Линней, Карл

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Линней»)
Перейти к: навигация, поиск
Карл Линней
Carl Linné
Carl Linnaeus
Carl von Linné

Портрет Карла Линнея работы Александра Рослина (1775)
Место рождения:

Росхульт, Крунуберг, Швеция

Страна:

Шведская империя

Научная сфера:

медицина, естествознание

Место работы:

Уппсальский университет

Учёная степень:

доктор медицины[1]

Альма-матер:

Уппсальский университет

Известные ученики:
Известен как:

Основоположник научной классификации живых организмов

Награды и премии:

Подпись:

Систематик живой природы
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «L.».
[www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=L.&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI
[www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=12653-1 Персональная страница] на сайте IPNI

Исследователь, описавший ряд зоологических таксонов. Для указания авторства, названия этих таксонов сопровождают обозначением «Linnaeus».


Карл Линне́й (швед. Carl Linnaeus, Carl Linné, лат. Carolus Linnaeus, после получения дворянства в 1761 году — Карл фон Линней, Carl von Linné; 23 мая 1707, Росхульт — 10 января 1778, Уппсала) — шведский естествоиспытатель (ботаник, зоолог, минералог) и медик. Учился в Лундском, затем Уппсальском университете. В 1732 году в одиночку совершил научное путешествие в Лапландию, преодолев за пять месяцев более 2000 км. Несколько лет жил в Голландии, защитил здесь докторскую диссертацию и опубликовал ботанические работы, в короткий срок сделавшие его известным во всём мире. С 1741 года до конца жизни — профессор Уппсальского университета.

Линней — создатель единой системы классификации растительного и животного мира, в которой были обобщены и в значительной степени упорядочены знания всего предыдущего периода развития биологической науки. Среди главных заслуг Линнея — введение точной терминологии при описании биологических объектов, внедрение в активное употребление биноминальной (бинарной) номенклатуры, установление чёткого соподчинения между систематическими (таксономическими) категориями. Ещё одним достижением Линнея стало выделение биологического вида в качестве исходной категории в систематике, а также определение критериев отнесения природных объектов к одному виду. Линней — автор активно использовавшейся в XVIII и XIX веке Половой системы классификации растений. В Швеции Линнея также ценят как одного из создателей литературного шведского языка в его современном виде. Среди организационных заслуг Линнея можно отметить участие в создании Шведской королевской академии наук, а также большие усилия по введению преподавания естественных наук в систему университетского образования.

Родившись в семье бедного сельского священника, Линней ещё при жизни получил известность как на родине, так и в других странах, был избран членом многих академий и научных обществ. В Швеции был награждён Орденом Полярной звезды и возведён во дворянство. Во многих странах были созданы Линнеевские общества, распространявшие его учение. «Лондонское Линнеевское общество» до настоящего времени является одним из крупнейших мировых научных центров, а основу его собрания составляет перевезённая из Швеции в Великобританию богатейшая коллекция Линнея.





Биография

Ранние годы

Родители Линнея: Кристина Бродерсония и Нильс Линней

Карл Линней родился 23 мая 1707 года (по григорианскому календарю; по действовавшему в то время в Швеции так называемому шведскому календарю — 13 мая, по юлианскому календарю — 12 мая) в Южной Швеции, в исторической провинции Смоланд — в деревне Росхульт лена Крунуберг. Его отцом был сельский священник Николаус (Нильс) Ингемарссон Линнеус (1674—1748), сын крестьянина[2]; матерью — Анна Кристина Бродерсония (1688—1733). Нильс Линнеус закончил гимназию в Векшё, некоторое время учился в Лундском университете, однако из-за нехватки денег был вынужден прервать учёбу, так и не получив учёной степени. Вернувшись в Смоланд, он поселился в Стенбрухульте, найдя работу помощника и жильё у приходского пастора Самуэля Бродерсониуса (1656—1707), в 1704 году принял духовный сан и получил должность приходского викария. В 1706 году Нильс женился на старшей дочери Самуэля Бродерсониуса, 17-летней Кристине, после чего молодая семья переехала в Росхульт[3], находившийся в двух километрах от Стенбрухульта. Карл был в семье первенцем, позже родилось ещё четверо детей — три девочки и мальчик[4].

В Швеции Карла Линнея обычно называют Carl von Linné — по имени, которое он стал носить после того, как его возвели в дворянство; в англоязычной литературе его традиционно именуют Carl Linnaeus, то есть по тому имени, которое ему было дано при рождении[2]. У отца Карла Линнея, Нильса Ингемарссона, как и у большинства представителей низших сословий, изначально не было фамилии: Ингемарссон — это его патроним (отчество), образованный от имени отца в родительном падеже и слова «сын». Родился Нильс в деревне Виттарюд[sv] лена Крунуберг, расположенной примерно в 40 км к востоку от Стенбрухульта, в семье крестьянина Ингемара Бенгтссона (1633—1693). И отец Нильса, и его мать, Ингрид Ингемарсдоттер (1641—1717), происходили из крестьянских семей, в то же время среди их родственников было немало лиц духовного звания. Нильс, по обычаю того времени, при поступлении в 1699 году в университет сам придумал себе фамилию (латинский псевдоним) — Линней (Linnæus): латинизированное шведское название липы (lind). Выбор этого слова был связан с родовым символом — большой трёхствольной липой, росшей на земле его предков; подобным же образом ранее поступили и его родственники со стороны матери, взяв фамилию Тилиандер — от латинского названия липы, tilia[5].

В конце 1707 года скончался дед Карла со стороны матери, пастор Бродерсониус, — и в 1709 году, после назначения на его должность Нильса Линнеуса, мальчик с родителями переехал в Стенбрухульт в дом пастора[3]. Возле дома Нильс Линнеус посадил небольшой сад, за которым с любовью ухаживал; здесь он выращивал овощи, фрукты и разнообразные декоративные растения, при этом знал все их названия. С раннего детства интерес к растениям проявлял и Карл, к восьми годам он знал названия многих растений, которые встречались в окрестностях Стенбрухульта; кроме того, в саду ему был выделен небольшой участок для его собственного маленького сада[6]. По собственным воспоминаниям Карла Линнея, он в большей степени был похож на мать, нежели на отца: мать была «прилежной, трудолюбивый и никогда не давала себе покоя», отец же «жил в собственном мире, без лишнего шума и суеты»[7].

У Линнея было три родных сестры и брат Самуэль. После смерти в 1748 году их отца, Нильса Линнеуса, Самуэль Линнеус[sv] (1718—1797) занял в 1749 году пост приходского пастора Стенбрухульта[3]; в Швеции он известен как автор популярной книги о пчеловодстве[4].

С 1716 года Линней учился в городе Векшё (здесь в своё время получил школьное образование и его отец): сначала в низшей грамматической школе (1716—1724), затем в гимназии (1724—1727). Поскольку от Стенбрухульта Векшё находился примерно в пятидесяти километрах, Карл бывал дома только на каникулах. Его родители желали, чтобы он выучился на пастора и в будущем как старший сын занял место своего отца, но Карл учился очень плохо, особенно по основным предметам — богословию и древним языкам. Его интересовали только растения, а из учебных предметов — одна лишь математика; нередко он прогуливал занятия, вместо школы отправляясь на природу[8]. Школьное начальство признало ребёнка неспособным и посоветовало его отцу отдать Карла учиться ремеслу, однако доктор Юхан Стенссон Ротман (1684—1763), окружной врач, преподававший в школе у Линнея логику и медицину, уговорил Нильса Линнеуса, с которым он был знаком, оставить сына в школе, чтобы тот готовился учиться на врача. Карл Линней поселился у Ротмана и тот стал индивидуально заниматься с ним медициной, физиологией и ботаникой, познакомил его с книгами по естественной истории[9]. Родители Карла не особо поддерживали стремление сына стать врачом, поскольку в то время в Швеции найти работу для медика, в отличие от работы для священника, было непросто[4].

Учёба в Лунде и Уппсале

Лунд был ближайшим к Векшё городом, в котором было высшее учебное заведение. В 1727 году Линней сдал экзамены и был зачислен в Лундский университет под латинизированным именем Carolus Linnaeus. Помощь в соблюдении формальностей при зачислении ему оказал магистр философии Габриель Гёк, его бывший школьный учитель; он же помог Линнею с жильём, представив его профессору Килиану Стобеусу[10] (1690—1742). Линней поселился дома у профессора[4] и получил со временем, как и некоторые другие студенты, свободный доступ к его обширной библиотеке. Кроме того, Стобеус обладал большой коллекцией, в которой были раковины моллюсков, рыбы, чучела птиц и минералы, а также засушенные для гербария растения. Идея хранения растений в таком виде была для Линнея нова — и он активно занялся гербаризацией растений, росших в окрестностях Лунда[10]. В университете Линней изучал в основном медицину и химию. Важное значение для него играли лекции Стобеуса, поскольку именно с их помощью ему удалось привести в относительный порядок в те естественнонаучные сведения, которые были им ранее почерпнуты из книг и собственных наблюдений. Истоки идеи «всё подвергать сомнению», которую Линней проповедовал в течение всей своей жизни, также следует искать в лекциях Стобеуса, который знакомил студентов с основами философии Декарта, рассматривавшего сомнение как единственный метод мышления, позволяющий прийти к установлению истины. Одновременно с преподаванием Стобеус имел в Лунде большую медицинскую практику и со временем стал брать с собой Линнея, когда навещал больных, в качестве помощника. Позже Линней писал о Стобеусе, что будет ему благодарен, пока жив, «за его любовь ко мне; он любил меня не как ученика, а, скорее, как своего сына»[10].

В августе 1728 года Линней по совету Юхана Ротмана перешёл в более крупный и более старый, основанный ещё в 1474 году, Уппсальский университет — здесь было больше возможностей изучать медицину, при этом лекции читали два известных профессора медицины, Улоф Рудбек-младший (1660—1740) и Ларс Руберг (1664—1742)[4]. Следует отметить, что материальное положение Линнея в начале обучения было крайне тяжелым[9]. Что касается уровня преподавания, то он и в Лундском, и в Уппсальском университете был не слишком высок, большую часть времени студенты занимались самообразованием. В Уппсальском университете Линней познакомился со своим сверстником, студентом Петером Артеди (1705—1735), вместе с которым они начали работу по критическому пересмотру естественноисторических классификаций, существовавших к тому моменту. Линней преимущественно занимался растениями в целом, Артеди — рыбами, земноводными амфибиями и зонтичными растениями[8].

