Линейные корабли типа «Саут Дакота»
Тип «Южная Дакота» или «Саут Дакота» (англ. South Dakota class) — серия линейных кораблей США. Последние корабли, спроектированные в рамках ограничений, наложенных Вашингтонским морским соглашением 1922 года. Многими специалистами оцениваются как одни из наиболее удачных кораблей, созданных в этих рамках. В 1939—1942 годах были построены четыре корабля этого типа. Все они приняли активное участие во Второй мировой войне, используясь на Тихом океане для усиления авианосных соединений и бомбардировки японских укреплённых позиций на островах. Вскоре после окончания войны, в 1947 году все линкоры этого типа были выведены в резерв в рамках программы по сокращению флота. В резерве линкоры простояли полтора десятилетия, вплоть до окончательного снятия с вооружения, как устаревшего класса кораблей, в 1962 году. Два из кораблей этого типа были пущены на слом, но другие два сохраняются в виде плавучих музеев.
Содержание
Конструкция
Корпус
«Саут Дакоты» были самыми короткими и самыми глубокосидящими «договорными» линкорами. Корпус — гладкопалубный с седловатостью в носу. Стандартное водоизмещение по проекту для «Саут Дакоты» составляло 35 412 т[1]. Фактическое водоизмещение кораблей серий отличалось, особенно после модернизаций в процессе эксплуатации[2].
Для быстрой переброски между океанами к американским линкорам предъявлялись специфические требования, вызванные ограничением Панамского канала по глубине и ширине. Поэтому корпус «Саут Дакот» имел характерную «ящикообразную форму» с практически прямоугольным миделем. Коэффициент общей полноты составил 0,615, призматический — 0,618, полноты площади ватерлинии — 0,709 и мидель-шпангоута — 0,993. Борт практически без завалов от верхней палубы уходил отвесно вниз к днищу. От первой до третьей башни шла характерная полка-шельф, в которой располагались заправочные порты[3]. Глубина корпуса на миделе составляла 15,85 м. Высота верхней палубы на водой составляла 8,712 м в носу и 6,277 м в корме[1].
Силовой набор корпуса выполнялся по продольной схеме. Шаг шпации составлял 1,22 м, общее число шпангоутов — 167 штук, пронумерованных с носа в корму. При сборке корпуса применялась сварка, однако большая часть соединений выполнялось клёпкой. Особенностью конструкции было широкое применение в конструкции стали STS, по сути представляющей собой гомогенную броню. Она использовалась не только для бронепалуб, но и для подкладки под броневым поясом, переборок ПТЗ, в ряде мест для бортовой обшивки и надстроек[1].
Корабли оснащались двумя параллельными балансирными рулями площадью 25,4 м² каждый. Рули могли отклонятся на 36,5° в каждую сторону. Эффективность рулей была достаточна велика и корабли имели хорошую управляемость, хоть и несколько худшую, нежели у линкоров предыдущей серии. На скорости 26 узлов диаметр тактической циркуляции «Массачусетса» составлял 655—660 м, в то время как у «Вашингтона» — 604 м[4].
Как и на «Вашингтоне», в кормовой части для снижения сопротивления были применены скеги для валов. Это позволяло получить более полные обводы кормовой части и снизить сопротивление. В отличие от «Вашингтона» в скеги были зашиты не внутренняя, а внешняя пара валов. Это снизило эффективности рулей[прим. 1][5], однако «Саут Дакоты» не были подвержены такой сильной вибрации на полных ходах, как корабли предыдущего типа. Тем не менее, полностью от вибрации избавиться не удалось и пришлось экспериментировать с винтами. В процессе эксплуатации они, как и на «Вашингтонах», менялись несколько раз[6].
Мореходность была посредственной. По сравнению с «Вашингтоном» корпус был более коротким и глубоко сидящим, а высота борта была меньше. В свежую погоду и на полной скорости верхнюю палубу заливало морской водой. Так, носовой 40-мм автомат постоянно был «мокрым» и практически не мог использоваться, поэтому его в конце концов сняли[6].
На всём протяжении корпуса шли верхняя (первая), вторая и третья (главная броневая) палубы. Третья палуба была параллельна килю на всём протяжении. Верхняя и вторая палубы имели подъём в носу. Так как межпалубное расстояние между ними возрастало, в носу до 35 шпангоута между верхней и второй палубами находилась дополнительная полупалуба. Под второй палубой между второй и третьей башнями ГК шёл узкий настил, не доходивший по ширине до бортов. Он играл роль противоосколочной палубы. Ниже третьей палубы шли первая и вторая платформы и палуба трюма[6].
Силуэт «Саут Дакот» был весьма характерным, но по своему красивым: компактная надстройка вокруг единой дымовой трубы, ощетинившаяся орудиями и антеннами. Внутренняя и внешняя компоновка линкоров была чрезвычайно плотной. Силовая установка была эшелонированной. Она располагалась ниже третьей палубы и состояла из четырёх машинно-котельных отделений (МКО), в каждом из которых находились комплект турбин, котлов и вспомогательных механизмов. Каждое МКО обслуживало один вал, а дымоходы всех четырёх выводились в одну дымовую трубу. Перед МКО № 1 располагались аварийные дизель-генераторы и опреснители. Сразу за четвертым МКО шла ещё одна группа дизель-генераторов. Погреба 127-мм башне располагались по бортам от МКО. С носа и кормы к энергетической установке примыкали погреба главного калибра. Над носовым отсеком дизель-генераторов располагались центральный пост, главный контрольный пост, главный центр радиосвязи и шифрования[6].
Пирамидальная надстройка была короткой и представляла собой единый комплекс с возвышенным расположением универсальных и зенитных артиллерийских установок, РЛС и антенн радиосвязи, башенок и дальномеров артиллерийских командно-дальномерных постов (КДП)[6].
Офицерские каюты находились в передней части надстройки, на главной палубе перед дымоходами, и уровнем выше. Кают-компания располагалась перед коммуникационной трубой в боевую рубку. Кубрики матросов и старшин находились за машинным отделениями на второй и третьей палубах, в кормовой части надстройки и за барбетом башни ГК № 3. Из-за более плотной компоновки условия обитаемости были несколько хуже чем на «Вашингтонах». В военное время также возникали сложности, вызванные ростом экипажа из-за увеличения количества установок зенитной артиллерии, РЛС и новых постов управления. По первоначальному проекту экипаж «Саут Дакоты» составлял 1849 человек. Офицеры жили в основном в двухместных каютах. Индивидуальные каюты полагались только адмиралу, командиру корабля и нескольким старшим офицерам. Кубрики команды оснащались двух- и трехъярусными койками — подвесными, но с жёсткой рамой. К 1942 году экипаж линкора «Массачусетс» составлял уже 2232 человек, в том числе 97 офицеров. К 1945 году его экипаж насчитывал 2354 человека, в том числе — 118 офицеров. Экипажи «Индианы» и «Алабамы» были примерно такими же. Экипаж же «Саут Дакоты» к 1945 году составил практически 2,5 тыс. человек. Для размещения увеличившегося экипажа пришлось уплотнить размещение офицеров, а в кубриках разместить четырёхъярусные койки[7].
По проекту предусматривалось наличие 12 шлюпок, однако в военное время легковоспламеняемые шлюпки представляли собой опасность и заменялись на спасательные плоты. В 1942 году на «Массачусетсе» находился 40-футовый баркас на 90 человек, два 26-футовых 22-местных вельбота и одна 10-местная 24-футовая шлюпка. Также имелось 5 60-местных, 12 40-местных и 8 2-местных спасательных плотов. Для обслуживания шлюпок предусматривалось два шлюпочных крана. В связи с уменьшением количества шлюпок количество кранов уменьшалось. На «Саут Дакоте» в ходе войны оба крана сняли, «Алабама» вошла в строй вообще без них. На «Индиане», и по всей видимости на «Массачусетсе», остался один кран по правому борту[8].
Защита
Бронирование новых линкоров традиционно для американских линкоров выполнялось по схеме «всё или ничего» — сильно защищенная цитадель при практически отсутствующем бронировании надстроек и в оконечностях. За счет короткого корпуса масса брони даже была уменьшена на 900 т при общем усилении бронирования. Цитадель изначально рассчитывалась под противостояние 406-мм снарядам. Зона свободного маневрирования под 1016-кг 406-мм снарядом простиралась от 17,7 до 30,9 тыс. ярдов (16,2 до 28,3 км). Это было значительно лучше, чем у предыдущего типа «Вашингтон» — от 21,3 до 27,8 тыс. ярдов (19,5 — 25,4 км). Правда после поступления на вооружение нового 1225 кг снаряда ЗСМ пересчитали и она получилась гораздо скромнее — от 20,5 до 26,4 тыс. ярдов (18,7-24,1 км). Правда такой снаряд был только в США и против 410-мм японского снаряда ЗСМ была шире[8].
