Линейные крейсера типа «Лайон»
Линейные крейсера типа «Лайон» — тип линейных крейсеров Королевского военно-морского флота Великобритании времён Первой мировой войны. Построено два корабля: «Лайон» (Lion), «Принсесс Ройял» (Princess Royal). Третий корабль «Куин Мэри» был построен по несколько изменённому проекту и поэтому выделяется в отдельный тип. Принадлежали к британским линейным крейсерам второго поколения. По сравнению с предшественниками, линейными крейсерами типа «Индефатигебл», имели более мощное вооружение и бронирование. Принимали активное участие в большинстве крупных операций Королевского флота.
Оба корабля провели остаток войны в патрулировании Северного моря, и участвовали в огневом прикрытии Второй битвы в Гельголандской бухте в 1917 году. В 1920 году оба линейных крейсера выведены в резерв и в 1924 году, согласно условиям Вашингтонского морского договора, были проданы на металлолом.
Содержание
История создания
Осенью 1908 года британское Адмиралтейство обеспокоилось из-за донесений с оружейного завода в Ковентри и из других источников, которые сообщали, что Германия готовится воспользоваться сокращением британских кораблестроительных программ и сравняться с британским флотом по количеству дредноутов. Из полученных данных следовал вывод, что к 1912 году обе страны в сумме будут иметь 21 линкор и линейный крейсер[2]. Фишер представил служебную записку Первому Лорду, в которой дал видение ситуации:
«Мы согласны с заявлением Первого Лорда, что существует возможность, того что Германия к 1912 г. завершит строительство 21 дредноута, и мы располагаем неопровержимыми фактами, что к этой дате у неё будет 17 таких кораблей. Принимая во внимание, что в течение будущего года мы заложим шесть дредноутов, в итоге мы будем иметь только 18… Хотелось бы задать вопрос, почему предупреждение об этом не было сделано раньше, а информация об ожидаемой закладке и завершении строительства германских кораблей программы 1909-10 гг., а также доказательства продолжающегося ускорения строительства в последующие годы были до сих пор неизвестны».
— Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 97.
Отставка Первого Лорда накалила ситуацию. Заявления Адмиралтейства внимательно были рассмотрены, и по требовательному настоянию Э.Грэя премьер-министр назначил повторное заседание Кабинета министров. С определёнными оговорками, чтобы успокоить критиков Адмиралтейства, была утверждена новая кораблестроительная программа, которую можно назвать: «Нам нужно восемь кораблей, и мы не будем ждать»[2].
Обычно проект новых броненосных крейсеров воплощал в себе «крейсерскую версию броненосцев», а линейные крейсера были крейсерской версией дредноутов. Проект линейных крейсеров третьей[ком. 2] серии (типа «Лайон») представлял собой «крейсерскую версию» «Ориона», хотя первоначально в начале 1909 года планировалось заложить крейсера, представляющие собой широко модернизированные крейсера типа «Индефатигебл»[3]. Адмирал Фишер оставил пост Первого морского лорда в 1910 году, но, прежде чем уйти, он сделал следующий шаг. По его настоянию после нескольких серий дредноутов, вооружённых 305 мм орудиями, заложили первый супердредноут «Орион», нёсший десять 343 мм орудий[3]. Для новых линейных кораблей потребовались их крейсерские варианты — линейные крейсера с новым калибром орудий, ими стали «Лайон», «Принсес Роял». «Куин Мери» стала «крейсерской версией» линкора «Кинг Джордж V»[4][5].
Восемь кораблей программы 1909 года принадлежали к трём типам, из которых «Колоссус» и «Геркулес» практически повторяли «Нептун»; четыре корабля типа «Орион» были совершенно новым типом, а «Лайон» и «Принцесс Роял» вариантом «Ориона» для линейных крейсеров. То же общественное мнение вынудило Адмиралтейство разрабатывать новые корабли большего размера и мощности, чтобы достичь количественного и качественного превосходства над новейшими германскими дредноутами, находящимися в стадии проектирования[6].
Немецкие крейсера «Мольтке» и «Гёбен» были увеличенными кораблями типа «Фон дер Танн» с возвышенными кормовыми башнями и бортовым залпом из десяти 280 мм и шести 150 мм орудий[7], и имели 270 мм броневой пояс и 230 мм броневую защиту башен[8].
Однако эти детали ещё не известны в 1909 году. В Британии не были известны характеристики «Мольтке» — ему приписывались десять или двенадцать 11-дм орудий, расположенных, как на «Дредноуте», со 178-мм бронёй. В общем было принято считать, что он имеет приблизительно такие же скорость и защиту, как британские крейсера, и более многочисленные, но меньшие орудия главного калибра. И «Лайон» был спроектирован как ответ немцам[7]. Увеличение скорости, бронирования и калибра пушек привело к 40-процентному увеличению водоизмещения по сравнению с «Индефатигеблом» и сделало их самыми большими военными кораблями в мире[9]. Внешне они были похожи на первые супердредноуты серии 1910 года типа «Орион» (с главным калибром 13,5 дюймов). Они были первыми линейными крейсерами, оборудованными новейшими 13,5-дюймовыми пушками (343 мм) компании Виккерс. В конструкции этих линейных крейсеров были исправлены некоторые дефекты предыдущей серии, такие как расположение орудийных башен не эшелоном, из-за чего те не могли стрелять через палубу и чем ограничивался их сектор обстрела. Это было вызвано большими размерами и весом новых пушек, что делало размещение башен по борту нецелесообразным. Поэтому все четыре башни «Лайона» устанавливались в диаметральной плоскости, при этом башня Q устанавливалась у миделя[10]. Главный инженер, проектировавший корабль — сэр Филипп Уоттс — предполагал возможность установки пятой башни, которая бы стреляла поверх кормовой башни, и для чего корабль следовало бы удлинить на три шпангоута (примерно на 4 метра) и стоило бы это очень немного — примерно 175 000 фунтов, но добавило бы кораблю 25 % огневой мощи[1]. Но это решение не было применено, главным образом из-за сомнений в возможности его осуществления[10].
Общие характеристики
Крейсера типа «Лайон» были заметно больше, чем крейсера предыдущей серии «Индефатигебл». Они имели общую длину 700 футов (213,4 метра), наибольшую ширину 88 футов 6,75 дюймов (27 метров), осадку при полном водоизмещении 32 фута 5 дюймов (9,9 метров). Водоизмещение нормальное 26270 длинных тонн (26690 тонн), полное 30820 длинных тонн (31310 тонн), на 8000 длинных тонн (8100 тонн) больше чем «Индефатигебл». Метацентрическая высота 6 футов (1,8 метра) при полной загрузке (с нефтяным топливом)[11][12].
Этот проект содержал три ошибки.
- Отказ от башни «X» вместо башни «Q», с целью обеспечения места для дополнительных котлов, привёл к ограничению сектора обстрела до 120° с каждого борта, вместо 350°[ком. 3], который обеспечивался на кормовых курсовых углах[13].
- Сохранение расположения мачт и дымовых труб, как на «Орионе», когда дымовая труба закрывала мостик и мачту, у которого только шесть котлов выходило в эту дымовую трубу, а на «Лайоне» их стало 14. Единственная причина для размещения мачты там, где должна была быть дымовая труба, на «Дредноуте», «Геркулесе», «Орионе» и «Лайоне» заключалась в том, чтобы сохранить её традиционное назначение как опоры для шлюпочной кран-балки: это позволяло сэкономить 60—80 тонн веса. На «Лайоне» нужно было разместить её впереди дымовой трубы, чтобы устранить неудобство от жары и дыма — эта проблема была ещё на «Дредноуте».
- Мостик был размещён на крыше боевой рубки — в последний раз на британском военном корабле.
Все эти ошибки подтвердились во время предварительных испытаний, когда пост управления, расположенный на марсе, оказался непригодным, а опоры мачты так нагревались, что подниматься по ним было невозможно, когда корабль шёл на полном ходу.[13]
Размещение жилых помещений на «Лайон» и «Принцесс Роял» было частичным возвратом к тому, которое было принято на «Дредноуте»: адмиральские и офицерские каюты располагались в носовой части вблизи мостика и боевых постов управления с кватердеком в середине корабля; команда размещалась на двух палубах ниже броневой палубы без иллюминаторов, за исключением нескольких старшинских кают-компаний в носовой и кормовой частях с правого борта. Такое расположение имело очевидные преимущества в военное время, но создавало большие неудобства экипажу — матросы были недовольны изменением традиционного расположения кватердека. На «Куин Мэри» вернулись к прежнему расположению, когда офицерские каюты находились в корме, а матросы — в носу.[14]
«Инвинсибл»[15] |
«Индефатигебл»[15] |
«Лайон»[15] |
«Орион»[16]
| |||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Год закладки/ввода в строй | 1906/1908 | 1909/1911 | 1909/1912 | 1909/1912 | ||||
| Мощность СУ, л. с. (скорость, узлы) | 41 000 (25) | 44 000 (25) | 70 000 (27) | 27 000 (21) | ||||
| Размерения | 172,8×23,9×8,0 | 179,8×24,4×8,1 | 213,4×27×8,4 | 177,1×27×8,4 | ||||
| Весовая сводка, в процентах к нормальному водоизмещению | ||||||||
| Расчёт по британской системе[ком. 4] | ||||||||
| Корпус и судовые механизмы | 6200 | 35,94 % | 7000 | 37,4 % | 9660 | 36,5 % | 7950 | 35,3 % |
| Бронирование | 3460 | 20,06 % | 3735 | 19,9 % | 6400 | 24,2 % | 6460 | 28,7 % |
| Энергетическая установка | 3390 | 19,65 % | 3655 | 19,5 % | 5290 | 20,05 % | 2420 | 10,8 % |
| Вооружение с башнями | 2440 | 14,14 % | 2580 | 13,8 % | 3220 | 12,1 % | 4000 | 17,8 % |
| Топливо | 1000 | 5,8 % | 1000 | 5,3 % | 1000 | 3,8 % | 900 | 4,0 % |
| Команда и провизия | 660 | 3,83 % | 680 | 3,6 % | 805 | 3,0 % | 670 | 3,0 % |
| Запас водоизмещения | 100 | 0,58 % | 100 | 0,53 % | 100 | 0,4 % | 100 | 0,4 % |
| ИТОГО | 17 250 | 100 % | 18 750 | 100 % | 26 475 | 100 % | 22 500 | 100 % |
Корпус
«Лайон» имел корпус с развитым полубаком, идущим до грот-мачты. Форштевень остался всё таким же выступающим, хотя не имел ярко выраженного таранного профиля. Высота надводного борта при нормальном водоизмещении носовой оконечности 9,14 м, на миделе 7,62 м и в корме 5,79 м. Общая высота борта в районе миделя от киля до спардека 16,15 м, что было на 1,3 м больше, чем у «Индефатигейбла». Отношение L/B=7,9, против 7,37 у «Индефатигейбла» и 6,95 у «Зейдлица». При полном водоизмещении увеличению осадки на 1 см соответствовало увеличение водоизмещения на 38,6 т[17].
