок. 1200) главными героями являются два принца, один из которых был воспитан вервольфом, а другой — превращён в младенчестве в волка мачехой. Мария Французская в «Лэ об оборотне» (ок. 1200) рассказывает историю — на основе бретонского фольклора — о бароне, превращающемся каждую неделю в волка на три дня, когда об этом узнаёт его неверная жена, она сознательно прячет его одежду, чтобы он не мог вернуть человеческий вид. В анонимном бретонском лэ «Mélion» (1190—1204) рыцарь превращается в волка, чтобы убить оленя по просьбе его жены, но та крадёт волшебное кольцо, необходимое для превращения и сбегает с оруженосцем. Анонимная история «Артур и Горлагон» (XIV век) также рассказывает о предательстве жены; превращение в ней происходит при помощи магического деревца. О готовности стать волком ради любви к женщине-волчице писал в своём стихотворении французский трубадур Пейре Видаль (кон. XII — нач. XIII в.). Вервольфы упоминаются в ряде произведений английской средневековой литературы. Ликантропия встречалась в народных сказках, например в ранних версиях сказки про Красную Шапочку.

Позднее Средневековье / раннее Новое время

В XV—XVIII веках оборотни в источниках рассматриваются как якобы реальные существа, причём зловредные по отношению к обычным людям. Изменилось отношение церкви к оборотничеству — если в XV веке вера в оборотней ещё считалась ересью, то в конце XVI века существование вервольфов стало рассматриваться как доказательство колдовства, неверие в которое считалось в то время ересью. Демонологи заявляли, что колдуны и ведьмы превращаются в сильных, быстрых и мощных волков в виду своей жадности, жестокости, жажды до человеческой плоти и крови с целью остаться неопознанными в своих ужасных злодеяниях.

Олаус Магнус в труде «История северных народов» (1555) рассказывает о волках-оборотнях, терроризировавших в ночь накануне Рождества Христова жителей Пруссии, Ливонии и Литвы: стаи этих созданий крушили всё на своём пути, врывались в дома, убивали и пожирали скот и людей, выпивали весь запас алкоголя. По ночам тысячи оборотней собирались у руин старого замка на границе Литвы, Ливонии и Курляндии: они прыгали на его стену, а тех, кто не мог допрыгнуть, поскольку слишком разжирел, — убивали вожаки. Каспар Пейцер (1591) и Симон Майолус (1612) рассказывали о собиравшихся в Ливонии на Рождество в огромных количествах вервольфах, тех, кто не хотел идти, другие подгоняли железными плетьми; эти стаи нападали на скот, но обычно не трогали людей, а их вожаки были способны раздвигать воды рек, преграждающих им дорогу.

Иоганн Вейер и Питер ван Фореест, ссылаясь на Гийома Брабантского (вероятно, Фома из Кантимпрэ, 1201—1270/1272), рассказывали об одержимом дьяволом знатном человеке, которому казалось, что он волк, и он убегал в лес и иногда даже нападал на детей, но впоследствии эти приступы у него прекратились. Якоб Фридрих Мюллер со ссылкой на Филиппа Клювера и Иоганна Конрада Даннхауэра повествует о якобы жившем в Московии Альбертусе Перикофциусе, дворянине с дурным характером, который, превратившись в волка, сожрал собственное стадо. Согласно Иову Финцелиусу, в 1542 году окрестности Стамбула были наводнены вервольфами, и что якобы сам император во главе своего войска выезжал на битву с ними и уничтожил полторы сотни их. Свидетельства о превращении в волков приводят также Жан Боден (1530—1596) и Жан де Нино. Во время охоты на Жеводанского зверя во Франции в 1760-е годы одной из гипотез по поводу его природы было оборотничество. У шведов в ходе одной из русско-шведских войн распространилась легенда, что русские превращали пленных шведов в волков, которые возвращались в родные земли и разоряли их, чем объяснялось обилие волков в последний год войны в окрестностях города Кальмара. Стоит отметить, что в Англии и Шотландии сообщения о вервольфах встречались редко, что, вероятно, связано с вымиранием волков в Великобритании уже к XVII веку.

В 1591—1686 годах было написано более 400 трактатов об оборотнях и ликантропии, в которых разрабатывались практики по защите от вервольфов и активно велись теоретические споры о возможности и природе оборотничества.. Основным вопросом было определить способен ли кто-то кроме Бога — человек самостоятельно при помощи тех или иных средств, или Дьявол — трансформировать тело человека в тело животного. Демонологи высказывали мнение, что ликантропия является или одержимостью Дьяволом, или созданной им иллюзией превращения, или вселением его в реальных волков и внушением спящим колдунам и ведьмам, что это происходит с ними, или психической болезнью. Среди наиболее заметных сочинений, разрабатывавших тему: «Молот ведьм» (1486) Генриха Крамера, «De lamiis et phitonicis mulieribus» (1495) Ульриха Молитора, «De praestigiis daemonum» (1563) Иоганна Вейера, «De la Démonomanie des sorciers» (1580) Жана Бодена, «The Discoverie of Witchcraft» (1584) Реджинальда Скота, «Dialogue de lycanthropie» (1596) Клода Приёра, «Daemonologie» (1597) короля Якова I, «Discours de la lycantropie» (1599) Jean Beauvois de Chauvincourt, «Discours exécrable des Sorciers» (1602) Анри Боге, «Tableau de l’inconstance des mauvais anges et démons» (1612) Пьера де Ланкра.

Суды над «оборотнями»

Основная статья: Суды над «оборотнями».

В 1407—1720 годах (большинство — в 1576—1675 годах с вершиной пика в 1630 году), в Европе, в основном во франко- и немецкоговорящих странах, проходили суды над «вервольфами». Преследование «оборотней» началось как часть охоты на ведьм. «Доказательствами» на таких судах обычно выступали наблюдение волка и человека последовательно в одном и том же месте, совпадающие по локализации раны у волка и человека, признания, выбитые под пытками, и сомнительные свидетельские показания. Общее количество таких судов и казнённых по их решению человек остаётся не подсчитанным должным образом. Цифры, которые приводятся в ряде источников, — 200 человек во французской земле Лабурдан в Пиренеях, 300 человек в немецком Юлихе в 1591 году, 600 человек во французской земле Франш-Конте, и 30 тысяч во всей Европе — основываются на ненадёжных источниках и являются, по-видимому, сильно завышенными, а то и вовсе ложными. В наиболее полном известном списке учтено 280 обвиняемых.