В качестве броневого материала использовалась броня трёх видов. Поверхностноупрочненная броня «класса А» была одним дальнейших вариантов развития крупповской брони. Она использовалась для толстой вертикальной брони. В качестве гомогенной использовалась броня «класса В». По химическому составу она была практически идентична стали STS и по факту отличалась только толщиной листов. При толщине свыше трёх дюймов (76 мм) броневой материал классифицировался как броня «класса В», все что равно или меньше — STS. Гомогенная броня использовалась для горизонтальной и тонкой вертикальной брони[9][прим. 2].
Броневая цитадель линкоров типа «Саут Дакота» была короче чем на предыдущем типе и составляла всего 113,4 м вместо 136. Главный пояс начинался от второй (броневой палубы) и шел вниз с наклоном в 19°. Он изготавливался из плит брони «класса А» толщиной 310 мм, на бетонной подушке и подкладке из 22 мм STS. Крепление пояса к подложке осуществлялось с помощью шпилек и гайки из никелевой стали с использованием стальных шайб. Для герметизации использовались парусиновые и пеньковые прокладки, пропитанные свинцовым суриком. Пояс был внутренним и находился за внешней обшивкой из 32 мм STS[10]. Пояс шел до третьей палубы. Ниже нее он продолжался подводным поясом из брони «класса В». Подводный пояс шел вниз до самого днища с клинообразным утоньшением с 310 до 25 мм. По задумке конструкторов этот пояс должен был одновременно служить защитой от поднырнувших снарядов и в качестве противоторпедной переборки. По концам цитадель замыкалась траверзами толщиной 287 мм. Носовой траверз шел от второй палубы до третьей платформы, продолжаясь ниже 16-мм переборкой. В кормовой части траверз был ниже по высоте. Здесь к цитадели примыкала броневая коробка защищавшая рулевые механизмы и приводы. Коробка по бортам изготавливалась из брони «класса А» толщиной 323 мм расположенных с развалом 19° на подушке из (???). Сверху рулевые приводы были закрыты 157-мм палубой, а в корме 287-мм траверзом[11].
На уровне первой (верхней) палубы шла первая броневая палуба из STS толщиной 38 мм. Она предназначалась для взведения взрывателей бомб и снарядов. На уровне второй палубы шла главная броневая палуба. Эта палуба имела переменную толщину по ширине. В диаметральной плоскости это было 127 мм брони «класса В» на подложке из 19 мм STS, что давало эквивалент 146 мм брони. У бортов верхний слой был толще — 135 мм брони «класса В» на 19 мм подложке STS (эквивалент 154 мм)[11].
Бронезащита артиллерии главного калибра была очень толстой и имела свои особенности. Американцы посчитали что лобовые плиты башен не рационально изготавливать из упрочненной брони, потому что изготовление таких плит сложный процесс и весьма вероятно при попадании образование осколков. Поэтому лобовые плиты башен главного калибра изготавливались из 457-мм плит гомогенной брони «класса В». Остальное бронирование башен также было из брони «класса В». Кормовые стенки имели толщину 305 мм, боковые — 241 мм, крыша — 184 мм. Выше второй палубы толщина барбетов составляла 439 мм. В районе диаметральной плоскости, там где башни прикрывали друг друга, толщина барбетов уменьшалась до 294 мм. Ниже второй палубы барбет имел меньшую толщину. До третьей палубы он шел толщиной 76 мм, ниже — 38 мм[12].
Традиционно для американских линкоров боевая рубка имела солидное бронирование. Всё оно изготавливалось из гомогенной брони. Стенки и коммуникационная труба имели толщину 406 мм. Крыша имела толщину 184 мм, пол — 102 мм[12].
В остальных частях бронирование использовалось весьма ограниченно. Башни универсального калибра были защищены броней толщиной 51 мм. Это было меньше чем на европейских линкорах, но за счёт этого достигалась высокая подвижность установки, очень важная при отражении воздушных атак. Башенки КДП главного и универсального калибра и их коммуникационные трубы прикрывались броней толщиной 38 мм. Зенитные автоматы их посты управления закрывались противоосколочными экранами[12].
Противоторпедная защита по сравнению с предыдущим типом претерпела значительные изменения. Ранее традиционной для американских линкоров была слоистая ПТЗ с пятью противоторпедными переборками. На «Саут Дакоте» количество переборок было сокращено до четырёх, при этом наклонный подводный броневой пояс играл роль третьей из них. ПТЗ шла по всей длине цитадели от 36 до 129 шпангоута, по высоте от третьей палубы до трюма. Глубина ПТЗ в самом широком месте составляла 5,45 м. Две первых от борта полости были заполнены нефтью или балластной водой и предназначались для поглощения и рассеивания энергии взрыва. Две следующие полости оставались (если полости четыре, откуда четыре переборки, если должно быть три?) пустыми и предназначались для улавливания осколков и удержания течи. Между 31-м и 129-м шпангоутами шло тройное дно. Обе его полости имели высоту по 0,914 м и заполнялись жидким топливом, резервной водой для котлов или питьевой[13].
К недостаткам ПТЗ следует отнести сравнительно малую глубину и использование в качестве ПТП броневого пояса. Более поздние опыты показали что для лучшей сопротивляемости взрыву ПТП должна иметь возможность растягиваться, а пояс для этого был слишком жёстким.
Определённой компенсацией за недостатки ПТЗ была продуманная система борьбы за живучесть корабля. На третьей палубе перед машинным отделением в районе диаметральной плоскости располагался центр по борьбе с повреждениями. В него были выведены из всех отсеков данные разнообразных датчиков повреждений — затопления, течи, пожара, внешних и внутренних взрывов, задымления, загазованности и т. п., а также указатели крена и дифферента. Из этого центра можно было дистанционно затопить, осушить, включить систему орошения в любом отсеке. В третьем машинном отделении находился центр контроля состояния энергетической установки и устранения её неисправностей. По различным направлениям борьбы за живучесть были организованы семь ремонтно-восстановительных партий из специально обученного персонала. Также по всему кораблю располагались специализированные посты, снабжённые средствами поиска и ликвидации повреждений[14].
Энергетическая установка
Четырёхвальная силовая установка новых линкоров была выполнена по эшелонированной схеме. Четыре машинно-котельных отделения (МКО) шли друг за другом по длине и занимали всю ширину корпуса между ПТЗ. В каждом МКО находился турбозубчатый агрегат (ТЗА) с приводом на индивидуальный вал, два котла и набор вспомогательного оборудования. В МКО № 1 и № 3 котлы находились по правому борту, а ТЗА по левому. В МКО № 2 и № 4 соответственно наоборот[14].
В первых трёх МКО стояли по два турбогенератора. В четвертом отделении стоял один турбогенератор[14]. Мощность семи генераторов составляла 7000 кВт (по 1000 кВт)[15]. Перед носовым МКО располагался отсек в котором стояли два резервных дизельгенераторы мощностью 200[15] кВт. И турбо и дизель генераторы вырабатывали трехфазный переменный ток напряжением 450 В. В одном отсеке с дизель-генераторами стояли два главных опреснителя, производительностью по 40 000 галлонов (151,4 т) пресной воды в сутки. В МКО№ 4 стоял еще один малый опреснитель производительностью 12 000 галлонов (45,4 т) воды в сутки[14].
Котлы вырабатывали пар с температурой 454,4°С под давлением 40,64 кг/см²(600psi). На «Саут Дакоте» и «Алабаме» стояли котлы фирмы «Бабкок и Уилкокс», на двух остальных — Foster Weller. ТЗА также производились двумя фирмами. Для «Саут Дакоты» и «Массачусетса» их изготовил «Вестингхауз», для «Алабамы» и «Индианы» — «Дженерал Электрик». Каждый ТЗА состоял из турбин переднего хода высокого и низкого давления с приводом на вал через двухступенчатый планетарный редуктор. На полной мощности скорость вращения турбин высокого давления 6100 об/мин, низкого — 5011 об/мин, вала — 185 об/мин. Мощность каждого ТЗА 32 500 л.с., при форсировании — 35 000 л.с. Суммарная мощность силовой установки 130 000 л.с. и 140 000 л.с. при форсаже. Турбины заднего хода были были выполнены в одном корпусе с турбинами низкого давления. Мощность каждой составляла 8000 л.с. при 3250 об/мин — суммарно 32 000 л.с. Так как МКО располагались в шахматном порядке, все валы были разной длинны. По проекту все винты были четырехлопастными — внутренние диаметром 5,344 м и внешние 5,398 м. Внешняя пара валов находилась в специальных скегах. Это уменьшало эффективность рулей по сравнению с расположением в скегах внутренних валов на «Вашингтоне»[12]. Зато снижало проблемы с вибрацией[16]. Правда полностью от нее избавиться не удалось, даже не смотря на то, что в процессе эксплуатации винты менялись на трех и пяти лопастные[17]. Так в 1946 году на «Саут Дакоте» стояли внутренние четырехлопастные и диаметром 5,386 м и внешние пятилопастные винты диаметром 5,296 м[16].