Корпус был разделён водонепроницаемыми переборками на 22 отсека. Двойное дно простиралось на 76 % длины корабля. Способ силовых связей корпуса — смешанный[17].
Вычисленная метацентрическая высота в полном грузу (без запаса нефти) 1,52 м (для «Индефатигейбла» 1,19 м). Реально для «Лайона» 1,53 м, для «Принсес Роял» 1,54 м[12].
Корабли обладали хорошими мореходными и ходовыми качествами — легко и спокойно удерживали курс. Период бортовой качки составлял 12 секунд. Для уменьшения качки установили скуловые кили. Корма имела длинный подзор, где установили два параллельных балансирных руля, подвешенные без опорных пят и кронштейнов. Линейные крейсера типа «Лайон» были поворотливыми кораблями с довольно небольшим тактическим радиусом циркуляции. В то же время ими трудно было управлять при движении кормой вперёд[12].
Каждый крейсер оснащался 1 паровым полубаркасом длиной 15,2 м, 1 парусным полубаркасом длиной 11 м, 1 баркасом , 4 спасательными катерами: три длиной 10,4 м, один длиной 9,14 м, 2 гичками длиной 9,14 м, 3 вельботами и одним динги длиной 4,9 м[12].
Крейсера имели три 6,35-тонных адмиралтейских бесштоковых якоря, один 2,13-тонный якорь без штока и четыре 0,254-тонных (стоп-анкер и верп)[12][10].
Силовая установка
Крейсера типа «Лайон» оснащались 42 водотрубными котлами типа Ярроу с трубками большого диаметра. Они были установлены в семи котельных отделениях, по шесть котлов в каждом[18]. Рабочее давление пара — 16,5 кгс/см². Каждый котёл оснащался тремя форсунками для сжигания нефти с максимальным расходом 136 кг/час на форсунку. Котлы также оборудовались устройством форсированной тяги по системе закрытых кочегарок. Первая группа котельных отделений, с № 1 по № 5 располагалась между башнями «Р» и «Q» и имела общую длину в 42 м. В котельном отделении № 1 длиной 10,4 м котлы размещались по оси симметрии корабля. Котельные отделения № 2 — № 5, каждое длиной по 15,8 метра, располагались в две линии по правому и левому борту. Первые 16 котлов выводились в носовую трубу, остальные — в среднюю. Вторая группа котельных отделений вместе с машинными отделениями находилась после башни «Q». Котлы из них выходили на кормовую дымовую трубу[19].
Главная силовая установка состояла из двух комплектов турбин Парсонса с прямым приводом на четыре трехлопастных винта. Машинные отделения располагались побортно между башнями «Q» и «X», занимая длину 18,9 м. В каждый комплект входили разделённые между собой турбины высокого давления переднего и заднего хода с приводом на внешние валы. Турбина переднего хода включала в себя ступень крейсерского хода, пар на которую подавался только на экономичных ходах. Также в каждый комплект входили объединённые между собой турбины низкого давления переднего и заднего хода, вращавшие внутренние валы. Винты были изготовлены из марганцовистой бронзы. Внутренние винты размещались на 6 м ближе к корме, чем наружные. Все они вращались наружу при переднем ходе корабля. Внешняя пара винтов имела диаметр 3,56 м, а внутренняя — 3,73 м[20].
За машинными отделениями располагались два 15,2-м отделения главных конденсаторов. В каждом располагалось по два конденсатора-холодильника с центробежными помпами, двумя отдельными воздушными насосами и другими механизмами. В каждом из семи котельных отделений находилось по две помпы — основной и вспомогательной — и паровые воздушные компрессоры для чистки трубок и для подвода воздуха над топками. Каждый котёл оснащался отдельным вентилятором для тяги. Общая длина машинных и конденсаторных отделений составляла 34,1 м. Машинные отделения занимали площадь 650 м², а котельные — 1170 м²[21]
Турбины проектировались в расчёте на мощность 70 000 лошадиных сил (52 199 кВт), но во время ходовых испытаний была достигнута мощность более чем 76 000 лошадиных сил (56 673 кВт). Однако на испытаниях «Лайон» не превысил своей проектной скорости 28 узлов (52 км/ч, 32 миль/ч.) достигнув 27,62 узла (испытания проводились на мерной миле в Полперро), а «Принсесс Ройял» достигла 28,5 узла[22]. В Совете Адмиралтейства ожидали, что корабли разовьют скорость 29 узлов. Аргументы типа того, что эта цифра могла быть выше, если бы погода стояла лучше, или, если бы он проходил испытания где-нибудь ещё, а не в Полперро, где глубина была всего 44 м, не могут оправдать того факта, что крейсера должны были развить более высокую скорость[23].
Полный запас топлива: 3500 длинных тонн (3556 тонн) угля и 1135 длинных тонн (1153 тонн) топливной нефти, которую впрыскивали в котлы для ускорения горения угля[24]. При полном запасе топлива, дальность плавания составляла 5610 морских миль (10390 км; 6460 миль) экономическим ходом 10 узлов[25].
Вооружение
Артиллерийское вооружение
Крейсера типа «Лайон» оснащались восемью 13.5-дюймовыми пушками BL Mark V главного калибра в четырёх двухорудийных башнях с гидроприводами, обозначенных A, B, Q и Y по порядку с носа. Пушки имели угол снижения 3 ° и 20 ° возвышения, но первое время дальномеры, управляющие башнями, ограничивали подъём углом 15,35 градуса, и только перед Ютландской битвой в них были установлены новые призмы для измерения разности настоящего и упреждённого углов места, которые позволяли использовать весь угол подъёма[26]. У всех башен зарядные погреба размещались над снарядными. Они стреляли 1250-фунтовыми (567 кг) снарядами с дульной скоростью 2582 футов/с. (787 м/с), при угле подъёма 14,75 ° максимальная дальность стрельбы составляла 20 000 ярдов (18 288 м) при стрельбе бронебойными снарядами. При угле подъёма 20 ° максимальная дальность возрастала до 23 820 ярдов (21 781 м). На дальности 10 000 ярдов (9144 м) бронепробиваемость составляла 310 мм по вертикальной плите из круповской брони. Скорострельность этих пушек составляла 1,5-2 выстрела в минуту[27]. У 343 мм орудий вес снаряда оказался почти на 50 % больше 305 мм, а пробиваемость на дистанции 4500 м (24 кабельтова) на 25 % больше. Вес бортового залпа увеличился почти вдвое (4540 кг против 2361 кг[ком. 5]). Не было неожиданностью заметное увеличение силы разрыва снаряда[17]. В мирное время боекомплект состоял из 640 снарядов для орудий главного калибра или 80 (24 бронебойных, 28 полубронебойных, 28 фугасных и 6 шрапнельных) снарядов на ствол[28]. Боезапас корабля в военное время — 880 снарядов и метательных зарядов, то есть по 110 снарядов на ствол[29].
Орудия вспомогательного калибра — 16 4-дюймовых (102 мм) пушек BL Mark VII, большинство которых располагались в казематах[29]. Восемь из них разместили в передней надстройке, восемь в задней и довольно удачно. Они имели высокорасположенный пункт управления стрельбой и хорошо спланированную концентрацию огня[28]. Эти пушки на лафетах PII (на «Принсес Роял») или PIV (на «Лайоне») имели максимальный угол подъёма ствола в 15°, и стреляли 31-фунтовыми (14,1 кг) снарядами с дульной скоростью 2864 футов/с (873 м/с) и имели максимальную дальность 11 600 ярдов (10 600 м)[30]. Скорострельность составляла 6—8 выстрелов в минуту, боезапас — 150 снарядов на ствол[26].
Первоначально крейсера типа «Лайон» не оснащались зенитной артиллерией, но некоторые зенитные пушки на них были установлены на протяжении войны. Одними из них были 6-фунтовые пушки Гочкисса QF 6-pounder на лафетах HA Mk Ic[29], с углом склонения ствола 8° и углом подъёма 60°. Они стреляли 6-фунтовыми (2,7 кг) снарядами с дульной скоростью 1765 футов/с. (538 м/с) со скорострельностью 20 выстрелов в минуту. Максимальная дальнобойность составляла 10 000 футов (3048 метров), но эффективная дальность стрельбы составляла всего 1200 ярдов (1097 метров)[31]. Также корабль оснастили 3-дюймовыми (76 мм) зенитными пушками QF 3 inch 20 cwt[a] на лафетах Mk II с высоким углом подъёма — до 90 градусов. Они стреляли 12,5-фунтовыми (5,7 кг) снарядами с дульной скоростью 2500 футов/с. (760 м/с) со скорострельностью 12—14 выстрелов в минуту. Максимальная дальность этих пушек составляла 23500 футов (7200 м)[32].