В 1729 году Линней познакомился с профессором теологии Улофом Цельсием (1670—1756), который был увлечённым ботаником. Эта встреча оказалась для Линнея очень важной, в том числе и потому, что Цельсий помог ему решить некоторые материальные проблемы[9]. Линней вскоре поселился в доме профессора и получил доступ к его обширной библиотеке.

Именно Улофу Цельсию Линней преподнёс в качестве новогоднего подарка свою первую научную работу — небольшое рукописное сочинение Praeludia sponsaliorum plantarum[de] («Введение в половую жизнь растений», «Введение к помолвкам растений»), написанное в конце 1729 года. В нём были изложены основные идеи его будущей половой классификации растений. Рукопись представляла собой обзор мнений по вопросу о поле у растений (начиная с авторитетов древности, Теофраста и Плиния Старшего, и заканчивая ботаниками начала XVIII века — Турнефором и Вайяном), а также описание функций различных частей цветка в соответствии с идеями Вайяна (указывалась вспомогательная роль лепестков и основополагающая роль тычинок и пестиков). Эта рукопись вызвала большой интерес в академических кругах Уппсалы, на неё, в частности, обратил внимание профессор Рудбек-младший — и с мая 1730 года под его началом Линней приступил к преподаванию как демонстратор в ботаническом саду университета. Лекции Линнея пользовались большим успехом. В том же году он переселился в дом профессора и стал служить домашним учителем в его семье[10].

С другим профессором медицины, Ларсом Рубергом, у Линнея также сложились хорошие отношения. Руберг был последователем философии киников, казался человеком странным, одевался плохо, при этом был талантливым учёным и владельцем большой библиотеки. Линней им восхищался и был активным последователем проповедуемой Рубергом новой механистической физиологии, которая основывалась на том, что всё многообразие мира имеет единое устройство и может быть сведено к относительному небольшому числу рациональных законов, подобно тому, как физика сводится к законам Ньютона. Основной постулат этого учения, «человек есть машина» (лат. homo machina est), применительно к медицине в изложении Руберга выглядел следующим образом: «Сердце — насос, лёгкие — кузнечный мех, живот — корыто». Известно, что Линней был приверженцем и ещё одного тезиса — «человек есть животное» (лат. homo animal est). В целом же такой механистический подход к явлениям природы способствовал проведению множества параллелей как между различными областями естествознания, так и между природой и социально-культурными явлениями. Именно на подобных взглядах основывались планы Линнея и его друга Петера Артеди по реформированию всей науки о природе — основная их идея заключалась в создании единой упорядоченной системы знаний, которая бы легко поддавалась обзору[4].

Лапландская экспедиция

Получив средства от Уппсальского королевского научного общества[sv], 12 мая 1732 года Линней в одиночку отправился в Лапландию. Во время своего путешествия Линней исследовал и собирал растения, животных и минералы, а также разнообразные сведения о культуре и образе жизни местного населения, в том числе о коренных жителях этой страны — саамах (лопарях)[11]. Линней двигался по часовой стрелке вдоль побережья Ботнического залива, предпринимая длительные путешествия вглубь Скандинавского полуострова; один раз ему удалось пересечь этот полуостров, перевалив через нагорье Хьёлен (северо-восточная часть Скандинавских гор), и достичь побережья Норвежского моря в районе залива Фолла. Идея этого путешествия в значительной степени принадлежала профессору Улофу Рудбеку-младшему, путешествовавшему по Лапландии в 1695 году (эту поездку Рудбека можно назвать первой научной экспедицией в истории Швеции), а позже на основании собранных в том числе и в Лапландии материалов написал и сам проиллюстрировал книгу о птицах, которую показывал Линнею[4].

Молодой Линней. Фрагмент картины Хендрика Холландера

Обратно в Уппсалу Линней вернулся через Финляндию и Аландские острова в октябре, преодолев за пять месяцев в общей сложности пешком и на лошади более двух тысяч километров, с собой он привёз богатую коллекцию естественнонаучных образцов, а также предметов быта саамов. Линней рассчитывал на то, что составленный им отчёт об экспедиции будет напечатан в Трудах Уппсальского королевского научного общества. Этого, однако, не произошло, и единственной работой, которая была опубликована в этом издании в 1732 году, стала Florula Lapponica («Краткая Лапландская флора»), представляющая собой каталог растений, собранных им во время экспедиции. Florula Lapponica стала первым напечатанным трудом Линнея, в котором он применил для классификации растений свою «половую систему» из 24 классов, основанную на строении тычинок и пестиков[11]. Полный обзор растительного мира Лапландии (Flora Lapponica) Линней смог издать только через пять лет, уже в Голландии. Дневниковые записи, которые он вёл на протяжении экспедиции, Iter Lapponicum («Лапландское путешествие»), впервые были опубликованы только в 1811 году; некоторые наблюдения Линнея за саамами (лопарями) из этого дневника представляют этнографическую ценность до настоящего времени, поскольку почти нет других свидетельств об образе жизни коренных жителей некоторых районов Лапландии в ту эпоху[12].

В Фалуне

В 1733 году Линней, продолжая обучение в университете, одновременно начал читать лекции по пробирному делу, с основами которого познакомился на рудниках во время путешествия по Лапландии, написал на эту тему руководство, которое было одобрено университетским начальством. Он также продолжал работать над «Флорой Лапландией», а также множеством других сочинений, большая часть которых будет издана через несколько лет в Голландии[11].

Летом 1734 года Линней, получив денежные средства от губернатора Даларны (Далекарлии), с которым он был знаком ещё со времени путешествия по Лапландии, совершил вместе с несколькими студентами семинедельное путешествие по восточной и западной частям этой провинции. В отчёте о поездке Линней писал, что во время неё он «сделал исключительные наблюдения по натуральной истории и хозяйству», а также разработал проект окультуривания холмов посредством выращивания сельскохозяйственной культуры, недавно появившейся в Швеции, — картофеля[11]. К этому же периоду относится и решение Линнея остаться в Фалуне, административном центре Даларны, поскольку без докторского диплома преподавать в Уппсале ему фактически запретили; получить диплом доктора медицины можно было только за пределами Швеции, но на это у Линней не было денег. Линней начал преподавать пробирное дело и минералогию, а также заниматься медицинской практикой[9].

К концу 1734 года относится и знакомство Линнея в Фалуне с Сарой Лизой Мореей, которой в начале 1735 года он сделал предложение — и которая стала в 1739 году его женой.

Голландский период

Линней в «лапландском» (традиционном саамском) костюме (1737). Картина голландского художника Мартина Хоффмана. В левой руке Линней держит шаманский бубен, в правой — цветущую линнею (Linnaea borealis) — своё любимое растение, названное Яном Гроновиусом в его честь. Саамский костюм, как и гербарий лапландской флоры вместе с рукописью «Флоры Лапландии» Линней привёз в Голландию[13]

Весной 1735 года Линней отправился в Голландию, чтобы получить степень доктора медицины (со второй половины XVII века защита докторской диссертации именно в Голландии была для выпускников шведских университетов распространённым явлением)[4]. Часть денежных средств, необходимых для поездки, он получил от своего будущего тестя[9][~ 1], часть — от одного из своих друзей в Фалуне: Линней должен был сопровождать в заграничной образовательной поездке его сына[11].

Через Данию Линней добрался до Германии, некоторое время был в Гамбурге, затем продолжил путь в Голландию. Богатые соискатели обычно ездили защищать диссертацию в Лейденский университет, небогатые — в Университет Хардервейка, в котором защита стоила дешевле и происходила быстрее. 23 июня 1735 года Линней получил степень доктора медицины в университете Хардервейка, защитив подготовленную ещё дома диссертацию «Dissertatio medica inauguralis in qua exhibetur hypothesis nova de febrium intermittentium causa» («Новая гипотеза перемежающихся лихорадок»[15]) о причинах возникновения малярии. В Хардервейке Линней пробыл всего шесть дней, при этом три из них ушли на печать его диссертации.

Из Хардервейка Линней направился в Лейден, где опубликовал небольшое сочинение Systema naturaeСистема природы»), которое открыло ему дорогу в круг учёных врачей, натуралистов и коллекционеров Голландии, обращавшихся вокруг пользовавшегося европейской известностью профессора Лейденского университета Германа Бургаве (1668—1738). С изданием «Системы природы» Линнею помог Ян Гроновиус (1686—1762), доктор медицины и ботаник из Лейдена: он был настолько восхищён этой работой, что выразил желание напечатать её за свой счёт[16]. Доступ к Бургаве был весьма затруднён, однако после выхода из печати «Системы природы» он сам пригласил к себе Линнея, а вскоре именно Бургаве уговорил Линнея не уезжать на родину и остаться на некоторое время в Голландии[16]. Следует учитывать, что 1730-е годы были для Швеции временем, когда экономика страны только начала оправляться от последствий длившейся более двадцати лет Северной войны; в результате этой войны Швеция утратила своё былое могущество, потеряла многие территории и превратилась по сути во второстепенную державу, уровень развития науки в стране был в эти годы весьма посредственным. Для Голландии же 1730-е годы были периодом экономического и интеллектуального расцвета. По причине активного торгового сообщения со странами всего мира, особенно с заморскими колониями, в страну в большом количестве завозились экзотические растения (и живые, и в виде семян), в том числе никому в Европе до этого неизвестные[6].

В августе 1735 года Линней по протекции Бургаве и Гроновиуса[6] получил место домашнего врача, смотрителя коллекций и ботанического сада у Джорджа Клиффорда (1685—1760), бургомистра Амстердама, банкира, одного из директоров Голландской Ост-Индской компании и увлечённого ботаника-любителя. Сад находился в имении Гартекамп[15] около города Харлема; в течение двух лет своей службы у Клиффорта Линней занимался благостройством сада, описанием и классификацией большой коллекции живых экзотических растений, доставляемых в Голландию кораблями Голландской Ост-Индской компании со всего мира. Именно в период работы у Клиффорта (1735—1737) были изданы работы Линнея, реформировавшие биологическую науку и принёсшие Линнею большую известность среди учёных[9]. Большое значение для Линнея имела и состоявшаяся летом 1736 года на средства Клиффорда и по его поручению поездка в Англию, где он жил несколько месяцев, познакомившись за это время с известными ботаниками того времени Гансом Слоаном (1660—1753), Иоганном Диллениусом (1687—1747) и Филипом Миллером (1691—1771), а также их коллекциями[9].