Одни из ранних судов на «оборотнями» проходили в Швейцарии: в 1407 году в Базеле, в 1448 году в кантоне Во, в 1459 году в Андерматте. Хотя большинство швейцарских судов также прошли в XVI и XVII веках, в том числе в 1580, 1602, 1604, 1624, 1670. Симон Майолус сообщал о суде прусского герцога Альбрехта (1490—1568) над мазурским крестьянином, которого обвиняли в нападении на скот соседей в волчьем виде, который он постепенно приобретал ко дню Иоанна Крестителя и к Рождеству; его держали под стражей в ожидании превращения, но ничего не произошло; в дальнейшем его, по-видимому, сожгли. Он же писал о лечении предполагаемого оборотня, над которым чуть было не совершили самосуд, итальянским философом Пьетро Помпонацци. Иов Финцелиус в своём трактате рассказывает о том, как в 1541 году крестьянин из итальянского города Павия, обвиняемый в оборотничестве и серийных убийствах, якобы утверждал, что он ничем не отличается от волка, только у него шерсть растёт внутрь; магистрат приказал отрубить ему руки и ноги, отчего он и умер. В 1589 году в немецком городе Бедбурге под Кёльном был задержан крестьянин Петер Штуббе, под страхом пыток он признался в оборотничестве (якобы использовал для этого дарованный Дьяволом пояс, который куда-то исчез после ареста), серийных убийствах, изнасилованиях и каннибализме, после чего был колесован, а его жена и дочь сожжены как его сообщники вместе с его телом. Согласно Ранеусу, в 1684 году в Курляндии трактирщик якобы превратился в волка, чтобы украсть овцу у землевладельца, а другой обвиняемый в ликантропии якобы смог загрызть корову в облике волка, в то время как спал в камере под охраной. В 1685 году в баварском княжестве Ансбах поймали и убили волка-людоеда, считая, что он оборотень, его осудили и повесили его труп, надев на него человеческие одежду, парик и маску недавно умершего бургомистра, чьим воплощением его посчитали.

На территории современной Франции прошло около 50 судов над «оборотнями». Наиболее известными делами были следующие. В 1521 году в городе Безансон по подозрению в ликантропии и серийных убийствах судили крестьян Пьера Бурго, Мишеля Вердана и Филиберта Монтота, которые под пытками признались в том, что получили способность к оборотничеству, заключив договор с дьяволом, который дал им волшебную мазь для превращения в волков, после чего их сожгли заживо. В 1530 и 1558 году прошли казни по обвинениям в ликантропии в Лотарингии. В 1573 году в городе Доль местным жителям было разрешено устроить охоту на вервольфа, с которым связывали убийства в окрестностях; в конце концов в них был обвинён отшельник Жиль Гарнье, давший под пытками аналогичные вышеуказанным признания и сожжённый заживо. В 1598 году в Бургундии в оборотничестве были обвинены четыре человека из семьи Гандийон, также якобы использовавших для превращения волшебную мазь; одна из них была забита разъярённой толпой, а трое сожжены заживо властями. В том же году был обвинён в ликантропии и убийстве детей и сожжён портной из Шалона; в его доме якобы нашли бочки с человеческими костями. В способности превращаться в волков и волчиц примерно в то же время «признались» на судах, обвиняемые в колдовстве и впоследствии сожжённые заживо Тьевенна Паже, Клода Исана Прост, Клода Исана Гийом, Исана Рокэ, Жак Боке, Клода Гайяр, Иа Мишолет, Франсуа Сикретен. Редким исключением из череды смертельных приговоров были следующие два дела обвиняемых в оборотничестве и убийствах: в 1598 году Жак Руле из Анже был по апелляции в Париже вместо казни приговорён к двум годам в психиатрической лечебнице, причём родственники, на которых он давал показания, были оправданы; в 1603 году Жан Гренье в связи с малолетством и психической отсталостью был приговорён к жизни в монастыре.

На рубеже XVI—XVII веков во Франции постепенно стала преобладать точка зрения сторонников психиатрической природы «оборотничества» и преследования «вервольфов» вскоре сошли на нет. В Германии же сторонники объяснения ликантропии связью с дьяволом сохраняли своё влияние на протяжении всего XVII века, соответственно всё это время продолжались и суды над «оборотнями».

Поверья

Поверья и легенды о волках-оборотнях имеют свои особенности в разных странах. Кроме того, они изменялись в течение времени, так, детали, фиксируемые в записях фольклористов XIX—XX века, сильно отличаются от тех, что содержались в сообщениях XV—XVII веков на тех же территориях. Для разных регионов характерен также различный уровень влияния судов над «оборотнями» на народные воззрения. Кроме того, записи новейшего времени находятся под влиянием печатных произведений.

В западно-и центральноевропейской мифологии раннего Нового времени вервольфы воспринимались как жуткие вредящие людям монстры, которые «могут нарушать любые правила, делать всё, что не дозволено человеку», особенно жестокие убийства без разбора, в том числе убийства детей, каннибализм, инцест, изнасилования, скотоложество.

Оборотничество могло рассматриваться как результат врождённого, например, у незаконнорождённых детей (у французов) или у рождённых в Рождество или полнолуние (у итальянцев), или приобретённого вследствие проклятия свойства регулярно и неконтролируемо превращаться в волка. В Нормандии бытовало представление, что оборотни происходят от проклятых мертвецов, восставших из могилы в образе волка. У датчан было поверье, что если женщина в полночь растянет между четырёх палок кобылий послед и голая проползёт под ним, то её роды пройдут безболезненно, но у неё будут рождаться одни вервольфы и ведьмы. В Квантуне считали, что в волчицу способна превращаться мать семерых детей. У фризов и в Португалии было поверье, что из семи детей одного пола, родившихся подряд в одной семье, один обязательно окажется оборотнем. Считалось, что превращения происходят в основном ночью, когда оборотни в волчьем виде бродят по лесам, заходя в деревни и нападая на скотину и людей. У французов и славян пик активности оборотней приходился на Рождество. Было распространено представление, что представители такого вида оборотней не помнят, что с ними происходило в волчьем виде.

Оборотничество могло упоминаться и как сознательное превращение в волка колдуна или ведьмы при помощи магических средств или демонов. Упоминаются различные способы превращения человека в волка, в том числе: надеть заколдованные пояс (иногда из человеческой или волчьей кожи), накидку или волчью шкуру, натереться волшебной мазью, выпить воду из волчьего следа, съесть волчьи мозги, выпить волшебный напиток, окунуться ночью в водоём и т. д.. В Нормандии считали, что оборотни надевают по ночам волчью шкуру, дарованную им дьяволом, который сопровождает их и бьёт кнутом по ногам на каждом перекрёстке. Для обратного превращения обычно необходимо было проделать те же или обратные действия. Народные взгляды на то, что происходит при уничтожении (обычно сжигании) волчьей шкуры или волшебного пояса расходятся иногда даже в одном и том де регионе: это действие может как избавить оборотня от превращений, так и уничтожить его или обречь на вечное проклятие.