На «Принсесс Ройял» в апреле 1917 года установили две 4-дюймовые зенитные пушки Mark VII на лафетах HA Mk II с максимальным углом подъёма 60 градусов[29], и пару одноствольных 2-pdr MK II «пом-помов» в апреле 1919 года[33]. Они стреляли 40-мм (1,6 дюймов) снарядами весом 2 фунта (900 гр.) с дульной скоростью 1920 футов/с. (590 м/с) и имели максимальную эффективность на дистанции 1200 ярдов (1097 метров). Практическая скорострельность «пом-помов» составляла 50-75 выстрелов в минуту[34].
| Орудие | 13.5"/45 Mark V(L)[35] | 4"/50 BL Mark VII[36] | 3"/45 20cwt QF HA Mark I[37] |
47-мм Гочкиса[38][ком. 6] | |
|---|---|---|---|---|---|
| Год разработки | 1909 | 1904 | 1910 | 1885 | |
| Калибр, мм | 343 | 102 | 76 | 47 | |
| Длина ствола, калибров | 45 | 50 | 45 | 40 | |
| Масса орудия, кг | 76 102 | 2126 | 1020 | 240 | |
| Скорострельность, в/мин | 1,5-2 | 6—8 | 12—14 | 20 | |
| Установка | B Mark II | PIV | HA Mark II | ? | ? |
| Углы склонения | −3°/+20° | −10°/+15° | −10°/+60° | −10°/+90° | /+60°? |
| Тип заряжания | картузное | унитарное | |||
| Тип снаряда | Light бронебойный Mark IIa , Mark IVa (Greenboy) |
фугасный | шрапнельный? | фугасный | |
| Вес снаряда, кг | 574,5, 570,2(Greenboy) |
14,06 | 14,06 | 5,67 | 1,5 |
| Вес и тип метательного заряда | 133 кг MD45 | 4,3 кг MD16 | 2,7 кг MD8 | 0,96 кг MD | 0,24 кг MD |
| Начальная скорость, м/с | 787 | 873 | 732 | 762 | 574 |
| Максимальная дальность, м | 21 780 | 10 610 | |||
| Досягаемость по высоте максимальная, м | — | — | ? | 11 340 | 3000 |
| Эффективная, м | — | — | ? | 7160 | 1100 |
В начале 1910 года Джон Джеллико, Третий морской лорд (начальник кораблестроения и вооружения флота), начал опыты по обстрелу 305 мм бронебойными снарядами, который производился под различными углами встречи по современным броневым конструкциям, установленным на старом викторианском броненосце «Edinburgh». Снаряды оказались малоэффективными. Это вынудило Джеллико требовать создания нового, более мощного и тяжёлого бронебойного снаряда, который взорвётся после того, как пробьёт броню, даже если попадёт под сильным наклоном. Старый 305 мм снаряд при попадании под сильным наклоном раскалывался на части. Но по мнению «Артиллерийской комиссии» снаряд, который пробивает броню под нормальным углом, пробьёт её и при попадании под косым углом. На этом основании опыты продолжать не стали[39].
К тому же Джеллико, который был движущей силой в этом вопросе, покинул Адмиралтейство. Больше этой проблемой никто не хотел заниматься и все работы вскоре прекратились. Так британский флот упустил возможность устранить недостатки в устройстве бронебойных снарядов ещё до начала Первой мировой войны.
Очевидность необходимости немедленного решения этой проблемы встала после Ютландского боя. Британские моряки отмечали, что значительная часть снарядов взрывались при ударе, не проникая сквозь броню. Создавалось довольно впечатляющее зрелище, но производимое им действие не было эффективно, поскольку взрыв происходил вне забронированных помещений. Причиной этого был наконечник снаряда, который не приспособлен для косого удара, а также то, что британские снаряды имели слишком чувствительный лиддитный заряд. К огорчению для англичан, немецкие бронебойные снаряды не обладали этим недостатком, они имели взрыватель замедленного действия и тротиловый заряд. Учитывая это, Джеллико в июле 1916 года предложил использовать в английских снарядах тротил и взрыватель, копирующий немецкую конструкцию. Однако Адмиралтейство не считало английские снаряды плохими, и поэтому проблема не воспринималась настолько серьёзно[39].
Положение изменилось, когда в декабре 1916 года Джеллико занял пост Первого морского Лорда. Под руководством Хейнеса (Начальник управления морских вооружений) были проведены испытания с существующими уже бронебойными снарядами калибров 381 мм, 343 мм и 305 мм. Испытания проходили таким образом, чтобы скорость снарядов и угол встречи с бронёй соответствовали реальным на боевых дистанциях. Результаты оказались плачевными. Почти все снаряды, включая 381 мм раскололись при ударе о плиты. Необходимость принятия срочных мер не вызывало сомнения.
В марте 1917 года «Артиллерийская комиссия» рассмотрела 15 новых вариантов конструкции бронебойного снаряда (англ. APC— Armour-Piercing Capped). Через два месяца фирмы «Vickers», «Hadfield» и «Firth» получили заказы на специальные опытные снаряды. В отличие от старого образца снаряда, имевшего мягкий бронебойный наконечник весом от 3,7 до 9 % веса снаряда, новый опытный снаряд получил закалённый бронебойный наконечник с относительным весом 11—12 %. Содержание взрывчатого вещества снаряда было сокращено до 2—2,5 % от общего веса, вместо 3 % и более у старого образца. Однако проведённые испытания показали, что уменьшать содержание взрывчатого вещества до 2 % излишне, поэтому его масса составила 2,5 %[39].
16 июля 1917 года конструкция нового снаряда принята Адмиралтейством, хотя полигонные испытания ещё шли. К августу 1917 года получены результаты, которые удовлетворили Адмиралтейство. Одновременно были разработаны требования по приёмке новых снарядов от заводов-изготовителей, в основу которых, положен выборочный расстрел броневых плит снарядами. Теперь приёмка боеприпасов проводилась только в соответствии с этими положениями[39].
В то же время «Hadfield» и «Firth» предложили оснастить бронебойные снаряды старого образца наконечниками собственной конструкции. Испытания продолжались до 3 августа, однако результаты оказались неудовлетворительными.
Новые снаряды заказали на оружейных заводах «Hadfield», «Firth», «Vickers», «Elswick» и «Cammell». Первого успеха добился завод фирмы «Виккерс» в начале 1918 года. 27 февраля комиссия приняла первую партию 343 мм бронебойных снарядов, выдержавших всю программу испытаний, в том числе и полигонные. До 18 мая комиссия приняла всего 4000 снарядов, а к концу войны Гранд Флиту с оружейных заводов поставили около 12 000 снарядов крупных калибров[39].
Торпедное вооружение
На траверзах каждого крейсера устанавливались два 21-дюймовых (533 мм) подводных торпедных аппарата[25]. Крейсера оснащались торпедами Fourteen Mark II с боеголовками, содержащими 515 фунтов (234 кг) тротила. Торпеды имели две скоростные настройки, определявшие дистанцию их действия: со скоростью 45 узлов они имели дальность 4500 ярдов (4115 м), со скоростью 31 узел — 10750 ярдов (9830 м)[40].
Управление огнём
Главный калибр крейсеров типа «Лайон» управлялся из ходовой рубки. Данные с 9-футового (2,7 м) дальномера Арго, установленного на крыше ходовой рубки, попадали на стол управления огнём Дрейера Mk I, расположенный в передаточной станции под ходовой рубкой, где они преобразовывались в дистанцию и угол горизонтальной наводки для использования в пушках. Данные цели также графически отображались на планшетном графопостроителе, чтобы помочь артиллерийскому офицеру вычислять упреждение движущейся цели. Башни B и X оснащались 9-футовыми дальномерами, установленными как вспомогательные средства управления огнём[41].
Технология управления огнём сильно развилась за годы, предшествовавшие Первой мировой войне, и главным её достижением стало развитие приборов управления артиллерийским огнём. Система управления огнём состояла из поста управления артиллерийским огнём, установленного на мачте корабля, от которого по проводам данные передавались в башни наводчикам, руководившими действиями расчётов башен. Офицер на посту управления артиллерийским огнём давал команду орудиям стрелять залпом, что облегчало ориентирование по всплескам снарядов и минимизировало их разброс[42]. «Лайон» получил такую систему в начале 1915 года в то время, когда он проходил ремонт после битвы на Доггер-банке[43], а на «Принсесс Ройял» её установили в начале 1916 года. В 1918 году каждый корабль оснастили дублирующим постом приборов управления артиллерийским огнём[26].
Бронирование
Броня на крейсерах типа «Лайон» была более толстой, чем на «Индефатигеблах».
Броневой пояс «Лайона» в районе ватерлинии состоял из 9-дюймовой (229 мм) крупповской брони, в то время как на «Индефатигебле» он был 6-дюймовым (152 мм). Броневой пояс стал толще на 3 дюйма, но только в средней части корабля — в носу и корме его не усиливали. В дополнение был установлен верхний броневой пояс толщиной 6 дюймов по всей длине корабля до крайних башен и 5 дюймов (127 мм) на носу и корме. В начале и конце бронированной цитадели находились четырёхдюймовые (102 мм) перегородки.
Для защиты палуб корабля использовалась броня из никелевой стали. Нижняя броневая палуба имела толщину 1 дюйм (25 мм) в цитадели и 2,5 дюймов (64 мм) вне цитадели, верхняя броневая палуба, находящаяся над броневым поясом, также была толщиной 1 дюйм. Баковая палуба имела толщину 1,5 дюйма (38 мм)[44].
Башни защищались 9-дюймовой бронёй по бортам и 2,5—3,25 дюймовой крышей (64—83 мм). Барбеты также защищались 9-дюймовой бронёй поверх палубы, 8-дюймовой бронёй (203 мм) над верхней броневой палубой и 3-дюймовой бронёй под ней. Боевая рубка защищалась 10-дюймовыми (254 мм) стенками и 3-дюймовой крышей.
Сплошной противоторпедной переборки не было. Погреба боезапаса башен «А», «В» и «Y» имели защиту в виде левого и правого 38—64 мм продольных бронированных экранов. Башня «Q» имела близко расположенный к правому борту корпуса 64 мм продольный бронированный экран и более удалённый от левого борта 38 мм продольный бронированный экран[19]. Каналы дымовых труб защищались противоосколочной бронёй из никелевой стали: горизонтальной толщиной 1,5 дюйма и вертикальной 1 дюйм между верхней и баковой броневыми палубами[45]. После Ютландской битвы, где выяснилась уязвимость корабля от навесного огня, броня корабля была усилена на 1 дюйм на крышах башен и на венцах снарядных погребов[46], при этом водоизмещение корабля увеличилось на 130 длинных тонн (132 т.)[33].