Ко времени работы Линнея у Клиффорда относится и несчастье, случившееся с его близким другом Петером Артеди, который работал в Амстердаме, приводя в порядок коллекции путешественника, зоолога и фармацевта Альберта Себа (1665—1736). 27 сентября 1735 года, возвращаясь домой ночью, Артеди оступился, упал в канал и утонул. К этому моменту он успел закончить свой обобщающий труд по ихтиологии, а также определил всех рыб из собрания Себа и сделал их описание. Линней и Артеди завещали друг другу свои рукописи, однако за выдачу рукописей Артеди хозяин квартиры, в которой тот жил, потребовал большой выкуп, который был уплачен Линнеем благодаря содействию Джорджа Клиффорда. Позже Линней подготовил рукопись своего друга к печати и издал её в 1738 году под названием Ichtyologia. Кроме того, предложения Артеди по классификации рыб и зонтичных растений Линней использовал в своих работах.

Кибела (Мать-Земля) и Карл Линней в образе юного Аполлона, приподнимающего правой рукой завесу невежества, в левой несущего факел, светоч знаний, и попирающего левой ногой дракона лжи. Hortus Cliffortianus (1737), деталь фронтисписа. Работа Яна Ванделаара

Три года, проведённые Линнеем в Голландии, — один из самых плодотворных периодов его научной биографии. За это время вышли его основные сочинения: первое издание Systema naturaeСистема природы», 1736), Bibliotheca Botanica («Ботаническая библиотека», 1736), Musa Cliffortiana («Банан Клиффорда», 1736), Fundamenta Botanica («Основания ботаники», «Основы ботаники», 1736), Hortus Cliffortianus («Сад Клиффорда», 1737), Flora Lapponica («Флора Лапландии», 1737), Genera plantarum («Роды растений», 1737), Critica botanica (1737), Classes plantarum («Классы растений», 1738)[4]. Некоторые из этих книг вышли с замечательными иллюстрациями, сделанными художником Георгом Эретом (1708—1770).

В 1738 году Линней покинул Голландию. Через Бельгию он прибыл в Париж, где пробыл месяц, встречаясь с французскими учёными, в том числе с ботаниками братьями Жюссьё, Антуаном и Бернаром. Линней был избран иностранным членом-корреспондентом Французской академии наук, при этом ему было обещано, что в том случае, если он примет французское подданство, его изберут действительным членом академии. Из Парижа Линней через Руан отправился в Швецию[16].

Вернувшись на родину, Линней больше никогда не выезжал за её пределы, однако трёх лет, проведённых за границей, оказалось достаточно, чтобы очень скоро его имя стало всемирно известным. Этому способствовали и его многочисленные работы, изданные в Голландии (поскольку довольно быстро стало понятно, что они в определённом смысле заложили фундамент биологии как полноценной науки), и то, что он лично познакомился со многими авторитетными ботаниками того времени (при том, что его нельзя было назвать светским человеком и ему плохо давались иностранные языки)[4][17]. Как позже охарактеризовал Линней этот период своей жизни, он за это время «написал больше, открыл больше и сделал крупных реформ в ботанике больше, чем кто-нибудь другой до него за всю свою жизнь»[16].

Работы, опубликованные Линнеем в Голландии

  • Systema naturaeСистема природы», 1735) — основополагающее сочинение в традиции научной биологической систематики. Эту работу можно назвать программой всей той работы по систематике природы, которой Линней занимался в течение своей жизни[6].
  • Bibliotheca Botanica[en] («Ботаническая библиотека», 1736) — систематический каталог литературы по ботанике.
  • Fundamenta Botanica («Основания ботаники», «Основы ботаники», 1736) — сборник афоризмов о принципах описания и классификации растений.
  • Musa Cliffortiana[de] («Банан Клиффорда», 1736) — описание банана, росшего в саду Клиффорда, в этой работе Линней сделал один из первых набросков естественной системы растений.
  • Flora Lapponica («Флора Лапландии», 1737) — полное издание обзора растительного мира Лапландии, написанного Линнеем в значительной степени на основе результатов его экспедиции в Лапландии 1732 года. Книга стала первым образцом такого жанра современной ботанической литературы, как «флора», при этом основные принципы построения книги до сих пор используются в современных «флорах».
  • Hortus Cliffortianus («Сад Клиффорда», «Клиффордовский сад», 1737, фактически — 1738) — богато иллюстрированная книга Линнея, в которой он описал растения гербария и сада Джорджа Клиффорда. Это первая из работ Линнея, в которой он смог применить свою систему для описания растений со всего мира. Кроме того, эту работу можно рассматривать как подготовительную к работе Genera plantarum.
  • Genera plantarum («Роды растений», 1737) — характеристики родов растений. Линней в этой работе свёл воедино имеющиеся в то время в литературе описания ботанических родов, дополнив их новыми характеристиками, основанными на его собственной «половой системе» и касающиеся генеративных органов[6].
  • Critica botanica[en] («Критика ботаники», 1737) — свод правил по образованию имён родов растений.
  • Classes plantarum[en] («Классы растений», 1738) — работа, в которой проводится сопоставление всех известных на тот момент систем растений с системой самого Линнея, а также первая публикация естественной системы растений Линнея в полном объёме.
  • Corollarium generum («Собрание родов», 1738).
  • Methodus sexualis («Половой метод», 1738).

Издание такого большого числа работ стало возможно также и потому, что Линней нередко не следил за процессом публикации своих трудов, по его поручению этим занимались его друзья[4].

Семья

32-летний Карл Линней в костюме жениха (1739).
Картина шведского художника Юхана Хенрика Шеффеля[sv]

В самом конце 1734 года, на Рождественских каникулах, Линней познакомился в Фалуне с 18-летней Сарой Лизой (Элизабет) Мореей[sv] (1716—1806). Она была дочерью местного городского врача Юхана Ханссона Мореуса[sv] (1672—1742), человека весьма состоятельного и образованного. Уже через две недели после знакомства Линней сделал ей предложение. Как писал сам Линней в одной из автобиографий, ему «встретилась девушка, с которой он хотел бы жить и умереть. Полученное от неё 16 января „да“ было подтверждено её отцом 17 января…» В конце февраля 1735 года, незадолго до своего отъезда за границу, Линней с Сарой обручился (без проведения официальной церемонии, которую было решено отложить на три года)[11][18].

В 1738 году, после возвращения на родину, Линней с Сарой обручился официально, а в сентябре 1739 года в фамильном хуторе Мореусов состоялась их свадьба. Их первый ребёнок (позже получивший известность как Карл Линней младший) родился в 1741 году. Всего у них было семеро детей (два мальчика и пять девочек), из которых двое (мальчик и девочка) умерли в младенческом возрасте. В честь жены и её отца Линнеем был назван род красивоцветущих южноафриканских многолетников из семейства Ирисовые (Iridaceae) Moraea (Морея)[19].

Генеалогическая схема семьи Линнея[20][21][22][23]

                 
Ingemar Bengtsson
1633—1693
Ingrid Ingemarsdotter
1641—1717
  Samuel Brodersonius
1656—1707
Maria (Marna) Jörgensdotter-Schee
1664—1703
  Johan Moræus
~1640—1677
Barbro Danielsdotter Svedberg
1649— ?[24]
  Hans Israelsson Stjärna
1656—1732[25]
Sara Danielsdotter
1667—1741[26]
                   
       
  Нильс Ингемарссон Линнеус
Nicolaus (Nils) Ingemarsson Linnæus
1674—1748
Кристина Бродерсония
Christina Brodersonia
1688—1733
    Юхан (Юханнес) Ханссон Мореус
Johan (Johannes) Hansson Moraeus (Moræus)
1672—1742
Элизабет Хансдоттер
Elisabet Hansdotter Stjärna
1691—1769[27]
 
         
       
  Карл Линней
Carl (Carolus) Linnaeus
Carl von Linné

1707—1778
Сара Лиза Морея
Sara Elisabeth (Elisabet, Lisa) Moraea (Moræa)
1716—1806
 
   
   
 
Carl von Linné d.y. (Карл Линней младший, 1741—1783)
Elisabeth Christina (Элизабет Линней, 1743—1782)
Sara Magdalena, 1744—1744
Lovisa, 1749—1839
Sara Christina, 1751—1835
Johannes, 1754—1757
Sofia, 1757—1830
 
   

Зрелые годы в Стокгольме и Уппсале

Три года после возвращения на родину Линней жил в Стокгольме и занимался большей частью врачебной практикой. Его материальное положение вначале было весьма плачевным, а практика весьма скудна. Как писал об этом периоде жизни Линнея русский ботаник Иван Мартынов, «имя его, сделавшееся уже знаменитым, возбуждало ропот и происки между людьми посредственных достоинств»[14]. Однако довольно быстро Линнею удалось добиться известности. Вылечив несколько фрейлин от кашля с помощью отвара из свежих листьев тысячелистника, он вскоре стал придворным лекарем и одним из самых модных врачей столицы. Известно, что в своей врачебной деятельности Линней активно использовал ягоды земляники, — и для лечения подагры, и для очищения крови, улучшения цвета лица, уменьшения веса[28]. Помимо врачебной деятельности, Линней также преподавал в Стокгольме в горном училище.

В 1739 году Линнею было ассигновано парламентом ежегодное денежное содержание, при этом он брал на себя обязательство читать лекции по ботанике и минералогии; одновременно с этим Линней получил звание «королевского ботаника»[9]. В этом же году Линней был назначен на должность врача адмиралтейства, что принесло ему как материальный достаток, так и богатый клинический материал для исследований[9] — тем более, что Линнею удалось добиться разрешения вскрывать трупы умерших в морском госпитале для определения причин смерти[15]. Также в 1739 году Линней принял участие в образовании Шведской королевской академии наук (которая в первые годы своего существования была частным обществом) и стал первым её президентом (председателем)[15].

В октябре 1741 года Линней вступил в должность профессора медицины в Уппсальском университете и возглавил кафедру анатомии и медицины. В начале 1742 года он возглавил кафедру ботаники[9]. Жил Линней в профессорском доме, который располагался в университетском ботаническом саду (ныне — Сад Линнея)[8]. Положение профессора позволило ему сосредоточиться на писании книг и диссертаций по естествознанию; он продолжал дополнять и улучшать «Систему природы», своё программное сочинение, время от времени публикуя новые издания этой работы. Кроме того, он привёл в порядок университетский ботанический сад, а 1745 году основал естественноисторический музей[9]. Неоднократно Линнею поступали достаточно выгодные предложения о переезде в другие университеты — в Гёттингене, Мадриде, Санкт-Петербурге, — однако он до конца своей жизни остался во главе кафедры ботаники в Уппсале[9].