Считалось, что колдун или ведьма могли превратить человека в волка и против его воли. В этом случае для возвращения человеческого облика также указывались различные способы: произнести заклинание над превращённым, снять заколдованный пояс, быть в волчьем облике перекрещённым или (трижды) поприветствованным по крёстному имени, быть трижды ударенным в лоб ножом, пролить три капли своей крови, простоять неподвижно на коленях сто лет (у литовцев), съесть плод мальчика из живота беременной женщины (у датчан), съесть людской пищи (у эстонцев), особенно хлеба (у славян и эстонских шведов).

Считалось, что оборотничество в человеческом виде проявляется заострёнными ушами, странными зубами, волосатостью рук и тела, кривыми ногами, сросшимися бровями. Французы считали, что в человеческом облике оборотня можно узнать по широким ладоням и коротким пальцам, между которыми растут волосы. Немцы и русские представляли, что суставы на задних лапах у ликантропа повёрнуты вперёд как у человека, а не назад, как у волка. В некоторых странах считалось, что оборотень в человеческом облике носит с собой или где-то прячет волчий хвост. В волчьем же облике вервольфы описывались в целом как обычные волки, но зачастую больше и сильнее среднего.

Было широко распространено представление, что рана, нанесённая вервольфу в волчьем облике, сохраняется и после превращения в человека, что служило доказательством, что именно этот человек является оборотнем. Встречалось также мнение, что при ранении оборотень превращается в человека, что объяснялось разрушением тонкой дьявольской иллюзии, и использовалось как удобное объяснение, почему «оборотней» всегда ловили в человеческой форме — ведь избежать ранения при поимке очень сложно. Также повсеместно встречались сюжеты наподобие такого: муж, вынужденный в очередной раз против своей воли превратиться в волка, неудачно атакует свою жену, а потом она узнаёт его по куску её платья, застрявшему у него в зубах.

За пределами Западной и Центральной Европы, а также во времена Античности, образ волков-оборотней был далеко не столь отрицательным. Относительно миролюбивыми предстают восточнославянские и польские волколаки: были широко распространены представления, что они не нападают ни на скот, ни на людей, приходят к своим близким, по которым скучают, и ищут их помощи. У этих народов были популярны истории о превращении в волков целых свадеб, члены которых перешагивали через порог, под который ведьма положила заговорённый пояс. На севере Швеции образ вервольфов был связан с воззрениями про путешествие души. Волки-оборотни могли рассматриваться и как существа, достойные уважения. В тюркском эпосе в волков способны превращаться богатыри. У эвенов в мифологическом предании «Каэнгэн» волк-оборотень является справедливым судьёй в отношении своего обидчика-человека.

Мифические волки-оборотни могли быть как мужчинами, так и женщинами, и даже детьми. Однако, у отдельных народов наблюдались отклонения в ту или иную сторону. Например, у славян рассказы о волчьем оборотничестве женщин практически не известны. В то же время армянская мардагайл имеет преимущественно женский образ. Это существо появляется после того как бог, желая наказать женщину за грехи, даёт ей волчью шкуру и приказывает надеть. В волчьем облике мардагайл проводит семь лет, превращаясь в волчицу по ночам, а днём снимая с себя шкуру. Она теряет рассудок, убивает и поедает собственных детей, затем детей родственников, а когда их не останется — принимается за детей незнакомцев. Причём, при её приближении открываются даже запертые двери.

В ряде народных традиций образ волка-оборотня сливается с образами других персонажей. Так норвежцы считали, что оборотни — это либо тролли, либо существа, заколдованные троллями. В балканском же фольклоре образ волка-оборотня сливается с образом вампира, так греческие вриколакасы впадают в каталептический транс, во время которого их душа покидает тело, вселяется в волка и жаждет крови, помимо прочего считалось, что они добивают раненых солдат на поле боя. В Лимбурге и окрестных голландских и немецких землях вервольфы выступают в качестве существ, прыгающих ночью на спину прохожего и катающихся так на своей жертве, пока им не надоест, или пока жертва не окажет им активное сопротивление; это международный мотив, но в других местах на спинах катаются иные мифические существа.

Истоки образа

Происхождение представлений об оборотничестве может объясняться наблюдением людей с психическими отклонениями, воображающих себя волками или ведущих себя «по-волчьи» — так называемая клиническая ликантропия; людей, впадающих в неконтролируемый гнев и нападающих на окружающих, подобно бешеным зверям, а также людей, получающих удовольствие от убийств. Достаточно много подобных случаев приводится судебными врачами, описывавшими процессы средневековой инквизиции. Также прообразами оборотней могли стать преступники-изгнанники и дети-маугли. Есть гипотезы об индуцировании мифов о вервольвах наблюдением отравлений спорыньёй (эрготизм) и другими ядовитыми и/или галлюциногенными растениями, больных порфирией и бешенством (как людей, так и волков). На мысли об оборотничестве могли натолкнуть и люди с различными «звериными» чертами во внешности, например, страдающие гипертрихозом.

Свою роль также, вероятно, сыграла демонизация обычных волков, время от времени нападавших на скот и людей, а также, по-видимому, поедавших трупы павших на полях сражений. Ещё до начала активного преследования «оборотней» в Средневековье, волки рассматривались демонологами как дьявольские создания, на которых, например, ведьмы ездят на шабаш. Представления о ликантропах-людоедах могли возникнуть среди народов, переставших практиковать каннибализм, но всё ещё наблюдавших людоедство среди соседей. Представление о кровожадных оборотнях могли служить также своеобразной психологической защитой, отделяя от человека его жестокость, порой чрезмерную и неконтролируемую, и другие табуированные действия, объявляя их чем-то чужеродным человеку. С другой стороны, есть мнение, что на широкое распространение народных представлений о кровожадных оборотнях могли повлиять античные и средневековые литературные работы.