Постройка
Заказ на постройку выдали в октябре 1909 года. Линейный крейсер «Лайон» заложили 29 сентября[47] (по другим источникам 29 ноября[48]) 1909 года на казенной судостроительной верфи в Девонпорте. Энергетическую установку изготавливала частная судостроительная верфь «Виккерс» в Барроу-на-Фирнесс, Бирмингем. Крейсер спустили на воду 6 августа 1910 года. Водоизмещение при спуске на воду составляло 8535 т, из них корпус весил 7845 т. Закончили постройку 4 июня 1912 г. Стапельный период постройки корабля составлял чуть больше 8 месяцев, достройка на плаву заняла 22 месяца. Постройка продолжалась 30 месяцев. В январе 1912 года начались испытания корабля.
Стоимость постройки «Лайона» составляла 1 965 699 фунтов стерлингов (19 657 000 рублей золотом). Изготовление орудий обошлось ещё в 118 300 фунтов стерлингов (1 183 000 рублей золотом). Всего корабль стоил 2 083 999 £ (20 840 000 рублей золотом) или 79,3 £ за тонну нормального водоизмещения. Это были первые британские корабли, стоимость которых превысила 2 миллиона фунтов стерлингов за корабль. Правда стоимость постройки за тонну нормального водоизмещения по сравнению с «Инвинсиблом» снизилась на 22,6 %[49]. Экипаж согласно штатному расписанию насчитывал 907 человек, окончательно по штату 1910 года — 984, в 1912 году 1000, в 1915 г. — 1092, в Ютландском бою — 1264 человека. Первым командиром корабля стал кэптен Даффи.оду
Согласно первоначальному проекту, на «Лайоне» устанавливалась крупная треногая фок-мачта. Когда «Лайон» впервые вышел с судостроительной верфи в Девонпорте, он имел именно такую треногую фок-мачту за передней дымовой трубой, которая была на 2,5 м выше труб. Расстояние от поста наблюдения и корректировки стрельбы на марсе фок-мачты до среза передней дымовой трубы составляло 12 м — как на «Колоссусах» и новых линкорах типа «Орион». Треногая фок-мачта нависала над передней дымовой трубой, но если у «Орионов» только шесть котлов задействовано на эту дымовую трубу, на «Лайоне» их стало 14. И если на фок-мачте линейных кораблей дым и копоть от передней дымовой трубы ещё можно было терпеть, то у «Лайона» температура выходящих из этой трубы газов и пара достигала 550 °[ком. 7], делая пост корректировщиков сущим адом. Кроме того, штурманская рубка находилась непосредственно над боевой рубкой. Британский специалист по артиллерии адмирал Перси Скотт представил рекомендации по переделке фок-мачты и передней дымовой трубы из-за дыма, создававшего помехи находящемуся на фор-марсе посту наблюдения и корректировки стрельбы. Всё это отклонил Совет Адмиралтейства, который считал обоснованной установку дымовой трубы перед фок-мачтой потому, что это позволяло использовать грузовые стрелы для спуска и подъёма катеров и шлюпок. «Лайон» достроили по первоначальному проекту, но в январе 1912 года во время предварительных ходовых испытаний жар и дым из раскалённых двух передних дымовых труб сделали фор-марс с постом наблюдения и корректировки стрельбы полностью неработоспособным, сильно нагревая дальномер на марсе и компас на ходовом мостике. Когда крейсер развивал полную мощность, опоры треногой фок-мачты так разогрелись, что личный состав корректировочного поста на марсе не смог спуститься вниз.
По результатам испытаний сделаны выводы о том, что возможность наблюдения и корректировки стрельбы с марса фок-мачты во время боя будет невозможной, потому что при работе всех котлов экипаж поста управления стрельбой центральной наводки на фор-марсе либо задохнётся от дыма, либо сгорит. Командно-дальномерный пункт, расположенный в верхней задней части боевой рубки, тоже нагревался до температуры всего на 5 градусов меньше, а из-за дыма компас на мостике был закопчён, что в боевых условиях недопустимо[50].
В результате этих обстоятельств в феврале 1912 года новый первый морской лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль приказал заменить на «Лайоне» треногую фок-мачту на полую шестовую, установленную перед передней дымовой трубой. Стоимость переделки «Лайона» и ещё незаконченного «Принсесс Ройял» составляла 60 170 фунтов стерлингов, куда входила и стоимость переоборудования передней боевой рубки, и монтаж в ней новых навигационных приборов[9]. Передняя дымовая труба была перенесена на место мачты, высота остальных труб была также увеличена на 2,5 м, командно-дальномерный пункт был перенесён, боевая рубка увеличена, 9-футовый дальномер «Арго» был перенесён на крышу боевой рубки[51]. 2 четырёхдюймовые пушки, установленные над передней группой казематов, были перенесены в казематы для защиты их обслуги от непогоды и вражеских снарядов[10].
| Название | Производитель | Силовая установка | Заложен | Спущен на воду | Принят в строй | Цена согласно | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| BNA (1914)[52]. | Паркса[53]. | ||||||
| «Лайон» (1910) | Верфь Девонпорта | котлы Виккерса, турбины Парсонса |
29 сентября 1909 г. | 6 мая 1910 г. | Май 1912 г. | £2,086,458 * | £2,086,458 ** |
| «Принсесс Ройял» (1911) | Виккерс, Барроу | котлы Виккерса, турбины Парсонса |
2 мая 1910 г. | 24 апреля 1911 г. | ноябрь 1912 г. | £2,092,214 * | £2,089,178 ** |
* = общая стоимость, включая артиллерию ** = включая артиллерию
Модернизации
Из-за возросшего веса поста управления артиллерийским огнём, вызванного установкой нового оборудования, шестовая фок-мачта была заменена на треногую после 1916 года. В 1917 году «Лайон» и «Принсесс Ройял» были оборудованы прожекторными площадками на второй трубе и грот-мачте, для чего пришлось убрать два 102-мм орудия. В начале 1918 года оба корабля были оборудованы стартовыми платформами на башнях Q и X для самолётов Sopwith Pup и Sopwith 1½ Strutter. «Лайон» также был оборудован постом управления торпедными аппаратами в конце баковой надстройки[9].
Служба
До войны
Сразу после принятия в строй «Лайон» и «Принцесс Ройял» были приписаны к 1-й эскадре крейсеров, которая в январе 1913 года была переименована в 1-ю эскадру линейных крейсеров (BCS), и «Лайон» стал её флагманом. 1 марта 1913 года к командованию эскадрой приступил адмирал Дэвид Битти, поднявший свой флаг на «Лайоне». В начале 1914 г. соединение в составе «Лайона», «Принсес Ройял», «Куин Мэри» и «Нью Зиланд» направилось в Брест для налаживания взаимодействия английских и французских морских сил в случае войны.
В июле ситуация в Европе продолжала накаляться. Австро-сербские переговоры окончательно зашли в тупик, и в воздухе запахло войной. 15 июля начался плановый призыв резервистов для укомплектования кораблей британского флота по табелям военного времени. 26 июля Черчиль на свой страх и риск издал приказ об отмене мобилизации. Ранним утром 29 июля 1-й флот, почти целиком состоящий из современных дредноутов, вместе с 4 линейными крейсерами Битти вышел из Портленда и направился в Скапа-Флоу. Во время войны эти корабли стали основной ударной силой Гранд Флита, главной задачей их стало удержание господства в Северном море. Эскадра Битти прибыла в Скапа-Флоу 31 июля, имея в своём составе «Лайон», «Принцесс Ройял», «Нью Зиланд» и «Инвинсибл», вскоре к ним присоединилась «Куин Мэри»[54].
Первая мировая война
Битва в Гельголандской бухте
Первый бой «Лайон» принял как флагман эскадры линейных крейсеров под командованием адмирала Дэвида Битти 28 августа 1914 года в Битве в Гельголандской бухте. Корабли Битти использовались как огневая поддержка английских лёгких крейсеров и эсминцев возле берегов Германии на случай появления в бою тяжёлых кораблей Флота Открытого моря. Они повернули на юг на полном ходу в 11:35 в тот момент, когда английские лёгкие крейсера и эсминцы, связанные боем, стали терпеть поражение, а прилив означал, что скоро германские тяжёлые корабли смогут покинуть базу и выйти из устья реки Яде. Новейший лёгкий крейсер «Аретьюза» был тяжело повреждён ранее в ходе битвы, и попал под огонь немецких лёгких крейсеров «Страсбург» и «Кёльн», когда в 12:37 из тумана вышел строй линейных крейсеров Битти. «Страсбург» сразу же развернулся и исчез в тумане, а «Кёльн» был расстрелян залпами всей эскадры. В этот момент по ходу линейных крейсеров из тумана вынырнул лёгкий крейсер «Ариадне», и эскадра ринулась преследовать его. С дистанции 6000 ярдов стремя залпами «Ариадне» был превращён в пылающие обломки. В 13:10 Битти подал сигнал к отступлению, и эскадра повернула на север. По пути назад «Лайон» наткнулся на повреждённый и потерявший ход «Кёльн», и добил его двумя прицельными залпами[55].
После битвы «Принсесс Ройял» был выведен из 1-й эскадры линейных крейсеров и 28 сентября отплыл в Кромарти для встречи конвоя транспортов с канадской пехотой, прибывающих в Англию; 26 октября он вернулся в эскадру.
1 ноября 1914 года в битве при Коронеле германской Восточно-азиатской эскадрой адмирала Максимилиана фон Шпее была уничтожена английская эскадра Вест-Индии адмирала Кристофера Крэддока. Через несколько дней «Принсесс Ройял» отправился в Северную Атлантику для поддержки Карибской эскадры, занимавшейся поиском немцев. 21 ноября он прибыл в Галифакс, затем прошёл вдоль Нью-Йорка в Карибское море для того, чтобы не дать возможность эскадре графа Шпее пройти через Панамский канал и уничтожить всё судоходство в Карибском море. После битвы у Фолклендских островов 7 декабря 1914 года, в которой немецкая эскадра была потоплена, 19 декабря «Принсесс Ройял» отплыл из Кингстона в Англию[56].
