Линкомиес, Эдвин

Эдвин Линкомиес Edwin Johannes Hildegard Linkomies<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Финляндии
5 марта 1943 — 8 августа 1944
Предшественник:	И.Рангелл
Преемник:	А.Хакцелль
Рождение:	22 декабря 1894(1894-12-22) Выборг, Великое княжество Финляндское, Российская империя
Смерть:	8 сентября 1963(1963-09-08) (68 лет) Хельсинки, Финляндия

Эдвин Йоханнес Хильдегард Линкомиес (фин. Edwin Johannes Hildegard Linkomies, до 1928 — Эдвин Флинк, 1894—1963) — финский государственный и политический деятель, председатель Национальной Коалиционной партии, премьер-министр Финляндии в 1943 −1944.

Биография

Родился в Выборге, имя при рождении — Эдвин Флинк. В 19 лет окончил Хельсинкский университет, в 22 защитил диссертацию, а семь лет спустя был назначен профессором и заведующим кафедрой латинской литературы. В 1920-х и 1930-х продолжал исследования в Германии, в университетах Лейпцига и Галле, тесные контакты с немецкими университетами поддерживал всю жизнь. В 1932—1943 был проректором Хельсинкского университета, после чего занялся политической деятельностью. Его деятельность на посту премьера тесно связана с усилиями Финляндии по выходу из Второй мировой войны и, в первую очередь, войны с СССР.

5 марта 1943 президент Р.Рюти отправил в отставку кабинет Й. Рангелла и назначил Линкомиеса новым премьер-министром Финляндии. Сам факт его назначения стал для западных стран жестом, показывающим, что Финляндия стремится к выходу из войны. В феврале 1944 Линкомиес направил Ю. Паасикиви в Швецию, где тот начал переговоры с советскими дипломатами о возможности заключении сепаратного мира с СССР. Полученные от советской стороны условия выхода Финляндии из войны (СССР, в частности, требовал интернировать германские войска в Финляндии, вернуться к границам 1940 и возобновить аренду полуострова Ханко и т. д.) Линкомиес счёл неприемлемыми. 28 февраля 1944 он выступил на закрытом заседании парламента, где отметил, что полученные предложения СССР «одобрить невозможно». 19 апреля правительство Финляндии известило СССР (через министерство иностранных дел Швеции) об отклонении советских предложений.

Переговоры с СССР были возобновлены лишь в июне 1944, после ряда поражений финских и немецко-фашистских войск. Правительство Линкомиеса 22 июня запросило у СССР через заместителя министра иностранных дел Швеции Бухемана условия выхода Финляндии из войны. На следующий день, 23 июня от А. М. Коллонтай финнам было передано следую­щее заявление:

«Мы уважаем Бухемана и верим в его миротворческую миссию. Тем не менее, так как мы были несколько раз обману­ты финнами, мы хотели бы получить от финского правительства официальное заявление за подписью премьера или министра ино­странных дел, что Финляндия капитулирует и просит мира у СССР. В случае получения нами от финского правительства такого документа, Москва будет согласна принять делегацию финского правительства».

— [e-finland.ru/info/history/vyhod-finlyandii-iz-vtoroyi-mirovoyi-voyiny/page-2.html/]

Линкомиес расценил это заявление как требование безоговорочной капитуляции Финляндии.

В то же время 22 июня в Хельсинки прибыл министр иностранных дел Гер­мании Риббентроп, миссия которого заверши­лась подписанием президентом Рюти «личного пакта» с Герма­нией. В своем письме Гитлеру от 26 июня Рюти, как президент Финляндии, принял на себя обязательство не подписывать мир с Совет­ским Союзом и не позволять назначенному им правительству или кому-либо иному идти на переговоры о мире иначе как при согласовании его условий с Германией. 1 августа Рюти подал в отставку с поста президента, и 4 ав­густа в должность президента вступил К. Г. Маннергейм. Это было сде­лано для того, чтобы освободить Финляндию от обязательств Рюти перед Германией, военно-политическое положение которой продол­жало ухудшаться. После отставки Р.Рюти с поста президента 4 августа подал в отставку и кабинет Линкомиеса, и через 4 дня было сформировано правительство А.Хакцелля.

После войны Линкомиес был приговорен к 5 с половиной годам тюремного заключения по обвинению в военных преступлениях.

В 1956—1962 был ректором Хельсинкского университета, и канцлером университета с 1962 до своей смерти.

Отрывок, характеризующий Линкомиес, Эдвин

Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.