Вооружение
- Главный калибр
«Саут Дакоты» получили такую же артиллерию главного калибра как и предшественники — девять 406-мм орудий 16"/45 Mark 6 в трёх трёхорудийных башнях[18]. Поршневой затвор системы Вэлина качающийся, с открыванием вниз. Имелись инерционные предохранители от двойного заряжания, блокирующие открывание при наличии в каморе неиспользованного заряда. Заряжание орудий картузное, заряд состоял из шести частей[19].
После выстрела ствол продувался воздухом из эжекторной системы. В состав противооткатных устройств входили два гидро-пневматических накатника и один гидравлический тормоз отката. Накатники располагались сверху, крепясь штоками к люльке выше цапф. Тормоз крепился на нижней поверхности цилиндрической люльки. Между накатниками находился специальный дифференциальный цилиндр, обеспечивающий герметичность и надежность работы гидро-пневматической системы наката[20].
Трехорудийные башенные установки были практически идентичны таковым на типе «Вашингтон». Вес вращающейся части (с броней) порядка 1500 т. Внутренний диаметр барбета — 11,35 м, диаметр роликового погона 10,49 м. Орудия монтировались в индивидуальных люльках. Расстояние между осями стволов 2,972 м. Установка и демонтаж стволов могли осуществляться без снятия крыши башни. Для снижения рассеивания при полных залпах центральное орудие имело задержку выстрела на 60 мс. Башни оснащались дистанционным приводом как для горизонтальной, так и для вертикальной наводки. Кроме централизованного удаленного управления имелось резервное автономное управление из самой башни. Приводы башни были электрогидравлическими. Подъемные винты и силовые приводы вертикальной наводки располагались под боевым отделением[21]. Вертикальная наводка каждого орудия осуществлялась винтом с приводом от 60-сильного двигателя. Максимальное возвышение составляло 45°. Угол склонения для возвышенной башни составлял 0°, у остальных −2°. Заряжание осуществлялось при постоянном угле возвышения в 5°. Скорость подъема стволов 12°/сек[22]. Механизмы горизонтальной наводки стояли на уровень ниже. Электрогидравлический привод мощностью 300 л.с.[21] обеспечивал скорость вращения башни 2°/сек[22].
Штатный боезапас каждой башни составлял 130 снарядов на ствол. Они хранились на двух следующих уровнях внутри барбета на кольцевых полках. Для передачи снарядов в систему подачи снаряды перемещались сначала на специальные вращающиеся кольцевые платформы. Обе кольцевые платформы оснащались приводом от 40-сильного электродвигателя. При вращении кольцевых платформ снаряды устанавливались напротив одного из трёх подъемников и перемещались к ним. Ряд операций осуществлялся с применением ручного труда, что было не характерно для линкоров других стран. Снарядные подъемники толчкового типа обслуживали каждый своё орудие. Привод каждого подъемника осуществлялся 60 сильным электродвигателем. Центральный подъемник был вертикальным, боковые изогнутыми. Снаряд вертикально подавался в боевое отделение, а затем гидроцилиндром укладывался на загрузочный лоток. Дальше в ствол снаряд подавался цепным прибойником с приводом от 75-сильного электродвигателя. Для того что бы ведущий поясок снаряда вошел в нарезы подача осуществлялась на достаточно большой скорости с характерным лязгом[23].
Зарядные погреба были двухярусными. Полный заряд состоял из шести шелковых картузов массой по 49,9 кг. Картузы подавались в боевое отделение цепными подъемниками с приводом от 60-сильного электродвигателя и вручную укладывались на зарядный лоток вслед за снарядом. Их подача в камору также осуществлялась прибойником, но уже с меньшей скоростью, чтобы избежать воспламенения заряда[23].
Первоначально в боекомплект входили только бронебойные снаряды Mk.6 массой 1225 кг. При использовании полного заряда ему придавалась начальная скорость в 701 м/с. Снаряд оснащался разрывным зарядом из 18,4 кг пикрата аммония. Для распознавания всплесков от собственных снарядов под баллистическим наконечником размещалось вещество подкрашивающее всплеск. К концу войны основной задачей линкоров стала не борьба с японскими линкорами, а обстрелы берега. Поэтому в состав их боекомплекта вошли фугасные снаряды Mk.13 массой 862 кг. Разрывной заряд составлял 69,9 кг TNT[24].
- СУАО главного калибра
Система управления огнём американских линкоров была весьма продвинутой для своего времени и была одной из сильных сторон проекта. На момент начала войны за счёт качества оптики германская и японская системы ещё обеспечивали подобие характеристик. Но с 1942 года в связи с появлением артиллерийских радаров американская система стала обладать явным превосходством[25].
Данные от директоров главного калибра передавались на центральный пост, где производились расчет данных для стрельбы. Отсюда они передавались башни где орудиям придавались нужные углы наведения[25].
Данные для управления получались в командно-дальномерных постах (КДП) главного калибра. По одному КДП Mk.38 находилось в передней и задней части надстройки. Задачей КДП была выдача в центральный пост данных о азимуте и дальности до цели. Каждый КДП оснащался дальномером с базой 8,1 м. В ходе войны на них стали устанавливать артиллерийские радары. Первым появился артиллерийский радар Mk.8. Затем Mk.13. Радары позволяли отслеживать дальность и азимут цели, а также могли засекать всплески от падения собственных снарядов. Всплески 406-мм снарядов радар Mk.8 мог засекать на дальности до 32, а Mk.13 до 38,4 км[25].
На крыше боевой рубки монтировался резервный КДП с перископами Mk.30 и Mk.32. Первоначально он оснащался 4,6 метровым дальномером, но затем его заменили на радар Mk.27[26].
Данные от КДП поступали в центральный пост, располагавшийся под бронепалубой на первой платформе. Кроме азимута и дальности до цели, её курсового угла и скорости от КДП, сюда поступали метеорологические данные, степень износа стволов, параметры движения собственного корабля от гирокомпасов и лага. Центральным компонентом системы управления был автомат стрельбы Мк.1а. Его задачей был расчет углов наведения орудий на основе поступивших данных[25]. Автомат стрельбы представлял собой аналоговый электро-механический компьютер помещенный в корпусе 6х3х4 фута. Время баллистического расчета для первого залпа составляло пол минуты, для последующих — несколько секунд. Вычисленные данные углов наведения через сельсины синхронно передавались на механизмы вертикальной и горизонтальной наводки башен. Автомат использовался для управления орудиями главного и универсального калибра и позволял также осуществлять расчет установок для стрельбы осветительными снарядами[27].
В паре с автоматом стрельбы использовалась гировертикаль Mk.43. Гировертикаль позволяла стабилизировать орудия относительно линии прицеливания. С помощью неё отслеживались углы крена и дифферента и осуществлялось внесение поправок в цепь сельсинов. Таким образом орудия постоянно оставались в положении рассчитанном автоматом стрельбы. Залп осуществлялся оператором гировертикали посредством замыкания цепи электроспуска орудий соответствующими ключами на лицевой панели прибора[27].
В состав гировертикали входил вертикальный гироскоп. Второй принципиальной частью гировертикали был полусферический колпак (на корабельном жаргоне «шляпа» или «зонтик»). Колпак качался в пространстве вместе с кораблём. От автомата стрельбы передавались рассчитанные углы вертикального и горизонтального наведения и посредством прецизионных карданных передач колпак сдвигался относился геометрического центра его сферы на заданные углы. Колпак двигался вместе с кораблём относительно вертикально стоящего гироскопа. С помощью двухкоординатной системы электромагнитов углы отклонения колпака от гироскопа преобразовывались в поправки углов наведения орудий и сельсинами синхронно передавались в башни главного калибра. Силовые приводы удерживали необходимое положение орудий в пространстве. Система достаточно хорошо работала даже в условиях сильной качки. Проблемы наступали только при резкой качке, когда силовые приводы не успевали придавать орудиям нужное положение[28].