Рейд на Скарборо
Немецкий флот принял стратегию обстрела английских городов у берегов Северного моря с целью выманить отдельные подразделения Королевского флота и уничтожить их. Рейд на Ярмут 3 ноября 1914 года достиг частичного успеха, и адмирал Франц фон Хиппер задумал более масштабную операцию. Быстрые линейные крейсера должны были произвести обстрел, а линейный флот находиться на Доггер-банке для того, чтобы прикрыть их возвращение и уничтожить корабли Королевского флота, которые погонятся за ними.
Но немцы не знали, что английская разведка уже расшифровала немецкие переговоры. Первым успехом стало обнаружение выхода в море эскадры Хиппера 15 декабря 1914 г. Однако, военно-морская разведка не могла предположить, что Хиппер решится на нападение на прибрежные города, и, что самое главное, англичане не знали, что дредноуты тоже вышли в море. Британское Адмиралтейство исходило из предположения, что немецкие корабли, выйдя из своей базы 15-го утром, 16-го утром будут у побережья Англии, а вернутся обратно в тот же день вечером. В результате на охоту за эскадрой Хиппера вышли: 4 линейных крейсера Битти и 3-я эскадра крейсеров контр-адмирала Уильяма Пэкинхема, а из Скапа Флоу — 2-я эскадра линейных кораблей типа «Орион» вице-адмирала Джорджа Уоррендера и эсминцы с легкими крейсерами Уильяма Гуденафа. Уоррендер поставил своим кораблям задачу к рассвету 16 декабря прибыть к точке рандеву у юго-восточного края Доггер-банки и там постараться перехватить Хиппера, когда тот будет на обратном пути[57].
Эскадры дредноутов сквозь тьму и шторм двинулись навстречу друг другу. В 5:15 утра английские эсминцы, шедшие далеко впереди колонны дредноутов, натолкнулись на германский эсминец V-155, шедший в авангарде немецкого флота. В сплошной темноте, прорезаемой вспышками орудийных выстрелов и лучами прожекторов, последовал беспорядочный бой между английскими и германскими крейсерами и эсминцами, длившийся около 2 часов. Англичане и не подозревали, что бьются с авангардом Флота Открытого моря, который в окружении 8 лёгких крейсеров и 54 эсминцев подходил к Доггер-банке с юга. Если бы два флота двигались теми же курсами ещё час — то у немцев был бы реальный шанс потопить английское соединение и тем уравнять шансы войны на море. Но у немецкого командующего Фридриха фон Ингеноля сдали нервы — услышав во тьме грохот боя впереди, он не решился ввести весь флот в бой с неизвестным ему противником, и в 5:30 флагман отдал приказ повернуть на юго-восток. Дредноуты развернулись один за другим, и в течение 40 минут два флота следовали почти параллельными курсами, не подозревая об опасной близости друг друга. В 6:20 по команде флагмана Флот Открытого моря свернул ещё восточнее и прибавил ход, тем самым оторвавшись от англичан. Этим решением Хиппер был брошен на произвол судьбы.
Тем временем линкоры Уоррендера невозмутимо следовали своим курсом к запланированному месту рандеву, куда и прибыли в точно назначенное время — в 7:17. Линейные крейсера некоторое время гонялись за немецкими эсминцами, но в 8.05 Битти оставил преследование и вернулся к эскадре дредноутов. Тем временем германские крейсера быстро приближались к английскому берегу. Из-за сильного волнения Хиппер отослал назад все лёгкие корабли, кроме «Кольберга». На траверзе Уитби немецкие силы разделились: «Зейдлиц», «Мольтке» и «Блюхер» в 8:00 атаковали Хартлпул, обстреливая его в течение 50 минут. Одновременно «Дерфлингер», «Фон дер Танн» и «Кольберг» расстреляли порты Скарборо и Уитби. Затем немецкая эскадра развернулась и двинулась к берегам Германии. В 9:00 Битти получил радиограмму из Скарборо о бомбардировке[58]. Его крейсера обогнули Юго-Западную часть Доггер-банки и двинулись на запад для блокировки прохода к английским берегам сквозь минные заграждения. В это же время линкоры Уоррендера двигались южнее, и это создало между ними 15-мильный коридор, сквозь который начали двигаться германские лёгкие крейсера. Но после 11:00 начался шторм с дождём и мокрым снегом, видимость сократилась до 1 мили. В 12:25 лёгкий крейсер «Саутгемптон» заметил немецкий лёгкий крейсер «Штральзунд» и доложил об этом Битти. Тот решил, что этот корабль — часть завесы лёгких крейсеров, и неподалёку находятся линейные крейсера немцев, и подал сигнал преследовать их. Но из-за плохой погоды сигнал не был принят правильно, и лёгкие крейсера дали немцам отойти[59]. И точно так же, как утром темнота спасла Уоррендера и Битти, теперь метель и шторм спасли Хиппера. В 15:45 Уоррендер и Битти осознали, что шанс ими упущен, и прекратили поиск[54].
Битва на Доггер-банке
23 января 1915 года эскадра немецких линейных крейсеров под командованием адмирала Франца фон Хиппера направилась в район Доггер-банки для уничтожения разведывательных кораблей, собиравших там сведения о передвижении германского флота. Английская разведка оказалась на высоте, кодированное сообщение о немецких планах было расшифровано, и навстречу немцам была отправлена более сильная эскадра адмирала Дэвида Битти. Утром, в 7:20, английский лёгкий крейсер «Аретьюза» заметил немецкий лёгкий крейсер «Кольберг», а в 7:35 немцы заметили корабли Битти, и Хиппер распорядился повернуть на юг и дать скорость 20 узлов, чтобы уйти от замеченных им английских кораблей[60]. Битти, заметив это, приказал развить всю возможную скорость, чтобы не дать немцам уйти. Наиболее быстрые крейсера — «Лайон», «Принсесс Ройял» и «Тайгер» — вырвались вперёд на скорости 27 узлов, и в 8:52 «Лайон» открыл огонь с дистанции 20 000 ярдов, а через несколько минут открыли огонь остальные. Но так как видимость была плохой, а дистанция предельной, то первое попадание произошло только в 9:09 в концевой корабль немецкой эскадры — «Блюхер». Когда дистанция сократилась до 18 000 ярдов, немцы открыли огонь в ответ, сконцентрировав его на «Лайоне», и добились первого попадания в 9:28 — снаряд главного калибра пробил борт в районе ватерлинии и затопил угольный бункер. Через пару минут 210-мм снаряд с «Блюхера» попал в крышу башни «А», вмял её и вывел левую пушку из строя на два часа. В 9:35 Битти подал сигнал «Вести обстрел кораблей, соответствующих положению в колонне», но капитан «Тайгера» Генри Пелли, посчитав что концевой корабль в английской эскадре «Индомитебл» будет обстреливать «Блюхера», а «Нью Зеланд» — «Мольтке», сосредоточил огонь на «Зейдлице». «Мольтке», по которому никто не стрелял, получил возможность безпрепятственно обстреливать «Лайона». Он и «Дерфлингер» расстреливали «Лайон» в течение часа, а «Принсесс Ройял» обстреливала «Дерфлингер»[61]. В 9:30 на дистанции не меньше 17500 ярдов «Лайон» добился попадания в кормовые башни «Зейдлица»: английский снаряд пробил барбет башни и разорвался внутри, от взрыва вспыхнули пороховые заряды, и сразу две башни были сожжены изнутри громадными языками пламени.[62]
В это время «Блюхер» был серьёзно повреждён снарядами английских крейсеров, его скорость упала до 17 узлов, а привод руля был повреждён. В 10:48 Битти передал приказ «Индомитеблу» добить его, а через 6 минут Битти увидел перископ подводной лодки по правому борту и приказал произвести поворот на 90 градусов, чтобы избежать торпедной атаки. Но так как большая часть сигнальных фалов «Лайона» были уничтожены в ходе боя, то подать сигнал другим кораблям не вышло. Во время поворота в «Лайон» попал очередной немецкий снаряд главного калибра и повредил главную динамо-машину, а из-за воды в трюме произошло замыкание, вырубившее всю электроэнергию на корабле. В 11:02 он поднял сигнал «Курс на северо-восток» для того, чтобы его корабли продолжили преследование Хиппера, и одновременно сигнал «Атакуйте концевой корабль в колонне врага». По этой причине контр-адмирал Гордон Мур, командовавший «Нью Зеланд», понял сигналы так, что Битти приказывает атаковать «Блюхер», который к тому моменту потерял ход, выкатился из строя и находился в 8000 ярдах на северо-восток от английской эскадры. И крейсера, прекратив преследование строя кораблей Хиппера, свернули в сторону «Блюхера»[63]. Битти старался исправить ошибку, но крейсера на полном ходу проскочили «Лайон», и сигналы с него не могли быть поняты из-за дыма и тумана[64].
Битти перенёс свой флаг на эсминец «Эттэк» в 11:50 и ринулся за линейными крейсерами. Он догнал «Принсесс Ройял» вскоре после того, как «Блюхер» был потоплен, поднялся на её борт в 12:20 и сразу же отдал приказ продолжить преследование крейсеров Хиппера, но так как те уходили на полном ходу, а английская эскадра потеряла время на добивание «Блюхера», то шансы догнать их стали ничтожными. На «Лайоне» удалось заделать пробоины, восстановить подачу тока, и он пошёл в порт со скоростью 10 узлов, а остальные английские крейсера прикрывали его отход, так как существовал риск, что немцы могут его добить[65]. Турбина правого борта «Лайона» временно не работала из-за пробоины в цистерне питания, а после того, как её удалось запустить, в 14:30 встала окончательно, и скорость крейсера упала до 8 узлов. «Индомитеблу» было приказано взять «Лайона» на буксир, но понадобилось два часа и две попытки для того, чтобы начать буксировку, и ещё полтора дня на буксировку в порт со скоростью 7-10 узлов даже после того, как в процессе турбину правого борта удалось запустить ещё раз[66].
