Линия Мертл-авеню, Би-эм-ти

Линия Мертл-авеню, Би-эм-ти
Метрополитен Нью-Йорка
Маршрут M обслуживает всю линию круглосуточно
Открытие первого участка:	1889 год
Количество станций:	7
Наземные участки:	Вся линия - эстакадная (станция Мидл-Виллидж — Метрополитан-авеню является наземной)
Электродепо:	Fresh Pond Yard

Линия Мертл-авеню, Би-эм-ти, также известна как эстакадная линия Мертл-авеню - линия Нью-Йоркского метро, эксплуатировавшаяся «Транспортной компанией Бруклина и Манхэттена» (BMT) и ныне входящая в состав Дивизиона B. Современная линия является единственной сохранившейся частью одной из первых эстакадных линий метро в Бруклине. Сохранившаяся часть является ответвлением от эстакадной линии Джамейка в округ Бушуик района Бруклин и в округа Риджвуд и Мидл Вилладж района Куинс, заканчиваясь на своей первоначальной конечной станции Мидл-Виллидж — Метрополитан-авеню. До 1969 года линия Мертл-авеню не заканчивалась соединением с линией Джамейка, а уходила на запад, в округ Центральный Бруклин, а до 1944 года она продолжалась ещё дальше: пересекала Бруклинский мост и заканчивалась в Манхэттене, на конечной станции Парк-Роу, обслуживавшей кроме эстакадной линии Мертл-авеню ещё и эстакадную линию Фултон-стрит.

Описание

В настоящее время линия Мертл-авеню обслуживается маршрутом M. Линия начинается с наземной станции Мидл-Виллидж — Метрополитан-авеню в округе Мидл-Виллидж в Куинсе. Затем линия поворачивает на юго-запад и становится эстакадной. Эстакада проходит над Палметто-стрит в округе Риджвуд и над Мертл-авеню в округе Бушуик. Незадолго до пересечения с Бродвеем, над которым проходит эстакада линии Джамейка, линия Мертл-авеню поворачивает на запад и соединяется с путями этой линии восточнее станции Мертл-авеню. Верхний уровень этой станции, принадлежавший линии Мертл-авеню, открылся в 1889 году и закрылся 4 октября 1969 года. Он сохранился до сих пор, но проезд к нему невозможен из-за отсутствия путей, хотя эстакада продолжается ещё на несколько десятков метров после станции. В настоящее время станция служит конечной остановкой для четырёхвагонных поездов, курсирующих по линии Мертл-авеню поздней ночью и по выходным. Подобно другим линиям Восточного дивизиона BMT, станционные платформы на линии Мертл-авеню могут принимать только 480-футовые поезда (8 вагонов длиной 60 футов), что на 120 футов короче стандартных платформ остальных дивизионов BMT, имеющих в длину 600 футов и способных принимать восемь 75-футовых вагонов или десять 60-футовых.

История

Первая часть линии была открыта 10 апреля 1888 года компанией "Объединённые эстакадные железные дороги". Она начиналась от пересечения Джонсон-стрит и Адамс-стрит и шла до соединения с эстакадной линией Лексингтон-авеню на Гранд-авеню. Линия Лексингтон-авеню была построена раньше, в 1885 году, но закрылась уже в 1950 году. Поезда продолжали идти над Гранд-авеню и Лексингтон-авеню до Бродвея, где присоединялись к линии Джамейка и шли в Ист-Нью-Йорк. Позже, 1 сентября 1888 года, линия Мертл-авеню была продлена на запад, вдоль Адамс-стрит и Сэндс-стрит, к конечной станции Сэндс-стрит, располагавшейся около Бруклинского моста. А 27 апреля 1889 года линия Мертл-авеню была продлена на восток от ответвления линии Лексинктон-авеню, вдоль Мертл-авеню до станции Бродвей.

18 июня 1898 года было открыто соединение с путями Бруклинского моста. В этот же день было открыто продление линии на зпапад, в Манхэттен. Новой, и на этот раз последней, конечной станцией стала станция Парк-Роу. Интересно, что первыми поездами, пришедшими на эту станцию, были поезда с эстакадной линии Пятой-авеню, которая ответвлялась от линии Мертл-авеню перед станцией Бридж-стрит - Джей-стрит. Уже 31 мая 1940 года вся линия была закрыта. Эстакады сносились в течение года.

Позднее линия Мертл-авеню была продлена на восток, к Уайкофф-авеню. Новой конечной станцией на этом конце линии стала станция Мертл-авеню — Уайкофф-авеню, находящаяся на границе Куинса с Бруклином. В 1906 году была сооружена соединительная рампа к путям линии Лютеранского кладбища (Lutheran Cemetery Line). Это была железная дорога на паровой тяге, открытая 3 сентября 1881 года, она вела к Метрополитан-авеню. 22 февраля 1915 года в рамках Двойных контрактов эта наземная часть линии была перенесена на эстакаду, на которой было построено 3 новых эстакадных станции.