Башни главного калибра могли вести огонь и самостоятельно под локальным управлением. С обоих сторон сквозь боковые стенки башен были выведены головки 12-кратных оптических прицелов вертикального и горизонтального наводчиков. А в задней части башни располагался 14 метровый 25-кратный дальномер. Расчёты углов наведения в этом режиме помогал вычислять портативный башенный автомат, также представляющий собой аналоговый компьютер[26].
| Орудие | 16"/45 Mark 6[29][30] | 5"/38 Mark 12[31][32] | 40 mm/56 Mark 1 (Bofors)[33][34] | 1.1"/75 Mark 1[35][36] | 20 mm/70 Marks 2 (Oerlikon)[37][38] | |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Калибр, мм | 406 | 127 | 40 | 28 | 20 | |
| Длина ствола, калибров | 45 | 38 | 56 | 75 | 70 | |
| Год разработки | 1936 | 1932 | 1936 | 1929 | 1939 | |
| Масса орудия без замка, кг | 97 231 | 1810 | 522 | 252 | 68,04[прим. 3] | |
| Скорострельность в/мин | 2 | 15-22 | 120 | 150 | 450 | |
| Тип заряжания | картузное | раздельно-гильзовое | унитарное | |||
| Масса заряда, кг | 242,7 | 6,9-7,03 | 0,314 | 0,120 | 0,086 | |
| Тип снаряда | Бронебойный Mark 6 | Осколочно-фугасный Mark 13 | Осколочно-фугасный Mark 34 |
Осколочно-фугасный Mark 1 |
Осколочно-фугасный Mark 1 |
Осколочно-фугасный Mark 3 |
| Масса снаряда, кг | 1225 | 862 | 25 | 0,9 | 0,416 | 0,123 |
| Начальная скорость м/с | 701 | 803 | 792 | 881 | 823 | 844 |
| Живучесть ствола, выстрелов | 395 | 4600 | 9500 | 9000 | ||
| Максимальная дальность, м | 33 741 | 36 741 | 15 903 | 10 180 | 6 767 | 4 389 |
| Досягаемость по высоте, м | - | 11 887 | 6797[прим. 4] | 5791 | 3048 | |
| Установка | Mark 28 mod 0 | Mark 2 Quad | Quadruple Mount Mark 2 Mod 2 |
Mark 2 | ||
| Количество стволов | 3 | 2 | 4 | 4 | 1 | |
| Масса вращающейся части | 1426 т Башни № 1 и № 2 1460 т башня № 3 |
70 894 кг | 10 524-10 796 кг | 4 763 кг | 769 кг | |
| Углы возвышения | −2°/+45° 0°/+45° башня № 2 |
-15°/+85° | -15°/+90° | −15°/+110° | −5°/+87° | |
| Скорость наведения вертикального / горизонтального, гр/с | 12 / 4 | 15 / 25 | 24 / 26 | 24 / 30 | ручное | |
- Универсальный калибр
Универсальная артиллерия линкоров была представлена 127-мм 38-калиберными универсальными орудиями 5"/38 Mark 12 в двухорудийных башенных установках Mark 28 mod 0. На головном корабле стояло восемь таких башен, на остальных — десять. По пять башен были установлены по бокам надстройки с расположение на двух уровнях в виде буквы W. Вторая и четвертая башни находились на уровень ниже остальных. На «Саут Дакоте» по проекту вместо АУ № 3 устанавливался 28-мм счетверённый автомат, а на месте перегрузочных отделений расположили помещения для офицеров штаба[23].
Орудие 5"/38 Mark 12 имело клиновый полуавтоматический затвор и раздельно-гильзовое заряжание. Снаряд имел массу порядка 25 кг, а снаряженная гильза 11,3 кг. Первоначально в боекомплект входили «коммоны» Mk.32, 38 и 46, и фугасные Mk.35 и Mk.49. К концу войны их вытеснили зенитные Mk.31 и Mk.35 с головным и донным взрывателем. Они могли использоваться как по воздушным, так и по надводным целям. При этом Mk.31 оснащался радиолокационным взрывателем. Взрыватель улавливал отраженный сигнал РЛС и срабатывал при пролёте вблизи цели[39].
Башня могла управляться как дистанционно силовым приводом по вертикальной и горизонтальной осям, так и локально из самой башни. Под башней находилось перегрузочное отделение, а еще ниже погреба. Боезапас составлял по 500 снарядов на ствол. При этом по 50 снарядов на ствол находились в готовом к применению виде в подбашенном перегрузочном отделении. Сами погреба находились над машинными отделениями, сбоку от перегрузочных отделений. Из погребов в перегрузочное отделение вели снарядный и зарядный элеваторы. Из перегрузочного отделения в боевое снаряды подавались по подъемникам, вращающимся вместе с центральным штырем башни. Заряжание производилось при любом угле возвышения. Скорострельность зависела от тренированности расчетов и составляла до 15-22 выстрелов в минуту на ствол. Каждую установку обслуживало 37 человек. Из них 13 находилось в самой башне и 24 в перегрузочном отделении и погребах[40].
Управление универсальной артиллерией осуществлялось с помощью КДП Mk.37. Четыре КДП во вращающихся башнях размещались по ромбической схеме — по одному спереди и с сзади надстройки и по одному по бортам. КДП Mk.37 могли осуществлять наведение универсальной артиллерии по наземным целям, а также осуществлять наведение орудий главного калибра. Кроме того из КДП можно было осуществлять дистанционное управление 91-см боевыми прожекторами. Первоначально на «Саут Дакотах» стояло шесть прожекторов, но с появлением РЛС их количество постепенно уменьшалось[41].
В башенке КДП Mk.37 находился оптический дальномер Mk.42 с базой 4,5 метра и три визира — командира башни, вертикального и горизонтального наводчиков. В процессе второй мировой войны в дополнение к оптике КДП начал оснащаться РЛС. Первоначально был установлен радар Mk.4. Затем он был замещен на пару радаров — Mk.12 и Mk.22. От башни КДП вниз шли бронированные коммуникационные трубы. С их помощью осуществлялась связь с размещенным под броневой палубой поста управления универсальной артиллерией[41].
- Зенитное вооружение
По проекту ПВО ближней зоны состояло из четырёх счетверённых 28-мм автоматов и восьми 12,7 мм пулемётов «Браунинг». Первые же месяцы войны в Европе показали высокую опасность авиационных налётов и ПВО ближней зоны американских линкоров было признано не достаточным. Оно постоянно усиливалось в процессе войны, с постепенной заменой проектных зениток на более эффективные 40-мм «Бофорсы» и 20-мм «Эрликоны». Так головной корабль вступил в строй имея семь счетверённых 28-мм автоматов, 16 одинарных «эрликонов» и восемь 12,7-мм пулемётов. Впоследствии ненадежные 28-мм автоматы заменили на 40-мм «Бофорсы», а «браунинги» заменили на более эффективные «эрликоны». Остальные корабли серии вступали в строй сразу с вооружением из «бофорсов» и «эрликонов». Количество стволов зенитной артиллерии постоянно увеличивалось в ходе войны, что приводило к росту численности экипажа и водоизмещения[42].
40-мм «Бофорсы» устанавливались в счетверённых установках с монтажом в специальном противоосколочном бруствере диаметром 5,5 м. Установка обслуживалась расчетом из 11 человек. В него входили командир расчета, два наводчика (отдельно для горизонтального и вертикального наведения) и восемь заряжающих. «Бофорсы» имели силовой привод и могли управляться дистанционно, стреляя «вслепую» под управлением от командно-дальномерных постов Мк.51 или Мк.54. 20-мм «Эрликоны» первоначально устанавливались в одиночных установках с наведением от кольцевого прицела. К концу войны часть их них заменили на двух и четырёх ствольные установки, которые могли управляться от КДП Мк.51. Для одиночной установки расчет состоял из четырёх человек — стрелка-наводчика, его помощника и двух подносчиков боеприпасов[43].
После появления в конце войны камикадзе появились планы по установке 76-мм 50-калиберных зениток. Камикадзе нужно было не просто сбивать, а буквально разваливать в воздухе. Для чего 40-мм снарядов уже не хватало. Но до конца войны эти планы осуществить не успели[44].
Дистанционное управление 40-мм автоматами первоначально осуществлялось с помощью директоров Mk.51 с визиром Mk.14. К концу войны их заменили более совершенные Mk.57 с радиолокатором Mk.34. В качестве резервного способа управления имелось возможность ручного локального наведения с помощью кольцевых прицелов, а каждый четвертый снаряд был с трассером[41].
Одиночные 20-мм установки имели только кольцевые прицелы и управлялись вручную. Для облегчения наведения также применялись трассирующие снаряды. К концу войны появились многоствольные 20-мм установки, для которых удаленное управление могло осуществляться с помощью визирной колонки Mk.14[41].
| Изменение состава зенитного вооружения[45][46] | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Корабль | период | 40 мм/56 | 28 мм/75 | 20 мм/70 | 12,7 мм |
| «Саут Дакота» | по проекту | - | 16 | - | 8 |
| март 1942 | - | 28 | 16 | 8 | |
| сентябрь 1942 | 16 | 20 | 36 | - | |
| февраль 1943 | 68 | - | 35 | - | |
| декабрь 1944 | 72 | - | 72 | - | |
| март 1945 | 68 | - | 77 | - | |
| «Индиана» | по проекту | - | 12 | - | 12 |
| июнь 1942 | 24 | - | 16 | - | |
| декабрь 1942 | 24 | - | 35 | - | |
| октябрь 1943 | 48 | - | 56 | - | |
| декабрь 1944 | 48 | - | 56 | - | |
| 1945 | 48 | - | 52 | - | |
| «Массачусетс» | апрель 1942 | 24 | - | 12 | - |
| ноябрь 1942 | 24 | - | 35 | - | |
| январь 1943 | 40 | - | 50 | - | |
| июнь 1944 | 64 | - | 58 | - | |
| август 1944 | 72 | - | 38 | - | |
| август 1945 | 60 | - | 38 | - | |
| «Алабама» | апрель 1942 | 24 | - | 12 | - |
| январь 1943 | 32 | - | 35 | - | |
| март 1943 | 48 | - | 40 | - | |
| май 1943 | 48 | - | 52 | - | |
| февраль 1945 | 48 | - | 56 | - | |
| ноябрь 1945 | 56 | - | 48 | - | |
- радиолокационное вооружение
В начале службы линкоры имели радар обнаружения воздушных целей SC и радар обнаружения надводных целей SG. В ходе войны вместо радара SC поставили SK, а количество SG увеличили. Ближе к концу войны появились радар дальнего обнаружения самолётов SK-2 и кораблей SU[47].