Распространено мнение о том, что представления об оборотничестве уходят корнями к тотемизму и культу умерших предков. Древние охотники одновременно боялись и уважали волка, который является одним из наиболее грозных животных, в тех местах, где он обитает, стремились подражать ему, приобрести его сильные качества. В этой связи можно вспомнить существование имени или титула Волк у разных народов. На мысль об оборотничестве могло натолкнуть ношение волчьих шкур и масок в охотничьих, военных и ритуальных целях, сопровождавшееся имитацией поведения животного, которое было описано у североамериканских индейцев; исследователи указывают, что переодевающийся волком человек с мифологическим сознанием считал, что он на самом деле уподобляется волку, становится им. С идеей оборотничества могли быть связаны «волчьи» союзы и обряды инициации молодых воинов, которые обособлялись от социума, жили в лесу и занимались разбоем. Однако, в процессе отхода от языческих верований, оборотничество, рассматривавшееся некогда как знак «приобщения индивида к божественному либо священному животному», стало считаться демоническим символом.

В работах сторонников сверхъестественных явлений, которые публикуются в наши дни, миф о ликантропии объясняется чёрной магией, одержимостью дьяволом, существованием астральных двойников и др.

В современной культуре

Вервольфы являются популярными персонажами книг, фильмов и игр, они являются наиболее распространённым видом оборотней в западном кинематографе и занимают заметное место в ряду киномонстров. Основными жанрами, в которых встречаются вервольфы являются ужасы и городское фэнтези (в том числе поджанр «паранормальная романтика»). Часть произведений содержит также элементы детектива, однако загадка обычно заключается не в том, кто является оборотнем, а в том, когда и как произойдёт превращение, что вызывает тревожное ожидание читателя или зрителя.

Представление о ликантропах в массовой культуре сформировалось в первой половине XX века. В его основу легли англосаксонские взгляды на вервольфов, подвергшиеся воздействию рационалистической мифологии Нового времени, и представления о способности к оборотничеству у некоторых представителей неевропейских народов (например, североамериканских индейцев или японцев).

В литературе

В XV—XVIII веков вервольфы, за редким исключением, например, «Странствия Персилеса и Сигизмунды» (1617) Мигеля де Сервантеса, где один из героев подвергается нападению превратившейся в волчицу колдуньи, практически не появляются в художественных произведениях. Их возвращение в литературу происходит только в конце XVIII века.

В XIX — первой половине XX века вервольфы появлялись в художественных произведениях почти исключительно как создания зла в литературе ужасов. Среди заметных произведений с участием волков-оборотней «Koenigsmark the Robber» (1790) Рудольфа Эриха Распе, «Боров-волк» (1812) Иоганна Августа Апеля, «Вервольф Хьюго» (1838) Сазерленда Мензиса, ставший знаменитым «Вервольф Вагнер» (1847) Джорджа Рейнольдса (в котором доктор Фауст дарит главному герою молодость, но плата за это — оборотничество), «Предводитель волков» (1857) Александра Дюма-отца, «Легенда об Уленшпигеле» (1867) Шарля де Костера, «Габриэль-Эрнест» (1909) Саки, «The Door of the Unreal» (1919) Джеральда Бисса, «The Undying Monster» (1922) Джесси Дуглас Керрюш, «The Demon Lover» (1927) Дион Форчун, «Белые одежды (Комедия святости)» (1928) Джеймса Брэнча Кейбелла, вызвавший большое количество подражаний «Парижский оборотень» (1933) Гая Эндора, «Цирк доктора Лао» (1935) Чарльза Г. Финнея, «Grey Shapes» (1937) Э. Чарльза Вивиана, «Принц Каспиан» (1951) Клайва Стейплза Льюиса, «Оборотень» (1958) Акселя Сандемусе.

С середины XX века начали появляться произведения пересматривающие чисто отрицательный подход к оборотничеству. В рассказе «The Werewolf of Ponkert» (1925) Уорнера Мунна повествование ведётся с точки зрения вервольфа. В романе «Мрачнее, чем вам кажется» (1948) Джека Уильямсона перед герой вынужден выбирать, какую сторону ему выбрать в давней борьбе между видом людей и видом оборотней, которые собираются взять господство над миром. В повести «Настоящий вервольф» (1942) Энтони Бучера и романе «Операция «Хаос»» (1971) Пола Андерсона главные герои — вервольфы выступают на стороне добра. Оборотни из романа «Железный замок» (1941, 1950) Лайона Спрэга де Кампа и Флетчера Прэтта и цикла «Плоский мир» Терри Пратчетта слишком благородны, чтобы охотиться на людей. Из более поздних произведений можно назвать роман «Цикл оборотня» (1983) Стивена Кинга и его же роман «Талисман» (1984) в соавторстве с Питером Страубом, в котором вервольф выступает компаньоном главного героя в его путешествии, роман «Vargr-Moon» (1986) Бернарда Кинга, романы Челси Куинн Ярбро, трилогию «David Lydyard» («Werewolves», 1990—1994) Брайана Стэблфорда, цикл об Аните Блейк (с 1993) Лорел Гамильтон, цикл о Гарри Поттере (с 1997) Джоан Роулинг, цикл «Сумерки» (2005—2008) Стефани Майер, роман «Последний вервольф» (2011) Глена Дункана.

В фильмах

Первыми фильмами о вервольфах были несохранившиеся немые короткометражки на основе индейских легенд «Оборотень» (1913) и «The White Wolf» (1914). Первым звуковым фильмом стал «Le Loup-garou» (1923). Одними из основополагающих работ жанра были фильмы студии Universal «Лондонский оборотень» (1935) и «Человек-волк» (1941), породивший ряд продолжений-кроссоверов. Другие студии вскоре выпустили свои фильмы о вервольфах: «Безумный монстр» (1942), «The Undying Monster» (1942), «Вой оборотня» (1944), «Женщина-волк из Лондона» (1946).

Ликантропы появились во множестве фильмов третьей четверти XX века, однако далеко не все из них были надлежащего качества. Можно назвать «Проклятие оборотня» (1960), «Лицо кричащего оборотня» (1960), «Lycanthropus» (1961), «Devil Wolf of Shadow Mountain» (1964), «Дом ужасов доктора Террора» (1965), «Dr Terror’s Gallery of Horrors» (1966), «Дом чёрной смерти» (1966), «The Mummy and the Curse of the Jackals» (1969), испанская серия фильмов об оборотне Вальдемаре Данинском (c 1968), «Оборотни на колёсах» (1971), «Оборотень в Вашингтоне» (1973), «Мальчик, который рассказывал об оборотне» (1973), «Животное должно умереть» (1974), «Легенда об оборотне» (1975).