В Розайте пробоины «Лайона» временно заделали 150 тоннами бетона и деревянными брусьями, после чего он пошёл в Ньюкасл, где встал на ремонт в док «Палмерс Шипбилдинг энд Айрон Компани» — Адмиралтейство не хотело предавать гласности тяжёлые повреждения, которые в случае ремонта в доках Портсмута стали бы символом поражения. В доке крейсер накренили на 8 градусов и установили на него 4 кессона для того, чтобы заменить 140 кв.м. обшивки подводной части борта и 5 бронеплит с их внутренней структурой[67]. Он вернулся в строй как флагман Битти 7 апреля[56]. 7 апреля в Розайте «Лайон», в качестве флагманского корабля, присоединился к флоту.
Ютландская битва
В мае 1916 года «Принсесс Ройял» была назначена флагманским кораблём 1-й эскадры линейных крейсеров под командованием адмирала Осмонда Брока[63]. Она, в составе флота линейных крейсеров под командованием вице-адмирала Дэвида Битти, вышла в море на перехват соединения Флота Открытого моря. Английская разведка смогла расшифровать сообщения немцев, и Гранд Флит вышел с баз в море даже раньше немецкого флота. В 15:20 немецкие линейные крейсера Хиппера заметили английские линейные крейсера, а в 15:32 Битти приказал сменить курс на ОSO (восток-юг-восток) для выхода на параллельные курсы с немецкой эскадрой и отдать сигнал боевой тревоги. Хиппер также отдал приказ своим кораблям повернуть направо, лечь на юго-восточный курс и сбросить скорость до 18 узлов, чтобы дать возможность лёгким крейсерам завесы догнать основную эскадру, после чего лёг на курс навстречу основным силам Флота Открытого моря, который находился в 60 милях от него. Начался «Бег на юг»[68].
В 15:48, когда дистанция между кораблями сократилась до 18 000 ярдов (16 460 м), немецкие линейные крейсера открыли огонь. Спустя некоторое время и английские корабли начали стрелять, но из-за неправильного определения дальности до противника, корабли которого терялись в тумане, первые их залпы легли с большим перелётом. «Лайон» и «Принсесс Ройял», как ведущие корабли английского строя, сосредоточили огонь на немецком флагмане — «Лютцове», тот обстреливал «Лайона», а «Дерфлингер» — «Принсесс Ройял». После пристрелочных залпов немцы начали точный обстрел, и попали в оба английских крейсера как минимум дважды в течение первых трёх минут боя. К 15:54 дистанция боя сократилась до 12 900 ярдов, и Битти отдал приказ сменить курс на два градуса, чтобы увеличить её[69]. В 15:57 снаряд «Лайона» попал в «Лютцов», а спустя три минуты 305-мм снаряд «Лютцова» попал в башню Q[70], пробил стык между 9-дюймовой боковой бронёй башни и 3,5-дюймовой крышей и разорвался внутри. Взрывом сорвало переднюю плиту крыши башни и центральную бронеплиту, стоявшую между пушками, весь персонал башни погиб, а пламя распространилось в перегрузочную камеру. Корабль мог погибнуть, но смертельно раненный командир башни майор морской пехоты Ф. Дж. Харви успел отдать приказ задраить двери погреба и затопить его[71][72]. Когда огонь спустился в перегрузочное отделение, матросы в погребе успели захлопнуть двери. Позднее их так и нашли держащимися за кремальеры дверей. За свой подвиг Френсис Дж. Харви был посмертно награждён Крестом Виктории[73].
В 16:11 на «Принсесс Ройял» заметили след от торпеды, выпущенной «Мольтке» и прошедшей под килем, и приняли его за след от торпеды, выпущенной подводной лодкой. Чуть позже эсминец «Лэндрэйл» сообщил о том, что как раз перед тем, как была замечена торпеда, с него заметили перископ[74]. Тем временем курсы эскадр разошлись слишком широко для ведения точной стрельбы, и в 16:12-16:15 Битти повернул эскадру на 4 градуса к противнику — в ходе этого манёвра «Лайон» получил ещё несколько попаданий с «Дерфлингера». Дым и пар из пробитых труб, поднявшиеся над ним, закрыли корабль от огня «Дерфлингера», и тот перенёс огонь на «Куин Мэри». В 16:25 дистанция между кораблями сократилась до 14 400 ярдов, и Битти отдал приказ отвернуть на два градуса для её увеличения[ком. 8]. В этот момент в «Куин Мэри» попал залп с «Дерфлингера», и через несколько секунд взорвались снарядные погреба под носовыми башнями, после чего корабль моментально пошёл ко дну[75].
Во время «Бега на юг» с «Дерфлингера» по «Принсесс Ройял» попали несколько раз, но ни одно попадание не стало критичным[76]. В 16:30 лёгкий крейсер «Саутгемптон», идущий впереди эскадры Битти, обнаружил эскадру дредноутов Флота Открытого моря, идущую на север полным ходом. В 16:40 корабли Битти, который с флагмана сам увидел немецкий флот, совершили разворот и пошли навстречу главным силам Гранд Флита[77]. Во время «Бега на север» «Лайон» попал под обстрел немецких линейных крейсеров и получил несколько попаданий[78]. Затем Битти приказал своей эскадре увеличить скорость и оторваться от кораблей Флота Открытого моря с целью в дальнейшем встретиться с основными силами Гранд Флита. В 17:40 эскадра Битти снова открыла огонь по догоняющим её линейным крейсерам Хиппера. Заходящее солнце слепило немецких комендоров, мешая им вести огонь по английским кораблям, поэтому эскадра Хиппера в 17:47 свернула на северо-восток[79]. Битти постепенно поворачивал свою эскадру на восток, чтобы скрыть разворачивающийся строй Гранд Флита от немецких линейных крейсеров, и намеревался выйти в голову строю английских линкоров, но из-за неразберихи на поле боя этот манёвр не был выполнен.
В 18:35 эскадра Битти, идя в кильватере 3-й эскадры линейных крейсеров адмирала Худа, продолжала бой с эскадрой Хиппера, оттягивая её на юго-восток[80]. В 18:44 Битти повернул свои корабли на юго-восток, а через 4 минуты на юго-юго-восток в поисках эскадры Хиппера. Два выживших линейных крейсера из эскадры Худа примкнули к его строю, встав позади «Нью Зеланд», после чего линейные крейсера сбросили скорость до 18 узлов и свернули на юг, чтобы не оторваться от дредноутного флота. В этот момент гирокомпас на «Лайоне» вышел из строя, и он описал циркуляцию, прежде чем контроль был восстановлен[81].
В 18:55 Шеер приказал своим кораблям совершить ещё один разворот на 180 градусов, и его корабли пошли сходящимся курсом к Гранд Флиту, который тоже свернул на юг. Джеллико второй раз смог провести охват головы колонны немецкого флота и обстрелять его, нанеся немецким дредноутам серьёзные повреждения. В 19:13 Шеер отдал приказ снова совершить разворот на 180 градусов для того, чтобы избежать ещё больших повреждений от огня Гранд Флита[82]. Этот манёвр был выполнен успешно, и немцы скрылись из виду Гранд Флита до тех пор, пока в 20:05 эсминец «Кастор» не заметил столб дыма по курсу запад-северо-запад, а через 10 минут не опознал немецкие эсминцы, по которым открыл огонь. Битти свернул эскадру на запад, двинулся на звуки стрельбы и обнаружил немецкие линейные крейсера на дистанции 8500 ярдов. «Инфлексибл» открыл огонь в 20:20, за ним остальные корабли в строю[83]. Немцы видели в сумерках только вспышки орудий, и поэтому сразу же отвернули. Вскоре после 20:30 Битти увидел эскадренные броненосцы 2-й эскадры контр-адмирала Мауве и перевёл огонь на них. В наступающей темноте ему удалось добиться нескольких попаданий, после чего в 20:40 немецкие корабли скрылись в тумане[84]. После этого Битти сменил курс на юг-юго-восток и шёл этим курсом всю ночь до 2:55, когда ему передали приказ разворачивать эскадру[85].
«Лайон», «Принсесс Ройял» и другие крейсера достигли Розайта утром 2 июня 1916 года,[86] где «Лайон» встал на ремонт до 19 июля. Обломки башни Q были демонтированы. В ходе боя «Лайон» получил 14 попаданий, из его экипажа были убиты 99 человек и 51 ранен. Он выпустил 326 снарядов главного калибра, но добился только 4 попаданий в «Лютцов» и 1 в «Дерфлингер», выпущенные им 7 торпед не достигли цели[87]. «Принсесс Ройял» после прибытия в Розайт встала в ремонт до 10 июня, после чего отплыла в Плимут на ремонт до 15 июля, и вернулась в Розайт 21 июля. В ходе битвы она получила 9 попаданий — 6 с «Дерфлингера», 2 с «Маркграфа» и 1 с «Позена», из её экипажа погибло 22 человека и 81 были ранены. «Принсесс Ройял» выпустила 230 снарядов, добившись 3 попаданий в «Лютцов» и 2 в «Зейдлиц»[63].
Служба после Ютланда
С 21 июня по 22 сентября 1916 года «Лайон» всё ещё без башни Q выходил в море в составе соединения линейных крейсеров контр-адмирала Пакингхема. Башню Q установили во время его следующего нахождения на верфи Армстронга в Элсвике с 6 по 23 сентября. Во время ремонта одиночные прожектора с диаметром зеркала 610-мм временно установили побортно на задней надстройке, а кожухи дымовых труб покрыли чёрными и белыми полосами камуфляжа.
