Лингводидактика

Лингводидактика — прикладная лингвистическая дисциплина, рассматривающая как обучение иностранному языку, так и усвоение иностранного языка. Лингводидактика исследует общие закономерности обучения языкам, разрабатывает методы и средства обучения определённому языку в зависимости от дидактических целей, изучает влияние монолингвизма (одноязычия) или билингвизма (двуязычия) на усвоение языка и решает целый ряд смежных задач.

История

Термин «лингводидактика» введён в 1969 Н. М. Шанским и с 1975 признан МАПРЯЛ в качестве международного. В англоязычных странах термин «лингводидактика» не используется, однако соответствующая предметная область полностью покрывается двумя самостоятельными прикладными дисциплинами:

• «Преподавание иностранного языка» (англ. language education), рассматривающее процесс обучения с точки зрения преподавателя;
• «Усвоение второго языка» (англ. second-language acquisition), рассматривающее данный процесс с точки зрения обучаемого.

История преподавания иностранных языков

Средневековье и Возрождение

Корни современных методов преподавания иностранных языков восходят к ранним средневековым и возрожденческим практикам преподавания латыни, которая на протяжении всей поздней античности и средневековья была основным языком образования, богословия, торговли, права, науки и государственного управления в Западной Европе. К концу XVI века живые европейские языки стали вытеснять латынь из старых сфер функционирования (особенно из торговли и дипломатии), что вызвало к жизни консервативные тенденции, направленные на закрепление положения латыни в качестве универсального наднационального языка Европы. Особенно значительную роль в этом процессе сыграл Ян Амос Коменский, разработавший полный курс школьной латыни с подробный учебным планом (Opera Didactica Omnia, 1657). В этой работе он излагает основы своей оригинальной теории усвоения языка и заявляет о необходимости систематических занятий и использовании особой методики преподавания для успешного усвоения языка. По Коменскому, изучение языка должно опираться на эмоции и опыт. Преподавание должно быть устным, а классы необходимо снабдить моделями объектов и наглядными пособиями. Эти идеи воплотились в первый иллюстрированный учебник для детей Orbis Sensualium Pictus. Постепенно, по мере утраты латынью своего былого положения, её преподавание трансформировалось из изучения востребованного общественной жизнью языка в рядовой школьный предмет. Изменение статуса потребовало нового обоснования необходимости его изучения: было провозглашено, что латынь — это идеальная форма для мысли, а её изучение развивает интеллектуальные способности и поэтому самоценно. Эта дидактическая идеология привела к повышению интереса к грамматическим аспектам языка в ущерб коммуникативным, что выразилось в практике преподавания классической латыни в так называемых «грамматических школах» XVI—XVIII веков.

XVIII век

Изучение современных языков вошло в учебные планы европейских школ только в XVIII веке и базировалось практически исключительно на механическом переносе практик и методов изучения латыни на материал живых языков, часто даже с полностью идентичным терминологическим аппаратом, что могло приводить к разнообразным казусам. Школьники и студенты учили правила, конструировали по этим правилам предложения и переводили деконтекстуализованные предложения. Устных упражнений практически не было, вместо них студенты должны были научиться применять вызубренные правила для чтения письменных текстов. Этот традиционный метод известен до сих пор под названием грамматико-переводной метод изучения иностранных языков.

XIX—XX века

Появившиеся в XIX веке новые методы преподавания, нередко базирующиеся на противоречащих друг другу установках, стремительно распространились в веке XX. Ключевую роль в этом процессе сыграли практикующие исследователи Генрих Оллендорф (Heinrich Gottfried Ollendorff), Генри Суит (Henry Sweet), Отто Есперсен (Otto Jespersen), Харольд Палмер (Harold Palmer), Л. В. Щерба. Они пытались согласовать общие принципы преподавания языков с существующими лингвистическими и психологическими теориями, зачастую оставляя в стороне собственно практику преподавания в конкретных методических деталях. Однако несмотря на бурное развитие методов преподавания, изучение иностранных языков в образовательных учреждениях на протяжении большей части XX века было крайне низкоэффективным, а в некоторых образовательных системах остается таким и сейчас. Однако существует немало примеров успешного изучения иностранного языка, лишь подчеркивающих контраст между принципиальной способностью человека выучить иностранный язык и неудовлетворительностью многих языковых образовательных программ. Такие методы, как грамматико-переводной и прямой методы, сходят со сцены, а вместо них появляются новые, часто, однако, опирающиеся на личный опыт их создателей и лишенные научного подтверждения их эффективности.

В целом можно выделить два крупных конкурирующих направления в лингводидактике, которые условно можно обозначить как эмпирическое (О. Есперсен, Х. Палмер, Л. Блумфилд) и теоретическое (М. Берлиц, Ф. Гуэн). Эмпиристы подчеркивают важность подражания и запоминания с акцентом на выучивание образцов. Эти методы базируются на представлении, что усвоение языка формируется на основе привычки к многократному воспроизведению образцов в заданных условиях.

Журналы

Основным российским журналом, где обсуждаются вопросы лингводидактики, является «Иностранные языки в школе».

Отрывок, характеризующий Лингводидактика

Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.