Новое дыхание образ вервольфа получил в 1980-х годах. Фильм «Вой» (1980) породил длинную серию фильмов. Фильм «Американский оборотень в Лондоне» (1981) успешно совмести ужасы с комедией, а его сиквел «Американский оборотень в Париже» (1997) оказался провальным. Большую известность приобрёл короткометражный фильм — видеоклип на песню Майкла Джексона «Триллер» (1983). Вышли экранизации литературных произведений «Волки» (1981), «Серебряная пуля» (1985), «В компании волков» (1984), «Зловещая луна» (1996). Неожиданную популярность приобрёл фильм «Волчонок» (1985), породивший сиквел (1987), мультипликационный (1986—1987) и драматический (с 2011) сериалы. Большим бюджетом отличился фильм «Волк» (1994). Оборотни — одни из главных персонажей киносериалов «Другой мир» (с 2003) и «Сумерки» (2008—2012).

Вервольфы также появились в ряде телефильмов: «Moon of the Wolf» (1972), «Scream of the Wolf» (1974), «Hugues de Loup» (1974), «The Werewolf of Woodstock» (1974), «Смертельная луна» (1978), «Полное затмение» (1993). Кроме того, были сняты сериалы «Семейка монстров» (1964—1966), «Fangface» (1978—1979), «The Munsters Today» (1988—1991), «Оборотень» (1987—1988), «Лондонская волчица» (1990—1991), «Быть человеком» (2008—2013), «Настоящая кровь» (2008—2014), «Из рода волков» (с 2012).

В других формах

Вервольфы встречаются в таких настольных играх как Dungeons & Dragons (с 1974) и Warhammer (с 1983), а игры по Миру Тьмы Werewolf: The Apocalypse (с 1992) и Werewolf: The Forsaken (с 2005) полностью посвящены оборотням. В играх присутствуют такие разные образы оборотней как воины-волки и кровожадные чудовища.

Общие особенности

Типичные характеристики оборотничества в массовой культуре XIX—XXI веков: доминирует превращение в волка; связь превращений с фазами луны, особенно полнолунием; вздыбленная чёрная или серая шерсть, огромные клыки, красные светящиеся глаза оборотня; невозможность контролировать своё тело в волчьем облике; усиление у вервольфа всех чувств и возможностей; в основном недобровольное превращение — по рождению, от укуса другого оборотня, в результате неудачного магического эксперимента; быстротечность трансформации — она обычно длится от нескольких секунд до минуты; возможность избавиться от ликантропии при помощи специальных средств и волшебных артефактов; использование серебряного или реже обсидианового оружия против оборотней; связь вервольфов с растением аконит (волчий корень); антагонизм с вампирами.

Основными мотивами произведений об оборотнях являются противопоставления «человеческого» и «животного», тела и разума, природы и культуры, «внешнего» и «внутреннего», «примитивного» и «цивилизованного», «публичного» и «приватного», «рационального» и «инстинктивного», «сознательного» и «подсознательного», «чужого» и «своего», а также проблемы чудовищности, двойственной личности и гибридизации «внутреннего я», отношения с «внутренним зверем».

Для произведений о волках-оборотнях, появившихся ранее последней четверти XX века, характерно разграничение между сменяющими друг друга обликами человека и волка как в физическом, так и в душевном плане. Например, в «Человеке-волке» акцентируется внимание на том, что даже чистый душой человек может обратиться кровожадным волком при определённых условиях. Оборотничество воспринималось в этих работах как трагедия, проклятие. Процесс превращения обычно сопровождался мучительной болью. Одним из основных мотивов в книгах о волках-оборотнях было проявление тёмной, животной стороны души человека, обретение ею собственной формы, как, например, в романе «Мрачнее, чем вам кажется» (1948) Джека Уильямсона.

В более поздних произведениях часто происходит взаимное проникновение и даже слияние человеческого и животного в оборотне. Так, у героя уже в человеческом виде начинают обостряться ночное зрение, обоняние и слух, например, персонаж фильма «Волчонок» (1985) начинает слышать свисток для собак, а персонаж «Волка» (1994) распознаёт добавленный в кофе алкоголь. Поведение персонажа становится ближе к волчьему, например, герой фильма «Вой» (1981) отказывается от вегетарианства, герои «Зловещей луны» (1996) и «Волка» начинают метить территорию, рычать и огрызаться. Люди-оборотни становятся сильней, энергичней и сексуальней. У них начинают интенсивно расти волосы на теле, что обыгрывается как возмужание или омоложение, изменяется цвет глаз, вырастает хвост. Для ролей поздних оборотней подбираются актёры с «демонической харизмой», такие как Эверетт Макгилл, Джек Николсон, Бенисио Дель Торо. Кроме того, у оборотней в кино появляются и некоторые сверхъестественные способности, например, гигантская сила, быстрое заживление ран, неподвластность болезням и старению. Кроме того, вервольфы в кино часто стали изображаться не как обыкновенные волки, а как огромные, мощные гибридные существа с волчьими чертами — густой шерстью, вытянутой мордой, острыми зубами, когтями, способные передвигаться на сгибающихся назад задних лапах, с передними лапами со способными к сложным действиям пальцами.

По сравнению с классическими произведениями изменилось и восприятие героем превращения. В поздних работах оборотни начинают оправдывать своё звериное поведение, как священник-оборотень в «Серебряной пуле» (1985), считающий свои зверства богоугодными, или профессора́ в «Вое» и «Волке», которые призывают вернуться к «благородной дикости», последний даже просит сделать его оборотнем. Персонажи учатся использовать преимущества оборотничества, оно начинает рассматриваться как дар. Меняется и процесс превращения — герои начинают получать от него удовольствие, ярким примером является, например, первое превращение в «Вое», происходящее во время секса с женщиной-оборотнем. В поздних произведениях появляется мотив альтернативного общества — коллектива вервольфов, как, например, в рассказе «Проблема верволка в средней полосе» (1991) Виктора Пелевина. В 2000-x годах происходит смена жанра фильмов об оборотнях — ныне они ближе не к фильмам ужасов и «античным трагедиям» как классические картины, а к волшебной сказке и фэнтези, ярким примером чего являются киносериалы «Другой мир» (с 2003) и «Сумерки» (2008—2012). Значительная часть произведений ориентируется на подростковую аудиторию.

Таким образом, происходит возврат к более древней форме представлений об оборотничестве — «смене облика при неизменности сущности», в отличие от более поздней, при которой смена облика сопровождается «борьбой и сменой сущностей, их вытеснением и подменой». Указанные перемены в фильмах об оборотнях могут служить одним из признаков «радикальной трансформации проекта Просвещения и производимой им научной нормативности», определявшей рассматривание монструозности как «отклонения от предписанных просвещенческой наукой представлений о естественном порядке вещей», развитием «постгуманизма и нового реализма».