Артиллерийские радары Mk.3 были установлены на два КДП ГК перед кампанией на Гуадалканале[48]. Его заменил радар Mk.8, первым установленным на «Индиане» в августе 1942 года. Четыре КДП среднего калибра Mk.38 оснащались радарами Mk.4 с момента постройки. Вместо них позже установили пару радаров Mk.12 и Mk.22. Все эти радары использовались для стрельбы по воздушным и надводным целям. Расположение радаров было приблизительно одинаковым и, к примеру, на «Саут Дакоте» при выводе в резерв стоял радар SK на фок-мачте, два радара SG — на фок- и грот-мачте, артиллерийские радары Mk.27 на крыше боевой рубки, четыре комплекта радаров Mk.12 и Mk.22 на каждом из КДП среднего калибра и два радара Mk.8 на каждом из КДП главного калибра[49].
На антеннах поисковых радаров SC и SK сверху устанавливались рамочные антенны BM системы опознавания «свой-чужой» IFF. На тарелкообразных антеннах радара SK-2 антенны IFF имели вид выступающего диполя. Вместе с антеннами BM в комплексе работали антенны BK системы предупреждения о облучении внешними РЛС. Для противодействия РЛС противника имелись станции станции глушения и постановки помех EMC (Electronic Couunter Measure). В их состав входили шумовые усилители дипольного типа AS-56 и AS-57 с двойными коническими приемными антеннами и излучателями в виде «колеса фургона». Эти станции непрерывно испускали помехи, забивая сигнал радаров. Три глушителя TDY с антеннами в радиопрозрачных корпусах находились по обоим сторонам трубы и за кормовой антенной радара SK-2. Первичный сигнал РЛС противника улавливался связанными с ними антеннами DBM и в ответ станция посылала направленный маскирующий сигнал, делая сигнал внешней РЛС неразборчивым[47].
- авиационное вооружение
Линкоры типа «Саут Дакота» имели две пороховые 20,7-м катапульты Type P Mk.4 для запуска гидросамолётов. Катапульты находились побортно в корме на верхней палубе. Катапульта могла сообщить гидросамолёту OS2U скорость в 130 км/ч. Ангара не имелось и гидросамолёты хранились непосредственно на самих катапультах и между ними[47]. Первоначально каждому линкору были приданы три гидросамолёта OS2U «Кингфишер». Но довольно часто третий самолёт не брали, ограничиваясь двумя. На борт гидросамолёт с воды поднимали самолётным краном, располагавшимся в диаметральной плоскости в самой корме корабля. Для облегчения посадки линкор поворачивал в сторону приближающегося с подветренной стороны самолёта, создавая зону с ослабленным волнением. Первоначальной задачей гидросамолётов была разведка и корректировка артиллерийского огня во время боя. Но с развитием РЛС эти задачи не актуальны и надобность в них уменьшилась и они стали если не бесполезным, но опасным грузом. Во время ночного боя у Гуадаканала 7 ноября 1942 года гидросамолёты «Саут Дакоты» сослужили ей плохую службу. В результате попаданий японских снарядов загорелись они и бензин, осветив линкор и облегчив стрельбу противнику[50]. Но ближе к концу войны линкоры часто стали использоваться для стрельбы по берегу. И тут гидросамолёты стали весьма полезны, проводя корректировку артиллерийского огня. Также они участвовали в спасении моряков с затонувших кораблей. Ближе к концу войны OS2U на борту линкоров сменили гидросамолёты Curtiss SC «Сихок». После войны все гидросамолёты и катапульты сняли. Поэтому, к примеру, стоящая на вечной стоянке «Алабама» получила вместо «родных» катапульт с пошедших на слом крейсеров[51].
Представители
| Название | Судоверфь | Закладка | Спуск на воду | Принятие на вооружение |
Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Южная Дакота South Dacota |
Нью-Йоркская верфь | 5 июля 1939 | 7 июня 1940 | 20 марта 1942 | выведен в резерв 31 января 1947, снят с вооружения 1 июня 1962, пущен на слом |
| Индиана Indiana |
Newport News SB | 20 ноября 1939 | 21 ноября 1941 | 30 апреля 1942 | выведен в резерв 11 ноября 1947, снят с вооружения 1 июля 1962, пущен на слом |
| Массачусетс Massachusetts |
Bethlehem Steel | 20 июля 1939 | 23 сентября 1941 | 12 мая 1942 | выведен в резерв 27 марта 1947, снят с вооружения 1 июня 1962, корабль-музей |
| Алабама Alabama |
Norfolk NSY | 1 февраля 1940 | 16 февраля 1942 | 16 августа 1942 | выведен в резерв 9 января 1947, снят с вооружения 1 июня 1962, корабль-музей |
Служба
«Саут Дакота»
«Саут Дакота» перешла на Тихий океан 21 августа 1942 года. Но 6 сентября она налетела на коралловый риф у Тонгатабу, разорвав обшивку второго дна. До 12 октября проходил ремонт в Перл-Харборе[52]. В это время флот США на тихом океане вел компанию по захвату острова Гуадалканал. И «Саут Дакота» была включена в состав авианосного сражения TF-16, сформированного вокруг авианосца «Энтерпрайз». 26 октября соединение участвовало в сражении с японскими авианосцами «Сёкаку» и «Дзуйкаку». Линкор выполнял не свойственную ему роль основы ордера ПВО. Благодаря сильному зенитному вооружению и системам управления огнём хорошо справился с этой ролью. По рапорту командира корабля сбил 26 самолётов противника. Правда по послевоенным подсчетам на долю зенитной артиллерии всего соединения в этом бою пришлось только 13 машин. Сама «Саут Дакота» получила два бомбовых попадания, пришедшихся в башни главного калибра. Было выведено из строя два орудия и осколками ранено 50 человек, включая командира на мостике. При отходе соединения в Нумеа в ночь на 27 октября «Саут Дакота» столкнулась с эсминцем «Мэхэн», получив лёгкие повреждения корпуса[53].
Из двух оставшихся в этом районе американских авианосцев «Хорнет» пошёл на дно, а «Энетрпрайз» был повреждён. Поэтому следующее сражение прошло в с участием артиллерийских кораблей. Ночью 7 ноября американское соединение в составе линкоров «Вашингтон» и «Саут Дакота» с 4 эсминцами встретилось в бою с японским соединением в составе линкора «Киришима», тяжёлых крейсеров «Атаго» и «Такао», лёгких крейсеров «Сендай», «Нагара» и 9 эсминцев. Огонь японских кораблей сосредоточился на «Саут Дакоте» и она получила 27 попаданий 356-мм, 203-мм, 152-мм, 140-мм и 127-мм снарядов. Пояс пробит не был, но надстройки получили серьезные повреждения. Из-за выхода из строя кабельной проводки и приборов управления линкор фактически утратил боеспособность. Погибло 38 человек и ранено 60[53].
Ремонт «Сайт Дакота» проходила на верфи Нью-Йорка с 18 декабря 1942 по 25 февраля 1943 года. С марта по август 1943 года линкор действовал совместно с британским флотом Метрополии. Затем вернулся на Тихий океан и занимался поддержкой десантов на острова занятые японцами. В ноябре 1943 года принял участие во вторжении на острова Гильберта, Маршаловы острова, Макини и Тараву. 6 декабря обстреливал Науру. В конце января 1944 года обстреливал Рои, Намюр и Кваджелейн. В феврале 1944 года «Саут Дакота» вошла в состав быстроходного авианосного соединения TF.58, участвуя во всех его операциях. Во время рейда на Каролинские острова было сбито четыре самолёта. Во время боя в Филиппинском море 19 июня 1944 года в линкор попала 225-кг бомба, сброшенная японским D4Y. Были повреждены надстройки, убито 24 и ранено 27 человек. После месячного ремонта «Саут Дакота» вернулась в состав TF.58, продолжив действовать в его составе до конца войны. 6.05.1945 во время погрузки боезапаса с судна снабжения произошло возгорание заряда главного калибра, вызвавшее воспламенение еще четырёх зарядов. Во избежание пожара был затоплен погреб башни ГК № 2[54]. Погибло 3 человека. Из 23 получивших ранения и ожоги семь впоследствии скончались. 14 июля 1945 года линкор занимался обстрелом острова Хонсю. Перешёл в Токийский залив 29 августа, где находился до 20 сентября. 3 января 1946 года вернулся в Филадельфию. За время войны «Саут Дакота» получила 13 боевых звёзд, сбив 64 самолёта противника. Линкор был выведен в резерв 31 января 1947 года в Филадельфии. 1 июня 1962 года исключен из списков флота и в октябре 1962 года продан на слом[53].