Начиная с конца 1740-х годов некоторые из шведских учеников Линнея начали участвовать в различных экспедициях, направлявшихся в самые разные части света, — таких учеников стали называть «апостолами Линнея». Иногда это были научные экспедиции (планы некоторых из них были разработаны самим Линнеем или при его участии[17]), иногда же цели экспедиций не были связаны с научными изысканиями и ученики Линнея участвовали в них в качестве медиков. Из своих путешествий большинство учеников привозили (или присылали) своему учителю семена растений, гербарные и зоологические образцы — либо сами их обрабатывали и публиковали[6]. Экспедиции были связаны с большими опасностями: из 17 учеников, которых обычно причисляют к «апостолам», семеро во время путешествий умерли. Эта участь постигла и Кристофера Тэрнстрёма (1703—1746), самого первого «апостола Линнея»; после того как вдова Тэрнстрёма обвинила Линнея в том, что именно по его вине её дети будут расти сиротами, он стал отправлять в экспедиции только тех своих учеников, которые были неженаты[17].

Портрет Линнея (1753) кисти шведского художника Густава Лундберга[sv]

Слава Линнея как учёного, а также как замечательного лектора, умеющего пробуждать в слушателях интерес к познанию природы, особенно растений, привлекали в Уппсалу большое число молодых натуралистов из Швеции и других стран, число студентов Уппсальского университета увеличилось при Линнее в три раза — с 500 до 1500 человек[9]. Многие из них защищали под руководством Линнея диссертации, темы которых обычно он давал сам (текст этих работ в значительной степени также был написан или надиктован самим Линнеем). С 1749 года собрания этих диссертаций стали издаваться под названием Amoenitates Academicae («Академические досуги»)[6]. Среди учеников Линнея было и несколько россиян, двое из которых, Александр Матвеевич Карамышев и Матвей Иванович Афонин, защитили диссертации — соответственно Necessitas Promovendae Historia Naturalis In Rossia («О необходимости развития естественной истории в России», 1764)[29] и Usus Historiae Naturalis In Vita Communi («О пользе естественной истории в домашнем быту», 1766)[30]. Карамышев (1744—1791) позже занимался химией и металлургией, занимал важные государственные должности, был избран членом-корреспондентом Петербургской академии наук[31]; Афонин (1739—1810) стал первым русским профессором натуральной истории, в Московском университете он читал курсы естественной истории и земледелия, а также курс «Ботаническая терминология по Линнею с гербаризацией в весеннее время»[32].

По поручению Шведского парламента Линней участвовал в научных экспедициях на территории Швеции — в 1741 году на Эланд и Готланд (шведские острова в Балтийском море), в 1746 году — в провинцию Вестергётланд (Западная Швеция), а в 1749 году — в провинцию Сконе (Южная Швеция)[8].

В 1750 году Карл Линней был назначен на должность ректора Уппсальского университета.

В 1758 году Линней приобрёл поместье (ферму) Хаммарбю примерно в десяти километрах к юго-востоку от Уппсалы; загородный дом в Хаммарбю стал его летним поместьем (здания поместья сохранились, сейчас они входят в состав культурного заповедника и музея «Линнеевское Хаммарбю»[sv]). В 1774 году Линней перенёс первый удар (кровоизлияние в мозг), в результате которого он был частично парализован. Чтение своих лекций он после этого передал сыну Карлу, а сам жил большей частью в Хаммарбю[9].

Зимой 1776—1777 года случился второй удар: он потерял память, пытался уйти из дома, писал, путая латинские и греческие буквы. 30 декабря 1777 года Линнею стало значительно хуже, и 10 января 1778 года он скончался в своём доме в Уппсале. Как один из видных горожан Уппсалы, Линней был похоронен в Уппсальском кафедральном соборе.

Наиболее значимые публикации Линнея во время его работы в Уппсале

  • Flora svecica[en] («Флора Швеции», 1745) — описание растительного мира Швеции.
  • Fauna svecica («Фауна Швеции», 1746) — описание животного мира Швеции.
  • Hortus upsaliensis («Уппсальский сад», 1748) — описание ботанического сада Уппсальского университета.
  • Pan Svecicus («Шведский Пан», 1749) — каталог кормовых растений Швеции с указанием того, какие именно сельскохозяйственные животные ими питаются. В работе Линнеем впервые последовательно ко всем описываемым растениям были применены так называемые nomina trivialia — прибавляемые к родовому названию однословные «дифференции».
  • Materia medica («Лекарственные вещества», в трёх томах, 1749—1763)
  • Philosophia botanica («Философия ботаники», 1751) — учебник ботаники, переведённый на многие европейские языки и остававшийся образцом для других учебников до начала XIX века.
  • Species plantarum («Виды растений», 1753, в двух томах). Опыт с использованием nomina trivialia, начатый в работе Pan Svecicus (1749), Линней применил в этой работе ко всем известным на тот период растениям. Для каждого вида была приведена огромная синонимика из работ предшествующих ботаников (именуемых теперь «долиннеевскими»). Эта работа окончательно закрепила и ранее высказывавшееся Линнеем мнение о том, что именно вид является основой в биологической систематике[6]. Условная дата опубликования работы, 1 мая 1753 года (в действительности второй том вышел в августе этого года), принята за исходный пункт ботанической номенклатуры.
  • 10-е издание Systema naturae («Система природы»). Дата опубликования этого издания, 1 января 1758 года, принята за исходный пункт зоологической номенклатуры.
  • Amoenitates academicae («Академические досуги», 1749—1790). Десятитомное собрание диссертаций, написанных Линнеем для своих студентов и отчасти самими студентами. Выходило в Лейдене, Стокгольме и Эрлангене: семь томов вышли при его жизни (с 1749 по 1769), ещё три тома — уже после его смерти (с 1785 по 1790). Темы этих работ относятся к различным областям естествознания — ботанике, зоологии, химии, антропологии, медицине, минералогии и др.
  • 12-е издание Systema naturae («Система природы», 1766—1768) — последнее прижизненное издание (последнее издание, 13-е, было выпущено Иоганном Фридрихом Гмелиным в Лейпциге[9] в 1788—1793 годах, уже после смерти Линнея).

Коллекция Линнея

Карл Линней оставил огромную коллекцию, в которую входили два гербария, собрание раковин, собрание насекомых и собрание минералов, а также большая библиотека. «Это величайшая коллекция, которую когда-либо видел мир», — писал он своей жене в письме, которое он завещал огласить после своей смерти[33].

Портрет сына Карла Линнея, Карла Линнея младшего, работы шведского художника Юнаса Форсслунда[sv]

После долгих семейных разногласий и вопреки указаниям Карла Линнея вся коллекция досталась его сыну, Карлу Линнею младшему (1741—1783), после смерти отца возглавившему кафедру ботаники университета[9]. Он перевёз коллекцию из музея Хаммарбю в свой дом в Уппсале и в высшей степени усердно трудился над сохранением входящих в неё предметов (гербарии и собрание насекомых к тому времени уже пострадали от вредителей и сырости). Английский натуралист сэр Джозеф Бэнкс (1743—1820) предлагал ему продать коллекцию, но он отказался[33].

В конце 1783 года Карл Линней младший неожиданно умер от инсульта. Вскоре после этого его мать (вдова Карла Линнея) написала Банксу, что она готова продать ему коллекцию. Тот не стал покупать её сам, но убедил это сделать молодого английского натуралиста Джеймса Эдварда Смита (1759—1828). Потенциальными покупатели были также ученик Карла Линнея барон Клас Альстрёмер (1736—1794), российская императрица Екатерина Великая, английский ботаник Джон Сибторп (1758—1796) и другие, но Смит оказался расторопнее: быстро одобрив присланную ему опись, он утвердил сделку. Учёные и студенты Уппсальского университета требовали от властей сделать всё, чтобы оставить наследие Линнея на родине, однако король Швеции Густав III в это время находился в Италии, а государственные чиновники отвечали, что не могут решить этот вопрос без его вмешательства[33].

В сентябре 1784 года коллекция на английском бриге покинула Стокгольм и вскоре была благополучно доставлена в Англию. Легенда, согласно которой шведы посылали свой военный корабль на перехват английского брига, вывозившего коллекцию Линнея, не имеет научных оснований, хотя и запечатлена на гравюре из книги Роберта Торнтона[en] «Новая иллюстрация системы Линнея»[33]. В составе коллекции, полученной Смитом, было 19 тысяч гербарных листов, более трёх тысяч экземпляров насекомых, более полутора тысяч раковин, свыше семисот образцов кораллов, две с половиной тысячи образцов минералов; библиотека насчитывала две с половиной тысячи книг, свыше трёх тысяч писем, а также рукописи Карла Линнея, его сына и других учёных[33].

Вклад в науку

Число публикаций Линнея очень велико, при этом, помимо работ, вышедших под его именем, имелось немало работ, к содержанию или структуре которых он имел непосредственное отношение, но которые были опубликованы под именами его учеников. Часть сохранившихся рукописей Линнея публиковалась ещё в течение длительного периода после его смерти, вплоть до начала XX века[6].

Значительную часть сочинений Линнея можно отнести к описательной естественной истории, особенно к той её части, которая связана с научной инвентаризацией природных тел. Часть его работ посвящена теоретическим (в том числе методологическим) основам инвентаризации природы, часть — практическому воплощению этих идей[6]. Одним из препятствий на пути такой инвентаризации в долиннеевский период было отсутствие чёткой определённости в описании растений и животных, в результате чего было затруднительно решить, следует ли описывать конкретную природную форму или она уже была описана ранее. Линней решил эту проблему путём введения точной терминологии в описании растений и животных[9]. Наиболее велик его вклад в ботаническую терминологию: для точного описания различных частей растений Линнеем было введено до одной тысячи терминов, в подавляющем большинстве сохранившихся в науке до настоящего времени. Авторство многих терминов принадлежит самому Линнею, другие термины были взяты им из трудов прежних ботаников[34].