Отдельные темы

В ряде произведений авторы пытаются придумать научно-фантастическую основу для ликантропии. Возможно, первыми фильмами, в которых человек-волк появляется в результате научного эксперимента, являются «Безумный монстр» (1942) и «The Undying Monster» (1942). В рассказах «There Shall Be No Darkness» (1950) Джеймса Блиша и «League of the Living Dead» (или «The Breakfast Party», 1953) Рэндалла Гаррета читателю предлагается биологическая рационализация ликантропии. В фильме «Оборотень» (1956) превращение вызывают экспериментальные лекарства. В фильме «Я был подростком-оборотнем» (1957) трансформация происходит в результате гипноза. Искусственно созданный вервольф появляется также в фильме «Дочь доктора Джекилла» (1957). В романе «Принцип оборотня» (1967) Клиффорда Саймака генетически модифицированный исследователь космоса способен принимать вид встретившихся ему инопланетян, один из которых оказывается волкообразным. В романе «Оборотни» (1978) Уитли Стрибера вервольфы представлены как вид-криптид. В романе «The Orphan» (1980) Роберта Столмэна вервольфы происходят от инопланетян. Среди более поздних научно-фантастических работ роман «Moon Dance» (1989) С. П. Сомтоу, цикл романов «David Lydyard» («Werewolves», 1990—1994) Брайана Стэблфорда, роман «Wolf Flow» К. У. Джетера (1992), цикл романов «Psy-Changelings» (с 2006) Налини Сингх.

В некоторых работах происходит не физическое превращение человека в волка, а появление некой астральной проекции в виде этого зверя, как, например, в повести «Лагерь зверя» (1908) Элджернона Блэквуда. В некоторых произведениях людям лишь приписывают превращения в волков. Так, в провальной опере комик «Le Loup-garou» (1827) на либретто Эжена Скриба за волка-оборотня принимают в деревне главного героя, что усложняет его любовные похождения. В трагедии «Оборотень» (1911) Аугуста Кицберга селяне обвиняют дочь казнённой колдуньи в ликантропии и она в конце концов на самом деле уходит жить в лес с волками. Есть произведения, в которых ликантропия является психической проблемой, например, роман «The Werewolf of Paris» (1933) Гая Эндора. В рассказе «Тайна стеклянного кинжала» (1972) Ларри Нивена не человек превращается в волка, а волк в человека.

Рассказчиком в произведениях об оборотнях нередко выступает некий просвещённый человек, например, владелец антикварного магазина в «Вое», или профессор, занимающийся оккультизмом в «Волке». Источником знаний о ликантропии также могут выступать рукописные тексты, например, дневник-самонаблюдение в «Зловещей луне», различные печатные издания, а в поздних фильмах — фрагменты классических картин. Впрочем, в последнем случае сведущий персонаж часто комментирует, что всё на самом деле не так, как в фильмах.

Вервольфом преимущественно становится мужчина, что связанно с яркой маскулинностью этого персонажа, а также наличием ассоциирующегося больше с мужчинами мотива подавления «внутреннего зверя». Среди исключений, например, рассказы «Волчица» (1938) Кэтрин Мур, фильмы «Американский оборотень в Париже» (1997) и «Псы-воины» (2002). В рассказах «Лила, оборотень» (1969) Питера Бигла и «Сиськи» (1989) Сьюзи Макки Чарнас и эпизоде «The Curse» (1985) комиксов «Swamp Thing» обыгрывается влияние луны как на оборотней, так и на менструацию. Женская тема присутствует также в переосмысляющих «Красную Шапочку» рассказах «Оборотень» и «Волчье братство» (оба 1977) из сборника «Кровавая комната» Анджелы Картер; рассказах «Wolfland» (1980), «Lycanthia, or The Children of Wolves» (1981), «Blood-Mantle» (1985) и романе «Heart-Beast» (1992) Танит Ли; романе «Wilderness» (1991) Денниса Дэнверса. В образах волчиц-оборотней часто с позиций экофеминизма синтезируется «женское» и «естественное», как, например, в произведениях Урсулы Ле Гуин.

Прочее

Слова Werwolf и его искажение под влиянием народной этимологии Wehrwolf («обороняющийся волк») использовались в нацистской Германии, например, в качестве названия партизанского ополчения.

Литература

В мифологии

• Бэринг-Гулд С.. Книга оборотней = The Book of Were-Wolves: Being an Account of a Terrible Superstition (1865) / Пер. Т. Казаковой и Е. Третьяковой. — М.: Азбука, 2010. — 256 с. — (Азбука-классика). — 5000 экз. — ISBN 978-5-389-01025-3.
• Каррен Б. Оборотни: люди-волки = Werewolves: A Field Guide to Shapeshifters, Lycanthropes, and Man-Beasts / Пер. Э. И. Мельник. — Эксмо, 2010. — 284 с. — (Жители сумерек). — ISBN 5-699-40145-8, ISBN 978-5-699-40145-1.

