Ликия

Ликия (греч. Λυκία, лат. Lycia, ликийск. Trm̃mis) — в древности страна на юге Малой Азии, находилась на территории современных турецких провинций Анталья и Мугла.

На протяжении первого тысячелетии до н. э. отличалась самобытной культурой: языком, письменностью, архитектурой. Была завоевана последовательно — персами, Александром Великим, римлянами и турками. Длительно сохраняла автономию, входя в состав античных империй.

География

Территория Ликии располагалась на гористом полуострове полукруглой формы. Ликия соседствовала с Карией на западе, с Писидией на северо-востоке и с Памфилией на востоке. Ликийцы занимали долину реки Ксанф и прилегающие территории, примерно до 50 км выше по течению, и от устья по побережью Средиземного моря. Вне долины многие города периодически входили в состав Ликии или соседних стран.

Река Ксанф берёт своё начало в Таврских горах и впадает в Средиземное море. На её берегах примерно в 7 км от моря располагался Ксанфос — в древности крупнейший город Ликии. В регионе было построено много дорог, пересекавших долину, и несколько мостов через реку Ксанф.

История

Начиная с XIV в. до н. э. Ликия была местом, откуда на Египет совершали набеги пираты (будущие «народы моря»).

В 1-м тысячелетии до н. э. Ликию населяли ликийцы, потомки лувийцев. До ассимиляции с греками в III в. до н. э. они говорили на одном из хетто-лувийских языков и в V—IV вв. до н. э. пользовались буквенным письмом (см. «Ликийский алфавит»). С середины VI в. до н. э. Ликия находилась под властью персов, регионом управляли местные династы и их ставленники в отдельных ликийских городах. Этот период в истории Ликии принято называть династическим. Одним из самых известных династов был Гергис (лик. Керига), который, согласно сохранившейся надписи в Ксанфе, воевал на стороне персов и Тиссаферна, подавляя восстание карийского династа Аморга. В восточной части Ликии в IV веке до н. э. правил царь Перикл. Укрепившись в городе Лимира, он принял участие в Великом восстании сатрапов. В конце IV в. до н. э. Ликия входила в состав державы Александра Македонского. После его смерти перешла к Неарху, а в 295—197 гг до н. э. принадлежала Птолемеям. В 197 году до н. э. Ликия стала одним из владений Селевкидов. Позднее многие города региона объединились в Ликийский союз. В I в. до н. э. в качестве автономного государства входила в состав Римского государства. В 43 году император Клавдий на территории Ликии и Памфилии образовал римскую провинцию. После временной свободы при Нероне Ликия навсегда лишилась автономии. Феодосий отделил её от Памфилии, причём столицей региона стала Мира. После 395 года Ликия была связана с Византийской империей, а с XI века перешла под власть мусульман.

Ликийцы в «Илиаде» Гомера

Ценным источником по истории Ликии является «Илиада» Гомера, где представители данной этнической группы выступают в качестве наиболее могущественного союзника, пришедшего на помощь осажденному Илиону. Поэма, интегрирующая в художественной картине Троянской войны большую сумму этнологических и культурно-исторических фактов, содержит целый комплекс интересных сведений, касающихся различных аспектов истории Ликии, в том числе и религиозных. — А. Н. Горожанова; "Аполлон Ликийский"; (по данным "Илиады" Гомера).

В поэме Гомера, фигурируют две группы ликийцев. Одну группу составляли выходцы из Зелеи, располагавшейся к северо-востоку от Илиона, в долине реки Эсеп, в 80 стадиях от устья. Возглавлял отряд Пандар, сын Ликаона. Причем, его воины, в отличие от других союзников, прямо называются «племенем троянским». Этноним «ликийцы» (Luvkioi) используется в «Илиаде» применительно к войску во главе с царем Сарпедоном и его двоюродным братом Главком. Данная группа прибыла из «далекой», «пространной» Ликии на юго-западе Малой Азии.

Ликийцы и их предводители (Сарпедон, Главк, Пандар) принимают активное участие в батальных сценах. Неоднократно в эпосе встречается имя ликийского царя Сарпедона (54 раза), воинственного Главка (23 раза), немногим уступает последнему «лучник отменнейший» Ликаонид Пандар (22). Ликийцы наиболее часто упоминаются Гомером из всех союзников троянцев, остальные представители народов Малой Азии, упоминаются как правило, лишь констатируя их гибель в сражениях.