Классификация природы, предложенная Линнеем, была искусственной, поскольку наборы ключевых признаков, положенные в её основу, были весьма ограниченными, нередко произвольными, а потому не дающими реального представления о родстве между группами[15]. Вместе с тем, эта классификация оказалась наиболее удачной среди подобных искусственных систем и стала базисом для современной научной классификации живых организмов. Линней делил природный мир на три царства: минеральное (минералы «не живут и не чувствуют, но могут расти»), растительное (растения «живут и растут, но не чувствуют») и животное (животные «живут, чувствуют и растут»). В пределах каждого из царств Линней использовал систематические категории («ранги»), между которыми им было установлено чёткое соподчинение[15]: каждый биологический вид (имеющий, возможно, некоторые вариации — разновидности) относился к определённому роду, каждый род — к определённому отряду, каждый отряд — к определённому классу, каждый класс — к одному из царств (все эти термины применялись учёными и ранее, но строгих и последовательных преставлений об их использовании до Линнея не было[9]). Каждый представитель животного и растительного мира, как и каждый минерал, получал в этих работах характеристики (совокупности особенностей), система которых соответствовала системе иерархически вложенных друг в друга категорий, при этом характеристика любой группы определённого уровня (ранга) распространялась и на все входящие в неё группы более низкого уровня[6]. Фундаментом для этой деятельности стала опубликованная в 1735 году «Систему природы», первое издание которой содержало в виде таблиц самую общую схему деления природы на отдельные элементарные части. В следующих изданиях «Системы природа» схема деления постепенно конкретизировалась и дополнялась, на смену таблицам пришли структурированные списки, объём издания увеличился с 14 страниц в первом издании до двух с половиной тысяч в двенадцатом издании, вышедшем в четырёх томах[6]. И в «Системе природы», и в других своих работах Линней в значительно степени опирался на принцип divisio et denominatio («разделяй и нарекай»), суть которого заключалась в разделении природы на отдельные элементарные части, расположении их в определённом порядке и прикреплении к каждой части своей «этикетки»[35]. Этот принцип был изобретён не Линнеем, однако именно он смог его дополнить и последовательно применить ко всем известным в тот период объектам изучения природы. В течение достаточно длительного периода естествознание развивалось по пути хаотического накопления фактов, материалов и наблюдений. Настоящая наука, одной из целей которой стала систематизация знаний, возникла на рубеже XVII и XVIII века, когда накопленные знания были комплексно проанализированы и приведены в относительный порядок; в значительной степени это было связано именно с деятельностью Линнея[6].

Классификация растений, предложенная Линнеем, была основана на идеях Рудольфа Камерариуса[36] (1665—1721), который первым научно обосновал наличие половых различий у растений и разработал методику описания этих различий[37], и Себастьяна Вайяна (1669—1722), который на основании своих исследований высказывался об основополагающей роли в размножении растений тычинок и пестиков[38]. Издавно существовавшее разделение растительного царства на травы, кустарники и деревья было Линнеем отвергнуто. Наиболее существенными и неизменяемыми (то есть слабо зависящими от условий произрастания) частями растений, по мнению Линнея, являлись их органы размножения; исходя из этого, он построил свою классификацию на основании, во-первых, «числа, соразмерности и положения тычинок и пестиков»[39], и, во-вторых, на признаке разделения полов у растений[15]. Всего Линнеем было выделено 24 класса растений: первые тринадцать были основаны на числе тычинок, 14-й и 15-й — по признаку неравной длины тычинок, следующие три — по признаку срастания тычинок. К 19-му классу относились растения, в цветках которых пыльники срослись, а нити тычинок остались свободными; к 20-му — растения, у которых нити тычинок срослись со столбиком пестика. Ещё три класса включали растения с однополыми цветками — однодомные, двудомные и многобрачные (многодомные). В последний (24-й) класс были помещены все тайнобрачные растения (то есть не имеющие цветков. Эта система, несмотря на свой искусственный характер (который был осознаваем и самим Линнеем), быстро завоевала признание во всём мире: её ключевые признаки оказались более существенными по сравнению с таковыми у предшествующих систем, а также более наглядными и удобными при практическом применении[36]. Реформаторская деятельность Линнея в ботанике была воспринята многими авторитетными учёными неоднозначно (систему Линнея обвиняли в безнравственности; ещё почти сто лет после её появления продолжались споры о наличии полов у растений), однако в целом и новая методология описания растений, и новая система их классификации распространились очень быстро, поскольку позволили в достаточно сжатые сроки решить многие проблемы по инвентаризации накопившихся данных, преодолеть царившие до этого в ботанике хаос и неопределённость[34]. Во второй половине XVIII века система Линнея стала во всём мире почти общепризнанной[6]. Использование системы продолжалось и в первой половине XIX века[40], а в учебной и научно-популярной литературе — до конца XIX века[41]. Русский ботаник Иван Мартынов в своём сочинении «Три ботаника», вышедшем в 1821 году, писал, что в растительном царстве «сияют, как три великие светила», Турнефор, Линней и Жюссьё, — и без понимания о системе каждого из них невозможно увидеть «зачатия методического познания сего царства»[42]. Непосредственно о Системе Линнея Мартынов писал: «одарённый от природы всеми талантами, потребными для произведения переворота в Ботанике; одушевляемый деятельным умом, не позволяющим себе никакого покоя, … Линней, дознав из многих опытов, что тычинки и пестики были истинными, едиными половыми органами растений», воспользовался их признаками для создания «остроумной Системы», в которой все растения «сами ставятся на приличное им место»[43]. Сам Линней воспринимал свою систему в первую очередь как служебную, предназначенную «для диагноза»[40]. Стремление же к построению естественной системы (построенной по «естественному методу») Линней считал «первым и последним, к чему стремится ботаника», объясняя это тем, что «природа не делает скачков», а все растения «проявляют друг к другу сродство»[44]. Линней выделял естественные группы в своих работах (например, 67 групп в «Философии ботаники»), однако при этом замечал, что это лишь «фрагменты» естественного метода и они «требуют изучения»[44]. Огромный авторитет Линнея имел и отрицательное влияние: так, известное пренебрежение Линнея к анатомии растений сильно замедлило развитие этой дисциплины в конце XVIII века[45]; с большим трудом проходил и переход от искусственной системы Линнея к естественным системам — как писал историк Эмиль Винклер, «считалось, что нельзя быть истинным линнеевцем, не выступая против естественной системы»[46].

Царство животных было разделено Линнеем на шесть классов: млекопитающие (начиная с 10-го издания «Системы природы»; в более ранних изданиях высший класс животных назывался «четвероногие» и не охватывал многих млекопитающих, в том числе китообразных), птицы, амфибии (гады), рыбы, насекомые, а также черви, к которым были отнесены все остальные беспозвоночные. В класс амфибий входили как пресмыкающиеся, так и земноводные, класс насекомых соответствовал современным членистоногим (то есть включал не только современный класс насекомых, но также и ракообразных, паукообразных и многоножек). Класс червей был по сути мусорным таксоном — то есть систематической группой, составленной по остаточному принципу: в неё вошли все объекты классификации, которые нельзя было включить в другие группы. Среди существенных нововведений, сделанных Линнеем и подтверждённых дальнейшим развитием науки, следует отметить включение в систему классификации человека (в отряд приматов класса млекопитающих)[15] (уже в 1-м издании «Системы природы»), а также перемещение в 10-м издании «Системы природы» китообразных, традиционного причислявшихся к рыбам, в класс млекопитающих[9]. Деление на главные группы опиралось на анатомические признаки, в то время как классификация внутри классов была основана преимущественно на внешних признаках и носила в значительной степени искусственный характер[9]. Так, по признаку строения клюва к одному отряду были отнесены птицы, которые, согласно современным взглядам, относятся к разным отрядам: страус, казуар и павлин[15].

Ещё одной важной заслугой Линнея стало внедрение в научную практику биноминальной (бинарной) номенклатуры, при которой каждый биологический вид обозначается названием, состоящим из двух слов: названия рода (родового названия) и названия вида (видового эпитета). До Линнея все природные тела описывались исследователями с помощью традиционных многословных «дифференций» — характеристик, служащих одновременно и в качестве научных названий, и для описательных целей. Такие названия, будучи слабо формализованными, при использовании в целях номенклатуры создавали путаницу и неопределённость. Линней, начиная с работы Pan Svecicus (1749), стал последовательно применять к описываемым видам прибавляемые к родовому названию однословные «дифференции» — так называемые «тривиальные (обиходные) названия» (nomina trivialia), которые могли как отражать характерное свойство вида, так и быть произвольного происхождения. Такие односложные дифференции, имевшие, по сути, характер постоянного личного имени вида, оказались очень удобными в использовании и запоминании[6], а в целом переход на строгую систему достаточно коротких наименований позволил отделить вопросы наименования (биологическую номенклатуру) от вопросов дифференциального описания природных объектов (то есть от вопросов таксономии). В целом же выделение Линнеем биологического вида в качестве базовой структурной таксономической единицы (до него базовой структурной единицой считался род) имело огромное значение для развития биологической систематики. Линней интуитивно предвосхитил полученные только в XX веке результаты исследований надорганизменного уровня генетической интеграции живой материи[6]. Линнем также были определены критерии отнесения природных объектов к одному виду — морфологический (сходство потомства) и физиологический (наличие плодовитого потомства)[15]. Самим Линнеем было описано около полутора тысяч новых видов растений[15][~ 2].

Наблюдения за развитием растений, в том числе описание различных экспериментов над ними, стали ещё одним направлением исследований, нашедшим достаточно широкое отражение в сочинениях Линнея. Среди таких экспериментов можно выделить первые в истории науки достоверно зафиксированные опыты по гибридизации растений[6]. Эти опыты, а также другая практическая селекционная работа, проводившаяся как самим Линнем, так и его учениками, а также некоторые находки «неправильных» экземпляров растений, стали причиной того, что в работах Линнея можно встретить два подхода к вопросу о неизменности видов — креационистский и эволюционный, трансформистский. Изначально Линней был однозначным сторонником традиционного креационизма[47] — учения о сотворении мира из ничего в результате божественного акта; виды растений и животных согласно этому учению также были созданы единомоментно во время этого акта и с тех пор неизменны. Имеются многочисленные высказывания Линнея на этот счёт (прежде всего в дидактических сочинениях, предназначенных для использования в качестве учебных пособий), особенно широко известен его афоризм из «Философии ботаники»: «Видов мы насчитываем столько, сколько различных форм было создано изначально»[48]. Следствием такого подхода в качестве задачи стал подход к систематике как к попытке увидеть в природе порядок, установленный «творцом»[15]. В то же время в различных своих сочинениях Линней неоднократно выражал сомнения относительно неизменности видов[47], а в своих последних своих работах он предположил, что все виды одного рода составляли когда-то один вид, но позже, в результате скрещивания между существующими видами, видов стало больше[15].

С XVIII века, вместе с развитием ботаники, активно стала развиваться и фенология — наука о сезонных явлениях природы, сроках их наступления и причинах, определяющих эти сроки. В Швеции именно Линней первым начал вести научные фенологические наблюдения (с 1748 года, в Уппсальском ботаническом саду); позже он организовал состоявшую из 18 станций сеть наблюдателей, она просуществовала с 1750 по 1752 год. Одной из первых в мире научных работ по фенологии стала работа Линнея 1756 года Calendaria Florae; развитие природы в ней описывается большей частью на примере растительного царства[49].

