Лилиуокалани

Лилиуокалани гав. Lili‘uokalani
Королева Гавайев
20 января 1891 — 17 января 1893
Предшественник:	Калакауа
Преемник:	титул упразднён
Рождение:	Гонолулу, о-в Оаху, Королевство Гавайи
Смерть:	Гонолулу, о-в Оаху, Территория Гавайи
Род:	Калакауа
Отец:	Капаакеа
Мать:	Аналеа Кеохокалоле
Супруг:	Джон Оуэн Доминис
Дети:	нет
Монограмма:
Награды:

Лилиуокалани (гав. Lili’uokalani, первоначально именовавшаяся Лидия Камакаэа Паки, Lydia Kamaka’eha Paki, по мужу Доминис, англ. Dominis; 2 сентября 1838 — 11 ноября 1917) — последняя королева Гавайев с 20 января 1891 года по 17 января 1893 года.

Биография

Сестра короля Калакауа, жена Джона Оуэна Доминиса, американского губернатора Оаху и Мауи; детей не было. Вступила на престол после смерти брата и одним из первых шагов попыталась восстановить реальную власть гавайского монарха, практически сведённую конституцией к нулю. Под предлогом защиты американской собственности представители США организовали государственный переворот и сместили королеву.

Правительство Гровера Кливленда в ноябре 1893 года предлагало вернуть Лилиуокалани корону на некоторых условиях (амнистия политических противников), которые она отвергла и настаивала даже на смертной казни агентов США. 4 июля 1894 года была провозглашена Республика Гавайи, в 1898 году аннексированная США (уже при Мак-Кинли).

16 января 1895 года бывшая королева была взята под стражу, после того, как в садах дворца Иолани было найдено оружие. Через год её освободили. Лидия Доминис — так теперь было её официальное имя — затеяла тяжбу с федеральным правительством из-за коронных земель; в конце концов легислатура Гавайев выписала ей пенсию в 4 тысячи долларов в год, также оставило за ней доход с сахарной плантации в 24 км². Она умерла в 1917 году от инсульта.

Лилиуокалани известна как писательница и автор песен; в тюрьме она написала гавайский гимн Алоха Оэ, а также книгу об истории страны.

Отрывок, характеризующий Лилиуокалани

– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.