18 августа 1917 г. «Комната 40» передала в адмиралтейство расшифрованное сообщение, согласно которому Флот Открытого моря в полном составе, но без 2-й эскадры эскадренных броненосцев, собирается покинуть гавани ночью с целью бомбардировки Сандерленда на следующий день и разведки моря подводными лодками и самолётами. В ответ на эту информацию вечером 18 августа Гранд Флит вышел в море в полном составе — 29 дредноутов и 6 линейных крейсеров. 19 августа эскадры Джеллико и Шеера бороздили Северное море, получая при этом противоречивые сообщения от разведки: Джеллико вёл свои корабли на север до тех пор, пока не был дезинформирован о расположении минных полей и не развернул свой флот на юг, а Шеер двигался курсом на юго-восток, преследуя одинокую эскадру, замеченную с аэроплана — ею оказались Гарвичские силы коммодора Реджинальда Тируитта. Поняв свою ошибку, немцы развернулись и направились в гавань. Но боевого столкновения тогда не произошло — единственная возможность контакта произошла вечером, когда Тируитт заметил строй Флота Открытого моря, но прежде чем его корабли вышли на позицию для атаки, тьма скрыла противника, и от этой идеи пришлось отказаться. Оба флота вернулись домой, при этом англичане потеряли два броненосных крейсера от атак подводных лодок, а у немцев линкор был повреждён английской подводной лодкой[88].
В декабре 1916 года адмирал Дэвид Битти стал командующим Гранд-Флитом. После этого командующим линейными крейсерами был назначен вице-адмирал Уильям Кристофер Пакингхэм, и «Лайон» стал его флагманским кораблём[56]. В дальнейшем «Лайон» участвовал в патрулировании Северного моря, в то время как Флот Открытого моря так и не вышел с баз. 17 ноября 1917 г. «Лайон» принял участие в операции британских линейных крейсеров в Гельголандской бухте, но тогда один линейный крейсер «Рипалс» вёл бой с кораблями противника. В том же году с «Лайона» сняли носовую правую группу 102-мм орудий[49]. В 1918 году на кормовой надстройке установили новую боевую рубку торпедной стрельбы, а на передней дымовой трубе отдельный колпак. На кормовых башнях оборудовали платформы для взлёта лёгких колёсных самолётов[49].
23 марта 1918 года «Лайон» и «Принсесс Ройял» в составе 1-й эскадры линейных крейсеров Гранд Флита вышли в море на перехват Флота Открытого моря, который находился у берегов Норвегии после неудачной попытки атаковать английский конвой. Но немцы успели уйти на базы без боя[89]. Когда Флот Открытого моря отправился в Скапа-Флоу 21 ноября 1918 года для интернирования, «Лайон» и «Принсесс Ройял» в составе Гранд Флита эскортировали его, а потом охраняли[90]. С апреля 1919 г. они входили в состав Атлантического флота. С марта 1920 г. «Лайон» находился в резерве в Розайте[56] 30 мая 1922 г. согласно Вашингтонскому договору по сокращению морских вооружений[25] его исключили из состава флота, а 31 января 1924 г. корабль продали за 77 000 фунтов стерлингов[48], после чего разобрали на металл[49]. «Принсесс Ройял» в 1920 году также была отправлена в резерв, в середине года её попытались продать в Чили, но неудачно. 22 февраля 1922 года она стала флагманом Шотландского флота, а в декабре 1922 года была исключена из списков флота и продана на металлолом[47].
Оценка проекта
В проекте британских линейных крейсеров преобладала именно крейсерская составляющая. Помимо высокой скорости они должны были обладать солидной дальностью плавания и хорошей мореходностью. Круг задач, возлагавшихся на эти корабли в Королевском флоте, также был весьма широк. Здесь и разведка, и поддержка лёгких сил, борьба с вражескими рейдерами и действия в качестве быстроходного боевого отряда флота, причём без длительного огневого контакта с адекватным противником[91]. Большим недостатком явилось обеспечение броневой защиты только против 280 мм снарядов. Огромный корпус корабля в целом оказался сильно уязвим для 305 мм снарядов[17]. «Великолепные кошки» пользовались хорошей репутацией как на флоте, так и за его пределами[92]. Вместе с тем негативно оценивалась слабость противоторпедной защиты, она, как и на «Орионах» ограничивалась локальными броневыми переборками в районе погребов.
Сравнение с немецкими линейными крейсерами
После окончания постройки «Лайон» оказался на 3370 т тяжелее «Мольтке» и имел более мощную артиллерию главного калибра (восемь 343-мм орудий против десяти 280-мм). Однако защита броневого пояса, палубы и барбетов «Лайона» была значительно тоньше защиты «Мольтке»[93]. Германский линейный крейсер «Зейдлиц», заложенный в 1911 году, являвшийся развитием «Мольтке», и «Совет Адмиралтейства» сравнил его с «Лайоном».
«Лайон» оказался на 12,3 м длиннее, на 1,5 м уже, надводный борт 1,8 м выше и водоизмещение на 1420 тонн большее, чем у «Зейдлица». При большей на 15 % мощности машинной установки, «Лайон» имел котельное отделение на 25 % и машинное на 60 % больше. Уменьшение объёма этих отсеков на «Зейдлице» позволило значительно уменьшить его длину и водоизмещение, а экономию веса корпуса пустили на дополнительное бронирование[93].
Сравнение габаритов котельного и машинного отделений линейных крейсеров «Лайон» и «Зейдлиц»[94].
| Название | Мощность энергетической установки (л. с.) | Длина котельного отделения (м) | Ширина котельного отделения (м) | Длина машинного отделения (м) | Ширина машинного отделения (м) |
|---|---|---|---|---|---|
| HMS «Лайон» (1910) | 70 000 | 57,8 | 20,1 | 34,1 | 18,9 |
| SMS «Зейдлиц» (1911) | 61 000 | 46,5 | 19,8 | 21 | 19,2 |
Благодаря тому, что линейные крейсера типа «Лайон» имели большую скорость хода, в сражениях Первой мировой войны они могли догнать немецкие линейные крейсера, выбрать дистанцию боя, а при неблагоприятных обстоятельствах оторваться от своего противника[95].
| Сравнительные характеристики линейных крейсеров времён Первой мировой войны | ||||
|---|---|---|---|---|
| «Мольтке»[96] | «Зейдлиц»[97] | «Индефатигебл» | «Лайон»[98] | |
| год закладки/ввода в строй | 1908/1911 | 1911/1913 | 1909/1911 | 1909/1912 |
| Размерения | 186,6×29,4×9,2 | 200×28,5×9,09 | 179,8×24,4×8,1 | 213,4×27×8,4 |
| Водоизмещение, т нормальное (полное) | 22 979 (25 400) | 24 988 (28 550) | 18 470 (22 080) | 26 270 (29 680) |
| Расчётная скорость хода, уз. номинальная мощность, л. с. |
25,5 52 000 |
26,5 63 000 |
25 43 000 |
27 70 000 |
| Скорость хода максимальная, уз. форсированная мощность, л. с. |
28,4 85 782 |
28,1 89 738 |
26,89 55 000[98] |
28,06 96 240[99] |
| Котлы | 24 | 27 | 32 | 42 |
| Дальность хода (узлы) | 4120 (14) | 4200 (14) | 6970 (16) 5610 (10)[100] |
4935 (16,75) |
| Экипаж, человек | 1053 | 1068 | 800[101] | 984 |
| Стоимость, млн. рублей золотом | 21,3[102] | 22,34[103] | 13,43 | 20,84 |
| Толщина брони, мм | ||||
| Пояс | 270[104] | 300[105] | 152 | 229 |
| Лоб башни | 230 | 250 | 178 | 229 |
| Барбет | 200—230 | 200—230 | 178 | 229 |
| Рубка | 350 | 300 | 254 | 254 |
| Палуба | 50 | 80 | 65 | 65 |
| Вооружение (ГК) | ||||
| Количество | 5×2×280-мм | 5×2×280-мм | 4×2×305-мм | 4×2×343-мм |
| Скорострельность, выстрелов / мин | 3 | 3 | 1,5 | 1,5—2 |
| Масса бронебойного снаряда, кг | 302 | 302 | 389,8 | 567 |
| Начальная скорость, м/с | 880 | 880 | 831 | 787 |
| Максимальная дальность стрельбы, м | 18 100 (13,5°) | 18 100 (13,5°) | 17 236 (13,5°) | 21 780 (20°) |
Напишите отзыв о статье "Линейные крейсера типа «Лайон»"
Комментарии
- ↑ Все данные приведены на момент вступления в строй.
- ↑ Второго поколения, первое: «Инвинсиблы» и «Индефатигеблы».
- ↑ В переводе Паркса возможно опечатка — сектор стрельбы для кормовых башен «Ориона» составлял 300°
- ↑ В длинных тоннах.
- ↑ По сравнению с «Индефатигейблами».
- ↑ Салютное орудие
- ↑ Шкала не указана.
- ↑ Подобные смены курса были вызваны, кроме всего прочего, плохой видимостью: туман и дым застилали море и очень мешали прицельной стрельбе. Битти маневрировал, пытаясь найти оптимальную дистанцию для поражения немецких крейсеров.
Примечания
- ↑ 1 2 Roberts. Battlecruisers. — P. 33
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 97.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 2.
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P.31
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 32.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 31-32
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 7. — С. 13.
- ↑ Gröner. Band 1. — P.82
- ↑ 1 2 3 Burt, p. 151
- ↑ 1 2 3 4 Burt, p. 154
- ↑ Roberts, pp. 43-44
- ↑ 1 2 3 4 5 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 11.
- ↑ 1 2 Паркс. Линкоры Британской империи. Том 7. — С. 15.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 7. — С. 18.
- ↑ 1 2 3 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 12.
- ↑ Козлов Б. В. Линейные корабли типа «Орион». — С. 10.
- ↑ 1 2 3 4 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 3.
- ↑ Roberts, pp. 70-76
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 9.
- ↑ Parkes, pp. 531
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 10-11.
- ↑ Roberts, pp. 76, 80
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 10.
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 76
- ↑ 1 2 3 Gardiner and Gray, p. 29
- ↑ 1 2 3 Campbell, p. 27
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_135-45_mk5.htm British 13.5"/45 (34.3 cm) Mark V(L) 13.5"/45 (34.3 cm) Mark V(H)]. NavWeaps.com (1 May 2009). Проверено 4 октября 2011. [www.webcitation.org/6732viHjE Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 5.