На иностранных языках

• Beresford M. [books.google.ru/books?id=gS2wAQAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The White Devil: The Werewolf in European Culture]. — Reaktion Books, 2013. — 224 p. — ISBN 1-78023-205-5, ISBN 978-1-78023-205-8. (англ.)
• Werwolf / N. W. Thomas, J. F. McLennan // Encyclopædia Britannica. — 11th ed. — 1911. — Vol. 28. — P. 524—526. (англ.)
• Hertz W.. [archive.org/details/derwerwolfbeitr02hertgoog Der Werwolf. Beitrag zur Sagengeschichte]. — Stuttgart: A. Kröner, 1862. — 134 S. (нем.)
• Lecouteux C.. Metamorphosis: The Double and Werewolves; The Trial of the Werewolf // [books.google.ru/books?id=4NBrAwAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Witches, Werewolves, and Fairies: Shapeshifters and Astral Doubles in the Middle Ages] = Fées, sorcières et loups-garous: histoire du double au Moyen Âge / Translated by Cl. Frock. — Inner Traditions / Bear & Co, 2003. — 224 p. — ISBN 1-59477-682-2, ISBN 978-1-59477-682-3. (англ.)
• Lidman M. Wild Men and Werewolves: An Investigation of the Iconography of Lycanthropy // The Journal of Popular Culture. — Fall 1976. — Vol. X. Iss. 2. — P. 388—397. (англ.)
• Milin G. Les chiens de Dieu. La représentation du loup-garou en Occident (XIe-XIXe siècles). — Brest: Centre de recherche bretonne et celtique, Université de Bretagne occidentale, 1993. — 205 p. — (Cahiers de Bretagne occidentale. T. 13). — ISBN 2-901-737-12-9; ISSN 0-396-146 X. (фр.)
• Sconduto L. A. [books.google.com/books?id=EcxvjXfUX8kC Metamorphoses of the Werewolf: A Literary Study from Antiquity through the Renaissance]. — Jefferson, North Carolina; London: McFarland, 2008. — 228 p. — ISBN 0-7864-5216-1, ISBN 978-0-7864-5216-3. (англ.)
• Sidky H. [books.google.ru/books?id=caRMAwAAQBAJ&lpg=PP1&hl=ru&pg=PA215#v=onepage&q&f=false Werewolves and Witches] // [books.google.ru/books?id=caRMAwAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Witchcraft, Lycanthropy, Drugs, and Disease: An Anthropological Study of the European Witch-Hunts]. — N. Y.: Wipf and Stock Publishers, 2010. — P. 215—254. — 344 p. — (American university studies: Anthropology/sociology. T. 70). — ISBN 1608996166, ISBN 9781608996162. (англ.)
• Słupecki L. P. Wojownicy i wilkołaki = Wilkołactwo. — Wyd. 3 popr. i rozsz.. — Wydawnictwo Naukowe PWN, 2011. — 240 S. — ISBN 9788301165901. (польск.)
• Stewart C. T. [archive.org/details/originofwerewolf00stewrich The origin of the werewolf superstition]. — Columbia: University of Missouri, 1909. — P. 1—37 (253—289). — (The University of Missouri studies. Social science series, vol. 2, no. 3). (англ.)
• Summers M. [books.google.ru/books?id=I5_DAgAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Werewolf in Lore and Legend] = The Werewolf (1933). — Mineola, N. Y.: Dover Publications, 2003. — 336 p. — ISBN 0-486-12270-0, ISBN 978-0-486-12270-0. (англ.)
• [books.google.ru/books?id=HGjeCgAAQBAJ&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Werewolf Histories] / Ed. by W. de Blécourt. — Palgrave Macmillan, 2015. — 280 p. — (Palgrave Historical Studies in Witchcraft and Magic). — ISBN 1137526343, ISBN 9781137526342. (англ.)
• Woodward I. The Werewolf Delusion. — Paddington Press, 1979. — 256 p. — ISBN 0709208731, ISBN 9780709208730. (англ.)

В современной культуре

• Головачева И. В. [www.intelros.ru/readroom/mezhdunarodnyy-zhurnal-issledovaniy-kultury/i2-2012/20823-zhivee-vseh-zhivyh-volk-oboroten-kak-triumf-telesnogo-v-novoy-monstrologii.html Живее всех живых: волк-оборотень как триумф телесного в новой монстрологии] // Международный журнал исследований культуры. — 2012. — № 3 (8). — С. 62—68.
• [www.ion.ranepa.ru/оборотни_сб_final.pdf Оборотни и оборотничество: стратегии описания и интерпретации. Материалы международной конференции] (Москва, РАНХиГС, 11-12 декабря 2015) / Отв. ред. и сост. Д. И. Антонов; [статьи А. Ю. Мельникова, М. В. Елифёровой, Д. К. Чулакова, М. И. Байдуж]. — М.: Дело, 2015. — С. 51—56; 79—86; 129—143. — 156 с. — ISBN 978-5-7749-1103-5.
• Попов М. [old.mirf.ru/Articles/art142.htm Бестиарий. Оборотни и вервольфы] // Мир фантастики. — № 8; апрель 2004. [www.webcitation.org/6IEHsjUGP Архивировано] из первоисточника 19 июля 2013.

На иностранных языках

• Bodart J. R. [books.google.ru/books?id=7KjZyToS_kkC&lpg=PA69&hl=ru&pg=PA75#v=onepage&q&f=false Shapeshifters: The Transforming Monster] // [books.google.ru/books?id=7KjZyToS_kkC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s They Suck, They Bite, They Eat, They Kill: The Psychological Meaning of Supernatural Monsters in Young Adult Fiction]. — Scarecrow Press, 2012. — P. 75-138. — 268 p. — (Scarecrow studies in young adult literature. № 43). — ISBN 0-8108-8227-2, ISBN 978-0-8108-8227-0. (англ.)
• Brown N. R. [books.google.ru/books?id=s5MrNVYmxaUC&hl=ru&source=gbs_book_similarbooks The Complete Idiot’s Guide to Werewolves]. — Penguin, 2009. — 288 с. — (The Complete Idiot's Guide). — ISBN 1-101-15581-7, ISBN 978-1-101-15581-3. (англ.)
• Copper B. The Werewolf: In Legend, Fact & Art. — St. Martin's Press, 1977. — 240 p. — ISBN 0312862229, ISBN 9780312862220. (англ.)
• Coudray Ch. B. [books.google.ru/books?id=NjXpBpGt6VsC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Curse of the Werewolf: Fantasy, Horror and the Beast Within]. — N. Y.: I.B. Tauris, 2006. — 224 p. — ISBN 1-84511-158-3. (англ.)
• Duclos D.. The Werewolf Complex: America’s Fascination with Violence / Trans. by Am. Pingree. — Oxford & N. Y.: Berg, 1998. — ISBN 1-85973-146-5, ISBN 978-1-85973-146-8. (англ.)
• Douglas A. The Beast Within: A History of the Werewolf. — London: Avon Books, 1994. — 360 p. — ISBN 0-380-72264-X, ISBN 978-0-380-72264-8. (англ.)
• [sf-encyclopedia.uk/fe.php?nm=werewolves Werewolves] / D. Langford; [sf-encyclopedia.uk/fe.php?nm=werewolf_movies Werewolf Movies] / St. Jones // The Encyclopedia of Fantasy / Ed. by J. Clute and J. Grant. — London : Orbit, 1997. — ISBN 978-1-85723-368-1.</span>  (англ.)
• [www.sf-encyclopedia.com/entry/werewolves Werewolves] / D. Langford and P. Nicholls // The Encyclopedia of Science Fiction / Eds. J. Clute, D. Langford, P. Nicholls and Gr. Sleight. — London : Gollancz, 16 March 2016.</span>  (англ.)
• [books.google.ru/books?id=SK5o2UZ4WCcC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Essential Guide to Werewolf Literature] / Ed. Br. J. Frost. — Popular Press, 2003. — 364 p. — ISBN 0-87972-860-4, ISBN 978-0-87972-860-1. (англ.)
• Gemra A. Wilkołak // Od gotycyzmu do horroru: wilkołak, wampir i monstrum Frankensteina w wybranych utworach. — Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego, 2008. — 425 S. — (Acta Universitatis Wratislaviensis (№ 3006), Uniwersytet Wrocławski, ISSN 0239-6661). — ISBN 8322928955, ISBN 9788322928950. (польск.)
• Jones S. The Illustrated Werewolf Movie Guide. — Titan Books, 1996. — 143 p. — ISBN 1852866586, ISBN 9781852866587. (англ.)
• Karg B. [books.google.ru/books?id=l8uv3tZpAVoC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Girl's Guide to Werewolves: All You Need to Know about the Original Untamed Bad Boys]. — Adams Media, 2009. — 192 p. — ISBN 1440513759, ISBN 9781440513756. (англ.)
• McMahon-Coleman K., Weaver R. [books.google.ru/books?id=_EFzzFuM8pYC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Werewolves and Other Shapeshifters in Popular Culture. A Thematic Analysis of Recent Depictions]. — McFarland, 2012. — 211 p. — ISBN 0786492503, ISBN 9780786492503.
• Lawrence E. Werewolves in Psyche and Cinema: Man-Beast Transformation and Paradox // Journal of American Culture. — Fall 1996. — Vol. 19. Iss. 3. — P. 103—112. (англ.)
• [books.google.ru/books?id=iUJIB6pGSRsC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s A Lycanthropy Reader: Werewolves in Western Culture] / Ed. Ch. F. Otten. — Syracuse: Syracuse University Press, 1986. — 337 p. — ISBN 0-8156-2384-4, ISBN 978-0-8156-2384-7. (англ.)
• She-Wolf: A Cultural History of Female Werewolves / Ed. by H. Priest. — Manchester University Press, 2015. — 240 p. — ISBN 978-0719089343, ISBN 0719089344. (англ.)
• Steiger B.. [books.google.ru/books?id=P1cs7mq_kxgC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Werewolf Book: The Encyclopedia of Shape-Shifting Beings]. — Visible Ink Press, 2011. — 384 p. — ISBN 1-57859-376-X, ISBN 978-1-57859-376-7. (англ.)
• Stypczynski B. A. [etd.ohiolink.edu/ap/10?0::NO:10:P10_ACCESSION_NUM:kent1222706628 Evolution of the Werewolf Archetype From Ovid to J. K. Rowling (PhD Dissertation)]. — Kent State University, 2008. — 270 p. (англ.)
• Stypczynski B. A. [books.google.ru/books?id=zRt5Gbin5BAC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Modern Literary Werewolf: A Critical Study of the Mutable Motif]. — McFarland, 2013. — 228 p. — ISBN 1-4766-0354-5, ISBN 978-1-4766-0354-4. (англ.)