Правители ликийцев

Цари Лукки

• Сарпедон I (ок. 2600-х годов до н. э.)
• Лукка (Лик)
• Кукуннис сын Лукки (ок. 2000/1700-х годов до н. э.)
• Исар (Амисодар)
• Иобат (Амфианакс, Амфидамант) (ок. 1300/1280 год до н. э.)
• Гиппоной «Беллерофонт» из Коринфа (ок. 1230-х годов до н. э.)
• Гипполох совместно с
• Исандр

Цари Ликии

• Сарпедон II (? — ок. 1183 год до н. э.) совместно с
• Главк (? — ок. 1183 год до н. э.)
• Мегарион (ок. 1183? — ? до н. э.)
• неизвестные

Династический период

В 546 году до н. э. царство вошло в состав Персидской империи, как часть Карийской сатрапии. Регион находился под властью персов до 335 года с незначительными периодами независимости.

• Кезига I (Коссикос) (525—?)
• Куберн (?—480)
• Кезига II (Коссикос) (480—?)
• Купрлли (Коприлис, Коприлос) (?—440 до н. э.)
• Кезига III (Коссикос) (?—?)
• Арппаку (Гарпаг) (?—440 до н. э.)
• Керига (Гергис) (440—410 до н. э.)
• Керей (410—390 до н. э.)
• Ирббина (Арбинас) (390—380 до н. э.)
• Митрапата (ок. 390—370 до н. э.)
• Арттумпара (380—?), правитель Западной Ликии со столицей в Телмессосе
• Перикле (Перикл) (?—360 до н. э.), правитель Восточной Ликии со столицей в Лимире, один из участников Великого восстания сатрапов

Сатрапы Ликии

В 335—305 годы регион находится в составе Македонской империи. С 305 по 301 входит в состав Царства Антигона, с 301 по 295 в составе Царства Лисимаха, с 295 по 272 годы входит в состав Птолемеевского Египта, с 272 по 189 год Ликия находилась под властью Государства Селевкидов, с 189 по 133 год в составе Пергамского царства. С 133 по 27 год до н. э. Ликия в составе Римской республики.

• Неарх (334—300 годы до н. э.)
• Плистарх (300? год до н. э.)

Культура

Из всего культурного наследия ликийцев особенно хорошо сохранились памятники архитектуры. Произведения ликийцев — надгробные памятники, большей частью высечены в естественных скалах; иногда они представляют примеры греческого, специально ионийского стиля, иногда — подражания свойственным Ликии деревянным строениям; изваяния все проникнуты духом истинного греческого искусства. Вооружением ликийцев служили кинжалы и кривые сабли. Ликийцы занимались земледелием, страна была довольно плодородна, давала вино, хлеб, шафран и прочие продукты Малой Азии.

Основные города Ликии

Из многочисленных (якобы 70) первоначальных городов Л. при первых римских императорах сохранилось 23, состоявшие членами старинного, благоустроенного ликийского городового союза. — Ликия; «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона»

Согласно Страбону, 23 города образовали Ликийский союз. По три голоса в нем имела столица Ксанфос и еще 5 самых влиятельных городов: Патара, Пынара, Олимпос, Мира, Тлос.

В число городов союза, имевших один или два голоса, входили Антифеллос, Ариканда, Бальбура, Бубон, Кианея, Лимира, Сидима, Симена, Телмессос, Фаселис, Эноанда.

См. также

• Троянская война
• Западноанатолийская цивилизация

Литература

• T. Bryce and J. Zahle. 1986. The Lycians. Copenhagen: Museum Tusculanum Press.
• Горожанова А. Н. 2006: [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1252 Ликийцы в греческой традиции VIII—V вв. до н. э.] Авт. дисс… к.и.н. Нижний Новгород.

Ссылки

• [www.apeskov.ru/images/stories/Lycia/demre.html Виртуальная экскурсия по Мире и Ликийским гробницам]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Ликия

– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.