- ↑ 1 2 3 4 Roberts. Battlecruisers. — P. 83
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_6pounder_m1.htm Britain 6-pdr / 8cwt [2.244"/40 (57 mm)] QF Marks I and II]. NavWeaps.com (16 May 2008). Проверено 4 октября 2011. [www.webcitation.org/6732wEmdb Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_3-45_mk1.htm British 12-pdr [3"/45 (76.2 cm)] 20cwt QF HA Marks I, II, III and IV]. NavWeaps.com (27 February 2007). Проверено 4 октября 2011. [www.webcitation.org/6732uoCuR Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ 1 2 Campbell, p. 28
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_2pounder_m2.htm British 2-pdr [4 cm/39 (1.575")] Mark II]. NavWeaps.com (2 March 2007). Проверено 7 марта 2010. [www.webcitation.org/6732wgLGr Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_135-45_mk5.htm British 13.5"/45 (34.3 cm) Mark V(L) 13.5"/45 (34.3 cm) Mark V(H)] (англ.). сайт navweaps.com. NavWeaps.com (1 May 2009). — Описание орудия 13.5"/45 BL Mark V(L). Проверено 4 октября 2011. [www.webcitation.org/6732viHjE Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_4-50_mk7.htm British 4"/50 (10.2 cm) BL Mark VII] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 4"/50 BL Mark VII. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732uLCvT Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_3-45_mk1.htm British 12-pdr [3"/45 (76.2 cm)] 20cwt QF HA Marks I, II, III and IV] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 3"/45 20cwt QF HA Mark I. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732uoCuR Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ DiGiulian, Tony. [www.navweaps.com/Weapons/WNBR_3pounder_H_mk1.htm British Hotchkiss 3-pdr (1.4 kg) [1.85"/40 (47 mm)] QF Marks I and II] (англ.). сайт navweaps.com. — Описание орудия 3-pdr Hotchkiss. Проверено 24 сентября 2011. [www.webcitation.org/6732vGMzE Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 Равен А., Робертс Д. Тенденции развития Британского линейного корабля от Ютланда до Вашингтонского соглашения. 1916—1922 годы. Неосуществленные проекты английских дредноутов. // [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/NB/02.htm Боевые средства]. — СПб: Бриз, 1995.
- ↑ [www.navweaps.com/Weapons/WTBR_PreWWII.htm British Torpedoes Pre-World War II: 21" (53.3 cm) Mark II***]. NavWeaps.com (12 January 2009). Проверено 4 октября 2011. [www.webcitation.org/6732x9kp8 Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 91-92
- ↑ Roberts, pp. 92-93
- ↑ Burt, pp. 159, 161
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 102-103
- ↑ Roberts, pp. 109, 112
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 113
- ↑ 1 2 Campbell, p. 29
- ↑ 1 2 Burt, p. 162
- ↑ 1 2 3 4 [wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/GB_BC_2/02.htm Линейный крейсер «Лайон»]. [www.webcitation.org/6732xkLjm Архивировано из первоисточника 19 апреля 2012].
- ↑ Roberts. Battlecruisers. — P. 34
- ↑ Roberts, p. 35
- ↑ Brassey’s Naval Annual 1914, pp. 192-99
- ↑ Parkes, pp. 531-36
- ↑ 1 2 Лихарев Д. В. Адмирал Дэвид Битти и британский флот в первой половине ХХ века. Санкт-Петербург, 1997—240 с.
- ↑ Massie, pp. 109-13
- ↑ 1 2 3 4 Roberts, p. 123
- ↑ Massie, pp. 333-34
- ↑ Massie, pp. 342-43
- ↑ Tarrant, p. 34
- ↑ Massie, pp. 376—384
- ↑ Tarrant, pp. 35-36
- ↑ «Germany’s fleet in the world war» By admiral Reinhard Scheer. Copyright © 1996—2003 by The War Times Journal at www.wtj.com
- ↑ 1 2 3 Campbell, p. 32
- ↑ Massie, pp. 398—402
- ↑ Tarrant, p. 38
- ↑ Massie, p. 409—412
- ↑ Campbell, p. 30
- ↑ Tarrant, pp. 69, 71, 75
- ↑ Tarrant, pp. 80-83
- ↑ Massie, p. 592
- ↑ Brown, pp. 166-67
- ↑ Roberts, p. 116
- ↑ [www.london-gazette.co.uk/issues/29751/supplements/9067 Приложение №29751, стр. 9067] (англ.) // London Gazette : газета. — L.. — Fasc. 29751. — No. 29751. — P. 9067.
- ↑ Tarrant, p. 85
- ↑ Tarrant, pp. 89-91
- ↑ Tarrant, p. 97
- ↑ Massie, pp. 598—600
- ↑ Massie, p. 601
- ↑ Tarrant, p. 109
- ↑ Tarrant, p. 130-38
- ↑ Tarrant, p. 145
- ↑ Tarrant, pp. 149, 157
- ↑ Tarrant, p. 175
- ↑ Tarrant, pp. 177-78
- ↑ Tarrant, p. 178, 224
- ↑ Massie, p. 657
- ↑ Campbell, pp. 30, 32
- ↑ Marder Arthur J. From the Dreadnought to Scapa Flow, The Royal Navy in the Fisher Era, 1904-1919. — Second. — London: Oxford University Press, 1978. — Vol. III: Jutland and After, May 1916–December 1916. — P. 287–296. — ISBN 0-19-215841-4.
- ↑ Massie, p. 748
- ↑ Marder Arthur J. From Dreadnought to Scapa Flow: The Royal Navy in the Fisher Era, 1904–1919. — London: Oxford University Press, 1970. — Vol. V: Victory and Aftermath (January 1918–June 1919). — P. 273. — ISBN 0-19-215187-8.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 6. — С. 49.
- ↑ Паркс. Линкоры Британской империи. Том 7. — С. 17.
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 13.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — С. 15.
- ↑ Больных. Схватка гигантов. — С. 238.
- ↑ Staff. German Battlecruisers. — P. 12
- ↑ Staff. German Battlecruisers. — P. 21
- ↑ 1 2 Conway's, 1906—1921. — P.27
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P. 29., для «Принцесс Ройал»
- ↑ Campbell. Battlecruisers. — P. 17
- ↑ Conway's, 1906—1921. — P.26
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.39
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.78
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.37
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.75—77
Ссылки
- [dreadnoughtproject.org/tfs/index.php/Lion_Class_Battlecruiser_(1910) Технические материалы по вооружению и системам управления артиллерийским огнём линейных крейсеров типа «Лайон».]
- [webpages.charter.net/abacus/news/jutland/cont.htm Кэмпбелл. Анализ Ютландского сражения]
Литература
- Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — СПб., 1998. — 152 с. — (Боевые корабли мира).
- Мужеников В. Б. Линейные крейсера Англии (часть II). — СПб., 2000. — 64 с. — (Боевые корабли мира).
- Козлов Б. В. Линейные корабли типа «Орион». — СПб.: Истфлот, 2006. — 116 с. — ISBN 5-98830-017-0.
- Тарас А. Е. Энциклопедия броненосцев и линкоров. — М., Мн.: АСТ: Харвест, 2002. — ISBN 985-13-1009-3.
- Burr L. British battlecruisers. 1914-1918. — Oxford: Osprey Publishing Ltd, 2006. — (New Vanguard). — ISBN 1-84603-008-0.
- Больных А. Г. Морские битвы Первой мировой: Схватка гигантов. — М.: АСТ, 2003. — 512 с. — (Военно-историческая библиотека). — 5000 экз. — ISBN 5-17-010656-4.
- Osborne E.W. Cruisers and Battle cruisers. An illustrated history of their impact. — Denver, USA: ABC-CLIO, 2004. — ISBN 1-85109-369-9.
- Roberts, John. Battlecruisers. — London: Chatham Publishing, 1997. — 128 p. — ISBN 1-86176-006-X.
- А.Равен, Д.Робертс. [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/NB/index.htm Тенденции развития Британского линейного корабля от Ютланда до Вашингтонского соглашения.1916-1922 годы. Неосуществленные проекты английских дредноутов]. — СПб: Бриз, 1995. — Т. 3. — (Линейные корабли и линейные крейсеры Британского королевского флота).
- Лихарев Д. В. [militera.lib.ru/bio/liharev/index.html Адмирал Дэвид Битти и британский флот в первой половине ХХ века]. — СПб., 1997. — 240 с.
- The Naval Annual 1914 / Hythe, Viscount. — London: Brassey's, 1914.
- Brown David K. The Grand Fleet: Warship Design and Development 1906–1922. — reprint of the 1999. — London: Caxton Editions, 2003. — ISBN 1-84067-531-4.
- Burt R. A. British Battleships of World War One. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1986. — ISBN 0-87021-863-8.
- Campbell N. J. M. Battlecruisers. — London: Conway Maritime Press, 1978. — 72 p. — (Warship Special No. 1). — ISBN 0851771300.
- Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906—1921 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
- Massie Robert. Castles of Steel: Britain, Germany and the Winning of the Great War. — New York: Random House, 2004. — ISBN 0224040928.
- Parkes Oscar. British Battleships. — reprint of the 1957. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1990. — ISBN 1-55750-075-4.
- Паркс, О. Линкоры Британской империи. Том 6. Огневая мощь и скорость. — СПб.: Галея Принт, 2007. — 110 с. — ISBN 978-5-8172-0112-3.
- Паркс, Оскар. Линкоры Британской империи. Том 7. Эпоха дредноутов. — СПб.: Галея Принт, 2008. — 116 с. — ISBN 9785817201321.
- Tarrant V. E. Jutland: The German Perspective: A New View of the Great Battle, 31 May 1916. — reprint of the 1995. — London: Brockhampton Press, 1999. — ISBN 1-86019-917-8.
- Staff, Gary. [books.google.com/books?id=Kqvrr0RnGuEC&printsec=frontcover German Battlecruisers: 1914–1918]. — Oxford: Osprey Books, 2006. — 48 p. — ISBN 1846030099.
- на немецком языке
- Gröner, Erich. Die deutschen Kriegsschiffe 1815-1945 Band 1: Panzerschiffe, Linienschiffe, Schlachschiffe, Flugzeugträger, Kreuzer, Kanonenboote. — Bernard & Graefe Verlag, 1982. — 180 p. — ISBN 978-3763748006.
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Линейные крейсера типа «Лайон»
Десаль опустил глаза.– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.
От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.
В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