«Индиана»
По окончанию курса боевой подготовки «Индиана» перешла на Тихий океан в ноябре 1942 года 28 ноября она прибыла в Тонгатабу, где вошла в соединение TF.64, заменив ушедшую на ремонт «Сат Дакоту». В составе этого соединения вместе с авианосцами «Саратога» и «Энтрепрайз» линкор действовал в западной части Тихого океана. 31 июля 1943 года в Перл Хаборе вошел в состав соединения авианосного TF.58. Вместе с ним участвовал в набеге на остров Маркус. В октябре 1943 года прошёл текущий ремонт в Перл Харборе. В ноябре 1943 года участвовал во вторжении на острова Гилберта. Переведён в состав TF.50 25 ноября 1943 года. В его составе принял участие в высадке на атолл Макин 26 ноября 1943 года и обстреле Науру 8 декабря 1943 года[53].
В конце января 1944 года «Индиана» приняла участие в восьмидневной бомбардировке Тароа и Кваджелейна. 1 февраля 1944 года получила тяжелые повреждения при столкновении с линкором «Вашингтон». Погибло 2 человека. Было затоплено 14 отсеков, разрушен внешний валопровод правого борта, повреждена катапульта. До апреля 1944 года простояла в ремонте в Перл Харборе. Вошла в состав TF.58 . Обстреливала японские позиции на Понапе 1 мая 1944 года. Во время высадки на Марианских островах линкор обстреливал Сайпан 13 и 14 июня того же года. 19-20 июля принял участие в сражении в Филиппинском море. Получил повреждения в результате тарана торпедоносца B6N1. С 23 октября по 6 декабря 1944 года проходил ремонт в Бремертоне. В январе и феврале 1945 года «Индиана» участвовала в обстреле Иводзимы и авианосном рейде на Токио. В марте 1945 года действовала у Окинаве, получив повреждения во время тайфуна 5 июня. Провела в ремонте 1 месяц. В июле-августе 1945 года в составе TF.58 участвовала в рейде на японские острова. С 9 по 15 августа обстреливала Камаити, северный Хонсю и Токио. После капитуляции Японии обеспечивала оккупацию ВМБ Йокосука. 5 сентября линкор перешел в Токийский залив, 29 сентября вернулся в Сан-Франциско[53]. За время второй мировой войны «Индиана» получила 9 боевых звёзд. 11 сентября 1946 года выведена в резерв в Бремертоне. 11 сентября 1947 года исключена из состава боевого флота, а 1 июня 1962 года из списков флота. 6 сентября 1963 года продана на слом[55].
«Массачусетс»
«Массачусетс» после завершения цикла боевой подготовки вошёл в состав TF.34. Входил в группу поддержки TG.34.1 вместе с тяжелыми крейсерами «Уичита» и «Тускалуза». Соединение обеспечивало высадку войск союзников в Северной Африке — операция «Торч». 8 ноября 1942 года линкор поддерживало десант у Касабланки. В порту у стенки находился недостроенный французский линкор «Жан Бар», на котором действовала только носовая четырехорудийная башня главного калибра. «Массачусетс» открыл огонь по «Жан Бару» в 7:04 с дистанции 118 кбт. Добившись 5-7 попаданий он был вынужден временно прекратить огонь из-за нарушения электропитания при сотрясениях от собственной стрельбы. В 9:18 совместно с крейсерами «Массачусетс» вступил в бой с французской 2-ё лёгкой эскадрой. Были повреждены лидер «Milan» и эсминец «Fougueux», а эсминец «Boullonnais» потоплен. Сам «Массучесетс» получил два попадания. 194-мм снаряд с береговой батареи на мысе Эль-Ханк пробил бронепалубу, вызвав небольшой пожар. И 130-мм снарядом с «Boullonnais», не нанесшим существенных повреждений. 9 ноября «Массачусетс» обстреливал батарею на Эль-Ханк, но стрельба бронебойными снарядами по ней была неэффективна. Всего в ходе операции было израсходовано 786 406-мм и 221 127-мм снаряд[55].
Проходил ремонт в Бостоне с ноября 1942 года. В феврале 1943 года перешел на Тихий океан и 4 марта прибыл на Нумеа. Занимался прикрытием конвоев и операций на Соломоновых островах. Вошел в состав прикрытия авиационного соединения и принял участие в рейдах 19-21 ноября 1943 на острова Макин, Тарава и Абемама, 8 декабря на Науру, 29-30 января 1944 года на Тараву и Кваджелейн, 17-18 февраля на Трук. В марте 1943 года действовал в районе Каролинских островов, 22 апреля участвовал во вторжении на Холландию на Новой Гвинее. 1 мая занимался обстрелом Панапе. В мае-июне 1944 года прошел ремонт в Пьюджент Саунд, Бремертон, во время которого были заменены лейнеры орудий главного калибра. Затем продолжил действовать в составе авианосного соединения. 6 октября прикрывал высадку на Лейте, 10 октября в рейде Окинаву, 12-14 октября на Формозу. 22-27 октября принял участие в сражении в заливе Лейте. 14 декабря 1944 года обстреливал побережье в районе Манилы. Затем действовал до февраля 1945 года действовал в Южно-Китайской, у Формозы и Окинавы. Вместе с TF.58 с 10 февраля по 3 марта участвовал в рейде на Окинаву, Хонсю и Кюсю. Затем действовал у Окинавы до полной оккупации острова. С июля участвовал в операции TF.38 против японских островов. 14 июля обстреливал Камаити, 28 июля Хамацуцу, 9 августа опять Камаити. За время войны «Массачусетс» заслужил 11 боевых звёзд, потопив 5 кораблей и сбив 18 самолётов противника. 27 марта 1947 года выведен в резерв в Норфолке. 1 июня 1962 года исключен из списков флота. 8 июня 1962 года передан штату Массачусетс и 14 августа 1965 года установлен в качестве мемориала в Фолл-Ривер. Мемориал действует по настоящее время[55].
«Алабама»
«Алабама» завершила цикл боевой подготовки в конце 1942 года. Затем линкор занимался прикрытием авианосца «Рейнджер» во время его операций в Атлантике. С 2 апреля по 1 августа 1943 года «Алабама» вместе с «Саут Дакотой» и пятью эсминцами входила в состав соединения TF.22, приданного британскому Флоту метрополии. В июле 1943 года линкор принял участие в рейде к побережью Норвегию, целью которого было отвлечение немцев от высадки в Сицилии. После проходил ремонт и модернизацию в Норфолке[55].
По завершению ремонта «Алабама» была переброшена на Тихий океан, прибыв 14 сентября 1943 года на Новые Гебриды. Была включена в состав соединения TG.58.7. Совместно с «Саут Дакотой» организационно составила девятую дивизию линкоров. Приняла участие в операциях по захвату и обстрелу островов на Тихом океане. С 19 ноября по 9 декабря 1943 года линкор участвовал в захвате островов Гильберта. 8 января 1944 года обстреливал «Науру». С 26 января по 4 февраля 1944 года занимался обстрелом островов Рои, Намюр, Кваджелейн. С 16 по 17 февраля занимался прикрытием авианосного рейда на Трук, а с 21 по 22 февраля на Сайпан, Тиниан и Гуам. В ночь на 22 февраля в результате неисправности одна из 127-мм установок выпустила снаряд в другую башню. «Алабама» получила повреждения, 5 было убито и 11 ранено. С 8 марта по 9 апреля 1944 года линкор участвовал в рейде на острова Палау, Яп, Волеан. 29 марта сбил свой первый самолёт. В составе быстроходного авианосного соединения TF.58 принял участие в операциях на Новой Гвинее, Труке, Марианских островах. 12 июня 1944 года обстреливал Сайпан. С 19 по 20 июня 1944 года «Алабама» приняла участие в сражении в Филиппинском море. Отличалась тем, что первой обнаружила подходящие японские самолёты на дистанции 190 миль. В июле 1944 года занималась прикрытием высадки на Гуам, в сентябре прикрывала авианосное соединение во время ударов по Каролинским островам, Палау, Себу, Лейте. В октябре 1944 года прикрывала рейд на Окинаву, Лусон и Формозу (Тайвань). С 24 по 26 октября в составе охранения авианосца «Энтерпрайз» приняла участие в битве в заливе Лейте. До конца года продолжал обеспечивать прикрытие авианосного соединения. 18 декабря 1944 года во время тайфуна были смыты за борт гидросамолёт и катер, линкор получил повреждения. С 12 января пл 17 марта 1945 года находился на ремонте в Пьюджент-Саунд в Бремертоне[55].