Ссылки

• [www.elmar-lorey.de/Uebersicht.htm#Hexenverfolgung Zum Thema Hexenverfolgung und zu den speziellen Fällen der «Werwolf-Prozesse»]. Der Seite von Elmar M. Lorey (2002—2015). Проверено 5 июня 2016. [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:YgFiBYoyV2YJ:www.elmar-lorey.de/prozesse.htm+&cd=1&hl=ru&ct=clnk&gl=ru Архивировано из первоисточника 30 мая 2016]. (нем.) [в том числе наиболее полный из известных список судов над «вервольфами»]

Отрывок, характеризующий Ликантропия

Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.
Городовая полиция учреждена по прежнему положению, а чрез ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров, или полицмейстеров, и двадцать комиссаров, или частных приставов, поставленных во всех частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государства, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам, и скоро ваши слезы течь перестанут».
В отношении продовольствия войска, Наполеон предписал всем войскам поочередно ходить в Москву a la maraude [мародерствовать] для заготовления себе провианта, так, чтобы таким образом армия была обеспечена на будущее время.
В отношении религиозном, Наполеон приказал ramener les popes [привести назад попов] и возобновить служение в церквах.
В торговом отношении и для продовольствия армии было развешено везде следующее:
Провозглашение
«Вы, спокойные московские жители, мастеровые и рабочие люди, которых несчастия удалили из города, и вы, рассеянные земледельцы, которых неосновательный страх еще задерживает в полях, слушайте! Тишина возвращается в сию столицу, и порядок в ней восстановляется. Ваши земляки выходят смело из своих убежищ, видя, что их уважают. Всякое насильствие, учиненное против их и их собственности, немедленно наказывается. Его величество император и король их покровительствует и между вами никого не почитает за своих неприятелей, кроме тех, кои ослушиваются его повелениям. Он хочет прекратить ваши несчастия и возвратить вас вашим дворам и вашим семействам. Соответствуйте ж его благотворительным намерениям и приходите к нам без всякой опасности. Жители! Возвращайтесь с доверием в ваши жилища: вы скоро найдете способы удовлетворить вашим нуждам! Ремесленники и трудолюбивые мастеровые! Приходите обратно к вашим рукодельям: домы, лавки, охранительные караулы вас ожидают, а за вашу работу получите должную вам плату! И вы, наконец, крестьяне, выходите из лесов, где от ужаса скрылись, возвращайтесь без страха в ваши избы, в точном уверении, что найдете защищение. Лабазы учреждены в городе, куда крестьяне могут привозить излишние свои запасы и земельные растения. Правительство приняло следующие меры, чтоб обеспечить им свободную продажу: 1) Считая от сего числа, крестьяне, земледельцы и живущие в окрестностях Москвы могут без всякой опасности привозить в город свои припасы, какого бы роду ни были, в двух назначенных лабазах, то есть на Моховую и в Охотный ряд. 2) Оные продовольствия будут покупаться у них по такой цене, на какую покупатель и продавец согласятся между собою; но если продавец не получит требуемую им справедливую цену, то волен будет повезти их обратно в свою деревню, в чем никто ему ни под каким видом препятствовать не может. 3) Каждое воскресенье и середа назначены еженедельно для больших торговых дней; почему достаточное число войск будет расставлено по вторникам и субботам на всех больших дорогах, в таком расстоянии от города, чтоб защищать те обозы. 4) Таковые ж меры будут взяты, чтоб на возвратном пути крестьянам с их повозками и лошадьми не последовало препятствия. 5) Немедленно средства употреблены будут для восстановления обыкновенных торгов. Жители города и деревень, и вы, работники и мастеровые, какой бы вы нации ни были! Вас взывают исполнять отеческие намерения его величества императора и короля и способствовать с ним к общему благополучию. Несите к его стопам почтение и доверие и не медлите соединиться с нами!»
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.