29 июля 1914 года около станции Бродвей было открыто соединение с линией Джамейка, что позволяло поездам с линии Мертл-авеню обслуживать Вильямсбургский мост. В 1924 году этот маршрут стал называться BMT 10, тогда как основному маршруту до Парк-Роу было присвоено название BMT 11. Позже их переименовали в маршруты М и MJ соответственно.

В рамках Двойных контрактов в 1914 году проводилась реконструкция линии. 29 июля 1914 года севернее станции Бродвей был открыт третий экспресс-путь. Этот путь начинался южнее станции Сентрал-авеню, проходил через станцию Мертл-авеню — Уайкофф-авеню и заканчивался тупиком прямо перед станцией Сенека-авеню. Съезды на этот путь были только с южного его конца. Центральный путь никогда не использользовался для постоянного обслуживания и был разобран через некоторое время после Второй мировой войны.

5 марта 1944 года линия к западу от станции Бридж-стрит - Джей-стрит была закрыта. Это совпало с прекращением железнодорожного обслуживания Бруклинского моста. Остальная часть линии от станции Бродвей до Бридж-стрит - Джей-стрит была закрыта 6 октября 1969 года из-за пожара и вскоре снесена. В связи с этим был упразднён маршрут MJ.

Список станций

Курсирование маршрутов на станциях
	круглосуточно
Детали времени суток

	Станция	Обслуживающие маршруты	Дата открытия	Пересадки и примечания
	Мидл-Виллидж — Метрополитан-авеню	M	1 октября 1906 года	Нынешняя станция открыта 9 августа 1915 года и расположена примерно в 30 метрах западнее от станции 1906 года постройки.
Соединительные пути в депо Fresh Pond Yard
	Фреш-Понд-роуд	M	9 августа 1915 года
	Форест-авеню	M	9 августа 1915 года
	Сенека-авеню	M	9 августа 1915 года
Начинается ныне разобранный центральный путь
	Мертл-авеню — Уайкофф-авеню	M	21 июля 1889 года	Линия Канарси, Би-эм-ти (L) Станция перестроена в трёхпутную 29 июля 1914 года; центральный путь в настоящее время разобран.
	Никкербоккер-авеню	M	15 августа 1889 года	Станция перестроена в трёхпутную 29 июля 1914 года; центральный путь в настоящее время разобран.
	Сентрал-авеню	M	21 июля 1889 года	Станция перестроена в трёхпутную 29 июля 1914 года; центральный путь в настоящее время разобран.
Заканчивается ныне разобранный центральный путь
Соединение с линией Джамейка (M) восточнее станции Мертл-авеню (соединение построено 29 июля 1914 года)
Закрытая часть линии
	Бродвей		27 апреля 1889 года	Станция до сих пор на своём месте, но пути к ней разобраны. Закрылась 4 октября 1969 года
Эстакада снесена к западу от станции Бродвей
	Самнер-авеню		27 апреля 1889 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Томпкинс-авеню		27 апреля 1889 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Ностранд-авеню		27 апреля 1889 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Франклин-авеню		27 апреля 1889 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Гранд-авеню		27 апреля 1889 года	Закрылась 4 октября 1969 года
Разобранное 13 октября 1950 года соединение с эстакадной линией Лексингтон-авеню
	Вашингтон-авеню		4 декабря 1888 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Вандербилт-авеню		10 апреля 1888 года	Закрылась 4 октября 1969 года
	Нейви-стрит		10 апреля 1888 года	Закрылась 4 октября 1969 года
Разобранное 31 мая 1940 года соединение с эстакадной линией Пятой авеню
	Бридж-стрит - Джей-стрит		10 апреля 1888 года	Раньше называлась Бридж-стрит. Закрылась 4 октября 1969 года
	Адамс-стрит		10 апреля 1888 года	Закрылась 5 марта 1944 года
Разобранное 31 мая 1940 года соединение с эстакадной линией Фултон-стрит
	Сандс-стрит		24 апреля 1888 года (открытие комплекса) 1 сентября 1888 года (продление линии Мертл-авеню к комплексу)	Закрылась 5 марта 1944 года
Разобранные ныне пути по Бруклинскому мосту
	Парк-Роу		18 июня 1898 года	Закрылась 5 марта 1944 года

Ссылки

• [www.nycsubway.org/bmt/myrtle/ NYCsubway.org - BMT Myrtle Branch]  (англ.)
• [pcullinan.smugmug.com/Brooklyn/The-Myrtle-Avenue-El/Myrtle-Ave-El-Oct-1969/2075217_wHdr3P#!i=227947275&k=5PZfXkM "Myrtle Ave El, Oct. 1969, plus a few earlier shots"]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Линия Мертл-авеню, Би-эм-ти

Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.