Отчасти Линнею человечество обязано нынешней шкалой Цельсия. Изначально шкала термометра, изобретённого коллегой Линнея по Уппсальскому университету профессором Андерсом Цельсием (1701—1744), имела ноль в точке кипения воды и 100 градусов в точке замерзания. Линней, использовавший термометры для измерения условий в парниках и теплицах, счёл это неудобным и в 1745 году, уже после смерти Цельсия, «перевернул» шкалу.

Линней — самый известный шведский учёный-естествоиспытатель. В Швеции его ценят также как путешественника, который открыл для шведов их собственную страну[2], изучил своеобразие шведских провинций и увидел, «как одна провинция может помочь другой»[50]. Шведы ценят даже не столько работы Линнея по флоре и фауне Швеции, сколько его описания своих путешествий; эти дневниковые записи, наполненные конкретикой, богатые противопоставлениями, изложенные ясным языком, до сих пор переиздаются и читаются[13]. Линней — один из тех деятелей науки и культуры, с которыми связано окончательное становление литературного шведского языка в его современном виде[50].

Линнеанство

Ещё при жизни Линней приобрёл всемирную известность. Следование его учению, условно называемое линнеанством, стало в конце XVIII века повсеместным. И хотя сосредоточенность Линнея при изучении явлений на сборе материала и его дальнейшей классификации выглядит с точки зрения сегодняшнего дня чрезмерной, а сам подход представляется весьма однобоким, для своего времени деятельность Линнея и его последователей стала очень важной. Дух систематизации, которым была пронизана эта деятельность, помог биологии в достаточно короткие сроки стать полноценной наукой и в каком-то смысле догнать физику, активно развивавшуюся в течение XVIII века в результате научной революции[17].

Одной из форм линнеанства стало создание «линнеевских обществ» — научных объединений натуралистов, которые строили свою деятельность на основе идей Линнея. В 1788 году Смит основал в Лондоне Linnean Society of LondonЛондонское Линнеевское общество»), целью которого было объявлено «развитие науки во всех её проявлениях», в том числе сохранение и разработка учения Линнея. Вскоре появилось аналогичное общество в Париже — «Парижское Линнеевское общество». Позже подобные «линнеевские общества» появились в Австралии, Бельгии, Испании, Канаде, США, Швеции и других странах. Многие из линнеевских обществ существуют до настоящего времени. «Лондонское Линнеевское общество» на сегодняшний день является одним из авторитетнейших научных центров, особенно в области биологической систематики; значительная часть коллекции Линнея до настоящего времени хранится в специальном хранилище Общества и доступна для исследователей[33]. В 1888 году Обществом была учреждена Медаль Линнея — ежегодно вручаемая почётная научная награда в области биологии. «Шведское линнеевское общество», образованное в 1917 году, занимается распространением знаний о жизни Линнея и его вкладе в науку, поддерживает интерес к его научного наследию. Под руководством первого президента Общества, потомка Линнея профессора Тюко Тульберга, старый университетский сад Уппсальского университета был восстановлен в соответствии с детальным описанием, имевшимся в работе Линнея Hortus Upsaliensis.

Почести

Асклепий, Флора, Церера и купидоны чествуют Линнея, собравшись у его бюста. Иллюстрация неизвестного художника из книги New illustration of the sexual system of Carolus von Linnaeus (1807)

Ещё при жизни Линнею давали метафорические имена, подчёркивающие его уникальное значение для мировой науки. Его называли Princeps botanicorum (переводов на русский язык встречается несколько — «Первый среди ботаников», «Принц ботаников», «Князь ботаников»), «Северный Плиний» (в этом имени Линней сравнивается с Плинием Старшим, автором Естественной истории), «Второй Адам», а также «Повелитель рая» и «Давший имена миру животных»[2]. Как писал сам про себя Линней в одной из своих автобиографий, «из маленькой хижины может выйти великий человек»[2].

Портрет Карла Линнея с Орденом Полярной звезды. Художник J. Chapman, 1812

Шведский королевский дом был осведомлён о Линнее, его научной деятельности и той славе, которой он пользовался как в Швеции, так и в других странах. В 1753 году Карл Линней стал кавалером Ордена Полярной звезды — ордена гражданских заслуг Швеции.

В апреле 1757 года Линнею был пожалован дворянский титул (о его возведении во дворянство официально было объявлено на Тайном совете[sv] в августе 1762 году[7]), после этого его имя стало записываться Carl von Linné. На родовом гербе, который он себе придумал, имелся щит, разделённый на три части, окрашенные в три цвета, чёрный, зелёный и красный, символизирующие три царства природы (минералы, растения и животные). В центре щита находилось яйцо. Сверху щит был увит побегом линнеи северной, любимого растения Карла Линнея. Под щитом размещался девиз на латинском языке: Famam extendere factis («славу умножай делами»)[2]. Следует отметить, что это событие — присвоение сыну бедного священника дворянского звания, даже после того как он стал профессором и известным учёным, — было для Швеции весьма неординарным явлением[2].

Член Парижской академии наук (1762)[15] и ряда других академий и научных обществ. Почётный член Императорской академии наук и художеств в Санкт-Петербурге с 18 декабря 1753 года[51].

Линней как лектотип человека разумного

Карл Линней, с точки зрения зоологической номенклатуры, является лектотипом вида Homo sapiens[52].

Память

В честь Линнея названы многие биологические таксоны (роды и виды растений и животных), термины, географические и астрономические объекты. Имя Линнея носят организации, печатные издания и ботанические сады. Линнею посвящены произведения культуры, в том числе романы и рассказы, во многих странах мира ему установлены памятники. Во многих странах были выпущены почтовые марки, посвящённые Линнею[53]. В честь Линнея проводятся разнообразные мероприятия — в частности, ежегодно в день рождения Линнея объявляется список наиболее примечательных видов живых организмов, описанных в прошедшем году[54].

Библиография

Основные монографии[55]:

Научные работы

  • Systema naturæ sive regna tria naturæ systematice proposita per classes, ordines, genera, & species. Lugduni Batavorum [Leyden]: apud Theodorum Haak. 1735.
    [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1735_systema_naturae.djvu Djvu-файл (2 Mb)] в Материалах А. Шипунова[56]
  • Bibliotheca botanica recensens libros plus mille de plantis huc usque editos, secundum systema auctorum naturale in classes, ordines, genera & species dispositos, additis editionis loco, tempore, forma, lingua etc cum explicatione. Amstelodami [Amsterdam]: apud Salomonem Schouten, 1736a. [12] + 153 + 35 p.
  • Fundamenta botanica quae majorum operum prodromi instar theoriam scientiae botanices per breves aphorismos tradunt. Amstelodami [Amsterdam]: apud Salomonem Schouten, 1736b. 36 p.
  • Musa Cliffortiana florens hartecampi prope Harlenum. Lugduni Batavorum [Leyden]. 1736c. 50 p.
  • Critica botanica in qua nomina plantarum generica, specifica, & variantia examini subjiciuntur, selectiora confirmantur, indigina rejiciuntur, simulque doctina circa denominationem plantarum traditur. Seu Fundamentorum Botanicorum pars IV. Lugduni Batavorum [Leyden]: apud Conradum Wishoff. 1737a.
  • Flora lapponica exhibens plantas per Lapponiam crescentes, secundum systema sexuale collectas in itinere … 1732 institutio. Additis synonymis, & Locis natalibus omnium, descriptionibus & figuris rariorum, viribus medicatis & oeconomicis plurimarum. Amstelaedami: S. Schouten. 1737b. [35] + 372 + [16] p. + 12 tab.
  • Hortus cliffortianus: plantas exhibens quas, in hortistam vivis quam siccis, Hartecampi in Hollandia, coluit vir nobilissimus et generosissimus Georgius Clifford… Amstelaedami: 1737c. [26] + X + 502 p. + 32 tab.
  • Classes plantarum, seu Systemata plantarum. Lugduni Batavorum [Leyden]: C. Wishoff, 1738. 606 col. + p. 607—656
  • Genera plantarum eorumque characteres naturales secudum numerum, figuram, situm, et proportionem omnium fructificationis partium. Lugduni Batavorum [Leyden]: apud C. Wishoff : G. J. Wishoff. 1742. 527 + [24] p. Ill.
  • Flora svecica exhibens plantas per Regnum Sveciae crescentes, systematice cum differentiis specierum, synonymis autorum, nominibus incolarum, solo locorum, usu pharmacopaeorum. Lugduni Batavorum [Leyden]: apud Conradum Wishoff: Georg. Jac. Wishoff. 1745. [16] + 419 p.
  • Fauna Svecica Sistens Animalia Sveciæ Regni: qvadrupedia, aves, amphibia, pisces, insecta, vermes; distributa per classes & ordines, genera & species; cum Differentiis Specierum, Synonymis Autorum, Nominibus Incolarum, Locis Habitationum, Descriptionibus Insectorum. Lugduni Batavorum [Leyden]: Apud Conradum Wishoff et Georg Jac. Wishoff. Fil. Conr. 1746. [14 Bl.], 411 S., 2 Tafeln.
  • Amoenitates Academicae (1749—1790), в 10 томах
  • Philosophia botanica in qva explicantur fundamenta botanica cum definitionibus partium, exemplis terminorum, observationibus rariorum, adjectis figuris aeneis. Stockholmiæ [Stockholm], Apud Godofr. Kiesewetter, 1751. [6] + 362 p. + portr. + 9 tab. [botanicallatin.org/philbot/pbcont.html HTML на сайте BotanicalLatin.org]
  • Species plantarum exhibentes plantas rite cognitas, ad genera relatas, cum differentiis specificis, nominibus trivialibus, synonimis selectis, locis natalibus, secundum systema sexuale digestas. Holmiae [Stockholm]: L. Salvii, 1753. T. i: xvi + 560 p. T. ii: P. 561—1158 + [31] p.
    [www.biodiversitylibrary.org/page/358204#1 Том I] и [www.biodiversitylibrary.org/item/13830#1 Том II] // Biodiversity Heritage Library
    [www.gutenberg.org/files/20771/20771-h/20771-h.htm Sect. 1-3: HTML на сайте Project Gutenberg]
    [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1753_sp_1.djvu Том I: Djvu-файл (19 Mb)] и [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1753_sp_2.djvu Том II: Djvu-файл (24 Mb)] в Материалах А. Шипунова[56]
  • Calendaria Florae. 1756.
  • Flora fon Palästina. Upsala, 1756b.
  • Systema naturæ per regna tria naturæ, secundum classes, ordines, genera, species, cum characteribus, differentiis, synonymis, locis. Editio decima, reformata. Holmiæ [Stockholm]: impensis direct. Laurentii Salvii. 1758. [4] Bl., S. 6-823.
  • Systema naturæ per regna tria naturæ: secundum classes, ordines, genera, species cum characteribus, differentiis, sinonimis, locis. (12-е издание, том I)
    • Tomus I, [Regnum animale]. [Pars I]. 532 p. Holmiae: Impensis Laurentii Salvii. 1766.
    • Tomus I, [Regnum animale]. [Pars II]. 834 p. Holmiae: Impensis Laurentii Salvii. 1767.
      [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1766_sn_1-1.djvu Том I, часть I: Djvu-файл (26 Mb)] и [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1766_sn_1-2.djvu Том I, часть II: Djvu-файл (45 Mb)] в Материалах А. Шипунова[56]
  • Systema naturæ per regna tria naturæ: secundum classes, ordines, genera, species cum characteribus et differentiis. (12-е издание, тома II и III)
    • Tomus II, [Regnum vegetabile]. 896 p. Holmiae: Impensis Laurentii Salvii. 1767.
    • Tomus III, [Regnum lapideum]. 262 p. Holmiae: Impensis Laurentii Salvii. 1768.
      [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1766_sn_1-1.djvu Том II: Djvu-файл (40 Mb)] и [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1766_sn_3.djvu Том III: Djvu-файл (15 Mb)] в Материалах А. Шипунова[56]
  • Philosophia botanica in qua explcantur Fundamenta Botanica cum Definitionibus partium, Exemplis terminorum, Observationibus rariorum. Adiectis Figuris aeneis. Editio Secunda. Curante Johanne Gottlieb Gleditsch. Berlin C.F. Rimburgi. 1780.
    [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnaeus1780_philosophia_botanica.djvu Djvu-файл (19 Mb)] в Материалах А. Шипунова[56]