28 апреля 1945 года «Алабама» вернулась в состав соединения TF.58, прибыв на атолл Улити. В составе авианосного соединения действовала до конца войны. Во время на Окинаву сбила два самолёта. Приняла участие в авиационных рейдах на японские острова, обстреливая с 18 по 19 июля цели в районе Токио. 5 сентября линкор прибыл в Токийский залив. После окончания войны участвовал в операции по переброске войск «Мэджик Капет», доставив 15 октября в Сан-Франциско 700 демобилизованных. За время войны получил 9 боевых звёзд. 9 февраля 1947 года «Алабама» выведена в резерв с Сиэтле. 1 июня 1962 года исключена из списков флота. 16 июня передана в собственность штату Алабама. 14 сентября 1964 года установлена в качестве мемориала в городе Мобил. Мемориал действует по сегодняшний день[55].
Оценка проекта
Бронирование «Саут Дакот» традиционно для американских линкоров выполнялось по схеме «всё или ничего» — сильно защищенная цитадель при практически отсутствующем бронировании надстроек и в оконечностях. За счет короткого корпуса масса брони даже была уменьшена на 900 т при общем усилении бронирования[56]. По сравнению с другими договорными линкорами доля водоизмещения выделенная на бронирования выглядит довольно скромной — 36 %[57]. Но цитадель американского линкора изначально рассчитывалась под противостояние 406-мм снарядам. Правда под действием собственных сверхтяжёлых 1225 кг снарядов зона свободного маневрирования получилась достаточно скромной — от 20,5 до 26,4 тыс. ярдов (18,7-24,1 км) [8]. Но против снарядов японского «Нагато» и английского «Нельсона» она была значительно шире. Еще лучше она выглядела под огнём 356-381-мм орудий европейских линкоров[8]. Палуба «Саут Дакоты» была достаточно толстой чтобы выдержать попадание авиабомбы сброшенной с пикирующего бомбардировщика. В теории её могла пробить крупнокалиберная бомба сброшенная с большой высоты с горизонтального бомбардировщика, но вероятность такого события была исчезающе мала[12]. Хотя КДП, надстройки и оконечности оставались уязвимыми[58], но адекватную их защиту обеспечить было просто невозможно[59][60]. Одним из потенциальных недостатков называется и деление на отсеки корпуса вне броневого пояса. Глядя на затопления «Индианы» во время столкновения с «Вашингтоном», повреждения борта в подводной части могли привезти к довольно обширным затоплениям[60].
Самым слабым местом американского линкора была противоторпедная защита. Как и на линкорах типа «Вашингтон», она также была рассчитана на взрыв 318-кг боеголовки торпеды. В место традиционной для американцев «слоистой» системы ПТЗ был применен переход от главного пояса в наклонный подводный пояс, клином сужавшимся книзу. В теории такая схема давала сопоставимую защиту от торпед и значительно лучшую защиту от поднырнувших снарядов. Но на практике оказалось, что для противодействия подводному взрыву более важна была пластичность противоторпедной переборки, чего жесткий броневой пояс обеспечить не мог. После испытаний в 1938 году пришли к выводу, что подводная защита линкоров 1939 года хуже чем предыдущего типа[61]. К тому же из-за ограничений вызванных необходимостью прохождения Панамского канала и широким машинным отделениям глубина ПТЗ получилась весьма скромной — 5,45 м на миделе. Опыт второй мировой показал что этот параметр является чуть ли не самым важным. Из европейских линкоров только у «Кинг Джорджа» он составлял 4 м, у «Бисмарка» глубина ПТЗ составляла те же 5,4 м и была гораздо лучше у «Ришелье» (7 м) и «Литторио» (7,5 м)[62].
Система ПТЗ «Саут Дакот» не была испытана в бою. Но 15 сентября 1942 года в районе Соломоновых островов линкор предыдущего типа - «Норт Кэролайн», получил в район носовой башни главного калибра 533-мм торпеду с подводной лодки I-15. По сути защита не выдержала — все четыре её переборки были пробиты и погреба носовой башни были затоплены. Окажись на месте «Норт Кэролайн» «Саут Дакота», тем более в случае применения более мощного 610-мм «Лонг Лэнса», результат для американского линкора мог быть еще плачевнее[13]. Частично недостатки ПТЗ компенсировала прекрасно организованная борьба за живучесть. Она позволила спасти после подобных попаданий американские крейсера в ночном бою у Тассафонга в ноябре 1942 года[13].
Главный калибр «Саут Дакот» — 406-мм орудия Mark 6, имели достаточно скромную бронепробиваемость вертикальной брони для своего калибра и плохую настильность траектории[20]. Зато они прекрасно себя показывали на больших дистанциях. Американцами был разработан специальный сверхтяжёлый 1225-кг бронебойный снаряд. Снаряд был прочным и благодаря специальной форме бронебойного наконечника не рикошетил даже при попаданиях в тяжелую броню с отклонением в 35-45° от нормали. Снаряд имел низкую начальную скорость и при большой дальности стрельбы падал под большим углом, просто проламывая броневую палубу[63]. Так снаряд с «Массачусетса» во время обстрела французского «Жан Бара» пробил 150 мм главную и 40-мм противоосколочные палубы. Больше было только у гигантского «Ямато». Реализовать это преимущество в бою на большой дистанции помогала прекрасная СУАО. Она была весьма совершенна даже при применении оптических средств. А с появлением артиллерийских радаров американские линкоры получили неоспоримое преимущество в бою с любым «договорным» линкором[25].
Американские линкоры получили очень мощную батарею из 127-мм универсальных орудий. Она была достаточно мощной для ведения огня по кораблям, но основным её целями на Тихом океане были всё же самолёты. Благодаря хорошей защищенности, наличию помещений для штаба и сильному зенитному вооружению американские линкоры стали использовать как основу ордера ПВО авианосных соединений[58][64]. Малая зенитная артиллерия по проекту была недостаточно. Но большое водоизмещение позволило вместо неудачных 28-мм «чикагских пианино» разместить на линкорах многочисленные 20-мм и 40-мм автоматы[64]. К этому следует добавить постоянно совершенствовавшуюся систему управления артиллерийским огнём с использованием РЛС. Благодаря всему этому зенитное вооружение американских линкоров считалась одним из лучших в мире[65].
Одним из недостатков «Саут Дакот» была низкая скорость[66]. Для маневрирования при отражении атак самолётов авианосное соединение набирало максимальную скорость и линкоры отставали[66], имея ход на 6 узлов меньше[67]. Американские линкоры были самыми тихоходными из «договорных» линкоров — 27-27,5 узлов. В то время как из европейских линкоров самой низкая скорость у «Кинг Джорджа» (28-29 узлов), а у остальных была еще на 1-2 узла больше[66]. Низкая скорость послужила оной из причин того, что после войны эти линкоры были выведены в резерв и, в отличие от быстроходных линкоров типа «Айова», больше не возвращались в строй[60].
Традиционно для американских линкоров у «Саут Дакот» была большая дальность плавания и надежная силовая установка[58][66]. Вместе с тем из-за короткого корпуса и невысокого борта мореходность была достаточно скромной по американским меркам. Но, хотя она и уступала «Ришелье», была всё же лучше чем у «Бисмарка» и «Кинг Джорджа»[66]. По сравнению с «Вашингтоном» были ухудшены и параметры обитаемости экипажа. Но это опять же, по довольно высоким американским стандартам[63].
Из «договорных» линкоров европейских стран наиболее сбалансированным выглядит «Ришелье». Если сравнить с ним «Саут Дакоту», то за счёт вооружения и более совершенных систем управления оружием у американского линкора на дальних дистанциях, когда снаряды поражают палубы, однозначно имеются явные преимущества. В свою очередь у «Ришелье», за счет более настильной траектории и высокой начальной скорости снарядов преимущества в бою на ближней дистанции. При этом благодаря преимуществу в скорости французского линкор мог навязать бой на ближней дистанции более тихоходному американцу[68][66]. Правда на ближней дистанции в первую очередь поражались бы надстройки и незащищенные оконечности, что могло привести у потере управляемости и выходу из строя систему управления оружия. Поэтому предсказать итог такого боя достаточно трудно[69]. В целом же по комплексу характеристик «Саут Дакоты» считаются самыми сильными «договорными линкорами»[70][60]. А при ведении боя на дальней дистанции у них имелись некоторые шансы и в бою со своим наиболее грозным потенциальным противником — японскими линкорами типа «Ямато»[68]. К счастью для американцев им не пришлось попытаться осуществить это на практике. Японские линкоры «Ямато» и «Мусаси» были пущены на дно авиацией с американских авианосных соединений, в которых «Саут Дакоты» играли роль основы ордера охранения[58].