Автобиографические материалы

Линней написал не менее четырёх автобиографий, причём все они были написаны им в третьем лице[2].

  • [runeberg.org/friesnem/ Carl von Linnés anteckningar öfver Nemesis divina] : [швед.] / Utgifne av Elias Fries och Th. M. Fries. — Upsala, 1878. — 268 s. — «Божественное возмездие» (из записных книжек Линнея).</span>
    Nemesis divina. Nach der schwedischen Ausgabe von Elis Malmestrom und Telemak Fredbarj herausgegeben von Wolf Lepenies und Lars Gustafsson. Aus d. Lat. u. Schwed. Ubers. von Ruprecht Volz. Frankfurt am Main, Berlin, Wien: Ullstein. 1983. 372 p. (Немецкое издание)
  • Linné C., von. Lappländische Reise und andere Schriften. [aus dem Schwedischen Übers. von H. C. Artmann … Hrsg., mit Nachw. und Anm. von Sieglinde Mierau]. 4., verb. Aufl. Leipzig: Reclam. 1991. 397 S.

Русские переводы

  • Линней К. Философия ботаники, изъясняющая первые оной основания / Пер. с латин. Т. Смеловского. — СПб., 1805. — 195, XVI с.
  • Линней К. Система природы. Царство животных, ч. 1—2. — СПб., 1804—1805.</span>
  • Линней К. [herba.msu.ru/shipunov/school/books/linnej1989_filosofija_botaniki.djvu Философия ботаники] / Пер. с латин. Н. Н. Забинковой, С. В. Сапожникова, под ред. М. Э. Кирпичникова; изд. подгот. И. Е. Амлинский; АН СССР. — М.: Наука, 1989. — 456 с. — (Памятники истории науки. Подсерия Памятники истории науки). — ISBN 5-02-003943-8.

Напишите отзыв о статье "Линней, Карл"

Комментарии

  1. Иван Мартынов в своём сочинении «Три ботаника» (1821) сообщает, что деньгами для поездки в Голландию Линнея снабдила дочь доктора Мореуса[14].
  2. Общее число видов растений, автором названий которых в соответствие с Международного кодекса ботанической номенклатуры является Линней, превышает десять тысяч (все такие названия заканчиваются обозначением L.): поскольку научные названия растений, обнародованные до 1 мая 1753 года (то есть до условной даты публикации работы Линнея Species plantarum), не считаются действительно обнародованными, Карл Линней формально является автором значительного числа названий растений, которые фактически были известны и до него.

Примечания

  1. Dissertatio medica inauguralis in qua exhibetur hypothesis nova de febrium intermittentium causa, 1735
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 Бруберг, 2006, Предисловие, с. 7—9.
  3. 1 2 3 Jonsson M. Råshults första komministrar och släkten Linnæus // [www.lansstyrelsen.se/kronoberg/SiteCollectionDocuments/Sv/publikationer/kultur/Byggnadsminnen/Komministerbostallet-Rashult.pdf Komministerbostället i Råshult] : [швед.]. — Växjö : Länsstyrelsen i Kronobergs län, 2013. — S. 20—25. — 60 s. — ISBN 978-91-89285-47-7.</span>
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Бруберг, 2006, Молодой медик и ботаник, с. 9—17.
  5. [www.adelsvapen.com/genealogi/Von_Linn%C3%A9_nr_2044 Adliga ätten von Linné nr 2044] (швед.). Электронный ресурс на основе 9-томного издания Den introducerade svenska adelns ättartavlor / Эльгенштерна, Густав[sv], Stockholm: Norstedt, 9 vol., 1925—1936.. Проверено 3 марта 2016. [www.webcitation.org/6fjNMXZLu Архивировано из первоисточника 3 марта 2016].
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Скворцов, 2007.
  7. 1 2 Eriksson, 1980—1981.
  8. 1 2 3 4 [www.bioresurs.uu.se/skolprojektlinne/pdf/life_of_linnaeaus.pdf Life of Linnaeaus] (англ.) (PDF). Уппсальский университет. Проверено 10 ноября 2008.
  9. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Книпович, 1890—1907.
  10. 1 2 3 4 Бобров, 1970, Студенческие годы в Лунде и Упсале, с. 16—32.
  11. 1 2 3 4 5 6 Бобров, 1970, Лапландское путешествие и последние студенческие годы, с. 33—46.
  12. Zorgdrager, 2008.
  13. 1 2 Бруберг, 2006, Линней-путешественник, с. 27—33.
  14. 1 2 Мартынов, 1821, Линней, с. 64.
  15. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Линней Карл (статья в 3-м изд. БСЭ), 1973.
  16. 1 2 3 4 Бобров, 1970, Голландский период деятельности Линнея — период реформ, с. 47—81.
  17. 1 2 3 4 Бруберг, 2006, Апостолы и линнеанство, с. 37—42.
  18. [linnaeus.c18.net/Doc/lbio.php The Linnaean correspondence, an electronic edition prepared by the Swedish Linnaeus Society, Uppsala, and published by the Centre international d'étude du XVIIIe siècle, Ferney-Voltaire]. (англ.)  (Проверено 25 декабря 2010)
  19. [www.plantzafrica.com/plantklm/moragigan.htm Морея на сайте PlantZAfrica.com]  (англ.)  (Проверено 21 октября 2008)
  20. Blunt and Stearn, 2001.
  21. [linnaeus.c18.net/Doc/lbio.php The Linnaean correspondence, linnaeus.c18.net, Life of Linnaeus] (англ.)
  22. [web.telia.com/~u25013696/linnaeus.htm Lintrup, Jorge G. När blomsterkungen kom till Falun] (швед.)
  23. [www.scricciolo.com/avium/autori_neornithes3.htm#l Карл Линней на сайте Scricciolo] (англ.)
  24. [www.vilppula.com/people/p000005h.htm#I79684 Barbro Danielsdotter Svedberg] // Vilppulan sukusivut
  25. [www.vilppula.com/people/p000005d.htm#I79679 Hans Stjärna] // Vilppulan sukusivut
  26. [www.vilppula.com/people/p000004k.htm#I79680 Sara Danielsdotter] // Vilppulan sukusivut
  27. [www.vilppula.com/people/p000005d.htm#I79681 Elisabeth Hansdotter Stjärna] // Vilppulan sukusivut
  28. Матссон-Попова С. [www.vokrugsveta.ru/vs/article/6119/ Швеция в «табакерке»] // Вокруг света : журнал. — 2007. — Ноябрь (№ 11 (2806)). — С. 163.
  29. Alexan. de Karamyschew. [huntbot.andrew.cmu.edu/HIBD-PDF/LinnaeanDiss/Liden-144.pdf Dissertatio Academica Demonstrans Necessitatem Promovendae Historia Naturalis In Rossia] // Caroli Linnaei Amoenitates academicae, seu, Dissertationes variae physicae, medicae, botanicae : antehac seorsim editae : nunc collectae et auctae : cum tabulis aeneis. — Upsaliae: Apud Godofredum Kiesewetter, 1766. — Vol. 7.
  30. Matheus Aphonin. [huntbot.andrew.cmu.edu/HIBD-PDF/LinnaeanDiss/Liden-145.pdf De usu Historiae Naturalis in vita communi] // Caroli Linnaei Amoenitates academicae, seu, Dissertationes variae physicae, medicae, botanicae : antehac seorsim editae : nunc collectae et auctae : cum tabulis aeneis. — Upsaliae: Apud Godofredum Kiesewetter, 1766. — Vol. 7.
  31. Кулибин С. [rulex.ru/xPol/navs/fio_9_4.html Карамышев, Александр Матвеевич] // Русский биографический словарь. В 25 т. / А. А. Половцов. — М., 1896—1918. — Т. 11. — С. 514—515.
  32. Афонин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  33. 1 2 3 4 5 6 Островский, 2003.
  34. 1 2 Базилевская и др., 1968, с. 31—32.
  35. Бруберг, 2006, Порядок в хозяйстве, с. 17—22.
  36. 1 2 Базилевская и др., 1968, с. 31.
  37. Лебедев, 1986, Йозеф Шультес, с. 28.
  38. Лебедев, 1986, Эдвард Ли Грин, с. 151—152.
  39. Линней, 1989, § 68, с. 30.
  40. 1 2 Базилевская и др., 1968, с. 32.
  41. Бобров, 1970, с. 90.
  42. Мартынов, 1821, Предисловие, с. I.
  43. Мартынов, 1821, Линней, с. 66.
  44. 1 2 Линней, 1989, § 77, с. 32—41.
  45. Лебедев, 1986, Курт Шпренгель, с. 13.
  46. Лебедев, 1986, Эмиль Винклер, с. 72.
  47. 1 2 Юзепчук, 1957.
  48. Линней, 1989, § 157, с. 93—94.
  49. [sustain.no/activities/biodiv/bn2a/manual/russisk_versjon.pdf Фенология Северного Калотта: норвежско-российский проект] (PDF). Образовательный сайт Sustain.no // University of Bergen (2003). Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/68aSsnX0q Архивировано из первоисточника 21 июня 2012].
  50. 1 2 Андерссон, 1951.
  51. [ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51106.ln-ru.dl-.pr-inf.uk-12 Линней Карл]. Российская академия наук. Проверено 10 сентября 2015. [www.webcitation.org/6bRHNJLcc Архивировано из первоисточника 10 сентября 2015].
  52. [iczn.org/faqs#Who%20is%20the%20type%20of%20Homo%20sapiens%3F WHO IS THE TYPE OF HOMO SAPIENS?] (англ.). FAQ. International Commission on Zoological Nomenclature. Проверено 18 апреля 2013. [www.webcitation.org/6G0CnMV7A Архивировано из первоисточника 19 апреля 2013].
  53. Бобров, 1970, с. 188—189, 276—280.
  54. Claire B. Dunn, Karen B. Moore. [www.esf.edu/communications/view.asp?newsID=2731 Scientists Announce Top 10 New Species for 2014] (англ.). State University of New York. College of Environmental Science and Forestry (21 May 2014). Проверено 28 мая 2014. [www.webcitation.org/6PtuQxbrG Архивировано из первоисточника 28 мая 2014].
  55. Равикович А. И. Развитие основных теоретических направлений в геологии XIX века. — М.: Наука, 1969. С. 238.
  56. 1 2 3 4 5 [herba.msu.ru/shipunov/index-ru.htm Материалы А. Шипунова] на [herba.msu.ru/russian/index.html Ботаническом сервере Московского университета]. (Проверено 20 ноября 2008)
  57. </ol>

Литература

На русском языке

  • Андерссон И. История Швеции = Ingvar Andersson. Sveriges historia / Пер. со швед. Н. А. Каринцева. Под ред. и с предисл. Я. Я. Зутиса. — М. : Издательство иностранной литературы, 1951.</span>
  • Базилевская Н. А., Белоконь И. П., Щербакова А. А. Глава 3. Систематика растений // [ashipunov.info/shipunov/school/books/bazilevskaja1968_kratk_ist_bot.djvu Краткая история ботаники] : [[www.webcitation.org/6gDdhy2oV арх.] 23 марта 2016] / Отв. ред. Л. В. Кудряшов. — М. : Наука, 1968. — С. 26—41. — 311 с. — (Труды Московского общества испытателей природы. Том XXXI. Отдел биологический. Секция ботаники). — 8500 экз.</span>
  • Бобров Е. Г. [herba.msu.ru/shipunov/school/books/bobrov1970_karl_linnej.djvu Карл Линней. 1707—1778] : [[www.webcitation.org/6gCDOv1tn арх.] 22 марта 2016]. — Л. : Наука, 1970. — 285 с. — 7000 экз.</span>
  • Бобров Е. Г. О работах Линнея и о Линнее, опубликованных в СССР // Ботанический журнал : журнал. — 1978. — Т. 63, № 12. — С. 1793—1801.</span>
  • Бруберг Г. Карл фон Линней = Gunnar Broberg. Carl Linnaeus / Пер. с швед. Н. Хассо. — Стокгольм : Шведский институт, 2006. — 44 с. — ISBN 91-520-0914-9.</span> — ISBN 978-91-520-0914-7
  • Комаров В. Л. Жизнь и труды Карла Линнея. 1707—1778 // Избр. соч.. — М.—Л., 1945. — Т. 1.</span>
  • Лебедев Д. В. [herba.msu.ru/shipunov/school/books/lebedev1986_ocherki_botan_istoriogr.djvu Очерки по ботанической историографии (XIX — начало XX в.)] / Отв. ред. М. Э. Кирпичников. — Л. : Наука, 1986. — 165 с. — 1600 экз.</span>
  • Лункевич В. В. От Гераклита до Дарвина. Очерки по истории биологии. — М.—Л., 1940—1943. — Т. 2—3.</span>
  • Мартынов И. И. [ashipunov.info/shipunov/school/books/martynov1821_tri_botanika.djvu Три ботаника, или Сокращение систем Турнефорта, Линнея и Жюсьё…] : [[www.webcitation.org/6fqmfN312 арх.] 8 марта 2016]. — СПб. : Типография Департамента народного просвещения, 1821. — 239 с.</span>
  • Островский А. Н. [www.ras.ru/FStorage/Download.aspx?id=1de2e10f-544b-45c6-926c-c5e3e9d5800a Судьба коллекции Карла Линнея] : [[www.webcitation.org/6Q6RGQ5vD арх.] 5 июня 2014] // Природа : журнал. — 2003. — № 10. — С. 93—96.</span>
  • Скворцов А. К. [vivovoco.astronet.ru/VV/JOURNAL/NATURE/04_07/LINNAEUS.HTM У истоков систематики. К 300-летию Карла Линнея] : [[www.webcitation.org/6P4MME1aQ арх.] 24 апреля 2014] // Природа : журнал. — 2007. — № 4. — С. 3—10.</span>
  • Юзепчук С. В. [www.ras.ru/publishing/rasherald/rasherald_articleinfo.aspx?articleid=1f1a0a3d-8e9f-4762-b40e-8555897591d1 Линней и проблема вида] // Вестник АН СССР : журнал. — 1957. — № 5. — С. 44—50.</span>
На других языках
  • Blunt, Wilfrid; Stearn, William Thomas. [books.google.ru/books?id=m6lsDLevuJ4C Linnaeus: The Compleat Naturalist] : [англ.]. — Princeton University Press, 2001. — ISBN 0-691-09636-8.</span> — ISBN 978-0-691-09636-0
  • Blunt, W. The Compleat Naturalist: A Life of Linnaeus : [англ.]. — Frances Lincoln Limited, 2001. — 264 p.</span>
  • Broberg, Gunnar. [www.sweden.se/upload/Sweden_se/english/publications/SI/pdf/Linne_eng.pdf Carl Linnaeus] : [англ.] / Translation by Roger Tanner. — New edition. — Стокгольм : Swedish Institute, 2006. — 44 с. — ISBN 91-520-0912-2.</span> — ISBN 978-91-520-0912-3
  • Eriksson, Gunnar[sv]. [sok.riksarkivet.se/SBL/Presentation.aspx?id=10735 Carl Linné (von)] : [[www.webcitation.org/6fEizL69L арх.] 12 февраля 2016] // [sok.riksarkivet.se Svenskt biografiskt lexikon] : [швед.]. — Stockholm, 1980—1981. — Bd. 23. — S. 700.</span>
  • Goutlie, Norah. The Prince of Botanists: Carl Linnaeus : [англ.]. — London : Witherby, 1953. — 292 p.</span>
  • Greene, Edward Lee. [www.archive.org/stream/carolvslinnaevs00gree Carolvs Linnaevs] : [англ.]. — Philadelphia : Christopher Sower company, 1912. — 91 p.</span>
  • Hagberg, Knut. Carl Linnaeus : [англ.]. — London : Cape, 1952. — 264 p.</span>
  • Koerner, L. Linnaeus: Nature and Nation : [англ.]. — Cambridge, Massachusetts, and London : Harvard University Press, 1999. — 298 p.</span>
  • Stafleu, F. A. Linnaeus and the Linnaeans. The Spreading of their Ideas in Systematic Botany, 1753—1789 : [англ.]. — Utrecht : Oosthoek, 1971. — xvi + 386 p.</span>
  • Zorgdrager, Nellejet. [dpc.uba.uva.nl/cgi/t/text/get-pdf?c=tvs;idno=2901a04 Linnaeus as Ethnographer of Sami Culture] : [англ.] // TijdSchrift voor Skandinavistiek : журнал. — 2008. — Т. 29, № 1 & 2. — С. 45—76. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0168-2148&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0168-2148].</span>

Ссылки

На русском языке
  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51106.ln-ru Профиль Карла Линнея] на официальном сайте РАН (Проверено 8 февраля 2016)
На других языках
  • [gallica.bnf.fr/Search?ArianeWireIndex=index&p=1&lang=EN&q=Linn%C3%A9%2C+Carl+von Труды Карла Линнея] в интернет-библиотеке Gallica (Национальная библиотека Франции)
  • [linnaeus.c18.net/ The Linnaean correspondence] (Онлайн-издание эпистолярного наследия Линнея)
  • [www.linnaeus.uu.se/LTeng.html The Linnaeus Garden] (англ.). Uppsala universitet. Проверено 5 июня 2014. [www.webcitation.org/6Q6RyWt1O Архивировано из первоисточника 5 июня 2014].
  • [linnaeus.nrm.se/botany/fbo/welcome.html.en Linnean herbarium (S-LINN)] // Department of Phanerogamic Botany, Swedish Museum of Natural History. (англ.) (Проект оцифровки гербария Линнея в Шведском музее естественной истории в Стокгольме)
  • Anders Backlund. [www.egs.uu.se/sysbiol/information/history/linnaeus.htm Carl Linnaeus - Carl von Linné] (англ.). Uppsala universitet, Systematic Botany (2005). Проверено 5 июня 2014. [www.webcitation.org/6Q6SgLt5L Архивировано из первоисточника 5 июня 2014].
  • [www.linnean.org/Education+Resources/who_was_linnaeus Who was Linnaeus?] (англ.). The Linnean Society of London (2013). Проверено 5 июня 2014. [archive.is/IIcfC Архивировано из первоисточника 5 июня 2014].
  • [www.linnean.org/Resources/LinneanSociety/Documents/Education/Primary/Carl%20Linnaeus.pdf Who was Carl Linnaeus?] (англ.) (pdf). The Linnean Society of London. Проверено 5 июня 2014. [www.webcitation.org/6Q6UucQFe Архивировано из первоисточника 5 июня 2014].
  • [www.linnean.org/The-Society/LinnBlog/February+2014+Linnaeus+in+love Linnaeus in Love: the Almanach På Åhretefter Iesu Christi nåderika Födelse 1735] (англ.). The Linnean Society of London (February 2014). Проверено 5 июня 2014. [www.webcitation.org/6Q6WOsVYl Архивировано из первоисточника 5 июня 2014].

Отрывок, характеризующий Линней, Карл

– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Линней,_Карл&oldid=81412878»