| Сравнительные ТТХ линкоров постройки 1930—1940-х гг[прим. 5]. | |||||||
| характеристики | «Норт Кэролайн»[71] | «Саут Дакота»[72] | «Кинг Джордж V»[73] | «Бисмарк»[74] | «Литторио»[75] | «Ришелье»[76] | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Страна | 
|
|
|
|
|
| |
| Водоизмещение стандартное/полное, т |
37 486/44 379 | 37 970/44 519 | 36 727/42 076 | 41 700/50 900 | 40 724/45 236 | 37 832/44 708 | |
| Артиллерия главного калибра |
3×3 — 406-мм/45 | 3×3 — 406-мм/45 | 2×4, 1×2 — 356-мм/45 | 4×2 — 380-мм/47 | 3×3 — 381-мм/50 | 2×4 — 380-мм/45 | |
| Вспомогательная артиллерия | 10×2 — 127-мм/38 | На первом 8×2 — 127-мм/38 на остальных 10×2 — 127-мм/38 |
8×2 — 133-мм/50 | 6×2 — 150-мм/55 8×2 — 105-мм/65 |
4×3 — 152-мм/55 12×1 — 90-мм/50 |
3×3 — 152-мм/55 6×2 — 100-мм/45 | |
| Зенитная артиллерия[прим. 6] | 4×4 — 28-мм | 3×4 — 28-мм | 4×8 — 40-мм/40 | 8×2 — 37-мм 12×1 — 20-мм |
8×2 и 4×1 — 37-мм 8×2 — 20-мм |
4×2 — 37-мм 4×4 и 2×2 — 13,2-мм | |
| Главный броневой пояс, мм/наклон, гр. | 305/15° | 310/19° | 356 — 381 | 320 | (70 + 280)/8° | 330/15,14° | |
| Бронирование палубы, мм | 37 + 140 | 37 + 146 | 25 + 127…152 | 50…80 + 80…95 | 45 + 90…162 | 150…170 + 40 | |
| Бронирование башен ГК, мм. | 406 — 184 | 457 — 300 | 324 — 149 | 360 — 130 | 350 — 150 | 430 — 170 | |
| Бронирование боевой рубки, мм | 406 — 373 | 406 — 373 | 114 — 76 | 350 — 220 | 260 | 340 | |
| Глубина ПТЗ на уровне 0,5 осадки | 5,64 | 5,45 | 3,96 | 5,5 | 7,57 | 7 | |
| Суммарная толщина ПТП, мм | 65 STS | 150 STS | 57 DS | 53 Ww | 71 ER | 77 | |
| Энергетическая установка, л. с. | 121 000 | 130 000 | 110 000 | 138 000 | 130 000 | 150 000 | |
| Максимальная скорость, узлы | 27,5 | 27,5 | 28,5 | 29 | 30 | 31,5 | |
Напишите отзыв о статье "Линейные корабли типа «Саут Дакота»"
Примечания
- ↑ На «Вашингтоне» рули стояли за скегами, что увеличивало их эффективность
- ↑ Следует отметить что листовой материал в американском судостроении поставлялся по так называемым весовым нормам. Для облегчения контроля веса нормировалась масса листа брони приходящаяся на квадратный дюйм. На чертежах она обозначалась знаком «#», а в англоязычной литературе, как правило, переводится сначала в дюймы, а затем в русскоязычной в миллиметры. При этом перевод в дюймы осуществляется исходя из соотношения #40 = 1 дюйм. Хотя по факту коэффициент не 40, а несколько больше. Из-за этих погрешностей при переводе в литературе толщины брони указываемые для американских линкоров могут несколько отличатся.
- ↑ вместе с замком
- ↑ Для устранения проблем «дружественного огня» были оснащены ликвидатором срабатывавшим на дальности 3700 — 4500 м
- ↑ Все данные проектные.
- ↑ В ходе боевых действий на всех кораблях была значительно усилена
Использованная литература и источники
- ↑ 1 2 3 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 22.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 23.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 26.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 27.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 27-28.
- ↑ 1 2 3 4 5 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 29.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 30-31.
- ↑ 1 2 3 4 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 31.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 32.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 33.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 34.
- ↑ 1 2 3 4 5 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 35.
- ↑ 1 2 3 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 36.
- ↑ 1 2 3 4 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 37.
- ↑ 1 2 Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 101.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 38.
- ↑ Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 95.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 39.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 40.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 42.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 45.
- ↑ 1 2 Campbell. Naval Weapons WW2. — P. 117
- ↑ 1 2 3 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 46.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 43-44.
- ↑ 1 2 3 4 5 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 53.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 55.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 54.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 54-55.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_16-45_mk6.htm United States of America 16"/45 (40.6 cm) Mark 6] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 16"/45 Mark 6. Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_5-38_mk12.htm United States of America 5"/38 (12.7 cm) Mark 12] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 5"/38 Mark 12. Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_4cm-56_mk12.htm Sweden Bofors 40 mm/60 (1.57") Model 1936 --- United States of America 40 mm/56 (1.57") Mark 1, Mark 2 and M1] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 40 mm/56 Mark 1. Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_1-1-75_mk1.htm United States of America 1.1"/75 (28 mm) Mark 1 and Mark 2] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 28 mm Mark 1. Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_2cm-70_mk234.htm Switzerland Oerlikon 20 mm/70 (0.79") Mark 1 --- United States of America 20 mm/70 (0.79") Marks 2, 3 & 4] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 20 mm Mark 1 (Oerlikon). Проверено 4 декабря 2014.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 47.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 48.
- ↑ 1 2 3 4 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 56.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 49-50.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 50-51.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 52.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 49.
- ↑ Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 99.
- ↑ 1 2 3 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 57.
- ↑ Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 93.
- ↑ Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 94.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 58.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 59.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 164.
- ↑ 1 2 3 4 5 Линкоры Второй мировой, 2005, с. 165.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 76.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Линкоры Второй мировой, 2005, с. 166.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 250.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 253.
- ↑ 1 2 3 4 New Vanguard 169, 2010, p. 43.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 249.
- ↑ 1 2 3 4 Dulin, Garzke, US Battleships, 1995, p. 96.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2005, с. 36.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 107.
- ↑ 1 2 Линкоры Второй мировой, 2005, с. 251.
- ↑ 1 2 Чаусов, Саут Дакота, 2005, с. 4.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2005, с. 26.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 109.
- ↑ New Vanguard 169, 2010, p. 42.
- ↑ 1 2 Линкоры Второй мировой, 2005, с. 252.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 110.
- ↑ Чаусов, Саут Дакота, 2010, с. 106.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 156.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 163.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 59.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 84.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 102.
- ↑ Линкоры Второй мировой, 2005, с. 196.
Литература
- В. Н. Чаусов. [wunderwaffe.narod.ru/Magazine/MK/2005_N1/ Линкоры типа «Саут Дакота»]. — Москва: Моделист-конструктор, 2005. — 64 с. — (Морская коллекция спецвыпуск № 1 / 2005). — 2010 экз.
- Чаусов В. Н. Истребители линкоров. Американские суперлинкоры типа «Саут Дакота». — М.: «Яуза», «Эксмо», 2010. — 112 с. — (Арсенал коллекция).
- Campbell, John. Naval Weapons of World War Two. — London: Conway Maritime Press, 2002. — 403 p. — ISBN 0-87021-459-4.
- Friedman N. U.S. Battleships: An Illustrated Design History. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1985. — 464 p. — ISBN 0-087021-715-1.
- Robert O. Dulin, William H. Garzke, Thomas G. Webb. United States Battleships, 1935-1992. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1995. — ISBN 978-1557501745.
- Burr, Lawrence. US Fast Battleships 1936–47. The North Carolina and South Dakota Classes.. — Oxford: Osprey Publishing, 2010. — 48 p. — (New Vanguard 169). — ISBN 978-1-84603-510-4.
Ссылки
- [battleships.spb.ru/0596/amer_link.html Американские линкоры Второй мировой войны]
- [ship.bsu.by/main.asp?id=100856 Энциклопедия кораблей — Линейные корабли типа Южная Дакота]
- [www.navweaps.com/Weapons/WNUS_16-45_mk6.htm Описание главного калибра линейных корабли типа Южная Дакота (eng.)]
| ||||||
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Линейные корабли типа «Саут Дакота»
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.
Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.
– Voila un veritable ami! – сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. – Mais c'est que j'aime l'un et l'autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux, [Вот истинный друг! Но ведь я люблю того и другого и не хотела бы огорчать никого. Для счастия обоих я готова бы пожертвовать жизнию.] – сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maitresse femme! Voila ce qui s'appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois», [«Молодец женщина! Вот что называется твердо поставить вопрос. Она хотела бы быть женою всех троих в одно и то же время».] – подумал Билибин.
– Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? – сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. – Согласится ли он?
– Ah! Il m'aime tant! – сказала Элен, которой почему то казалось, что Пьер тоже ее любил. – Il fera tout pour moi. [Ах! он меня так любит! Он на все для меня готов.]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
– Meme le divorce, [Даже и на развод.] – сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
