Линь Юйтан

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Линь Юйтан
林語堂

Линь Юйтан
(фотография Карла Ван Вехтена, 16 сентября 1939)
Дата рождения:

10 октября 1895(1895-10-10)

Место рождения:

Баньцзай, пров. Фуцзянь, Династия Цин

Дата смерти:

26 марта 1976(1976-03-26) (80 лет)

Место смерти:

Гонконг

Род деятельности:

прозаик, философ, переводчик

Язык произведений:

китайский, английский

[www.linyutang.org.tw yutang.org.tw]

Линь Юйтан (кит. трад. 林語堂, упр. 林语堂, пиньинь: Lín Yǔtáng) (10 октября 1895, Баньцзай, Пинхэ, Чжанчжоу, Фуцзянь, Династия Цин — 26 марта 1976, Гонконг) — китайский писатель, философ, учёный. Стал известным благодаря книге «Китайцы: моя страна и мой народ», в которой описал китайскую культуру, сравнивая её с европейской.



Биография

Родился 10 октября 1895 года в городе Баньцзай уезда Пинхэ (округ Чжанчжоу провинции Фуцзянь Государства Великая Цин) в семье христианского священника.

В 1912 году поступил в Университет Святого Иоанна в Шанхае. По окончании в 1916 году стал преподавать в Университете Цинхуа в Пекине.

В 1919 году отправился в США, где стал изучать литературу в Гарварде. В 1922 году получил степень магистра искусств. В том же году отправился в Германию, где отучился семестр в Йенском университете, после чего поступил в Лейпцигский университет, где занимался написанием диссертации по китайской фонологии. В 1923 году становится доктором философии по лингвистике.

Вернувшись в Китай, работает профессором английской литературы в Пекинском университете, также читает лекции в Пекинском педагогическом университете. Участвует в доработке романизации гоюй ломацзы.

В 1926 году был объявлен в розыск правительством Дуань Цижуя, поэтому бежит в Сямэнь, где преподает в Сямэньском университете. Однако уже в 1927 году в Сямэньском университете происходили волнения среди преподавательского состава, из-за которых Линь Юйтан переезжает в Шанхай, где начинает активно заниматься писательской деятельностью.

В 1928 году становится главным редактором для английских изданий в Академии Синика, а в дальнейшем и расширяет сотрудничество с академией, став в 1931 году главным редактором изданий на европейских языках.

В 1930 году ведет колонку «Маленькая критика» в китайском критическом еженедельнике.[1]

В 1935 году в США на английском языке выходит из печати книга «Моя страна и мой народ», которая стала одним из самых лучших бестселлеров по версии «The New York Times».[2]

После инцидента на мосту Лугоуцяо, произошедшего 7 июля 1937 года, пишет для журнала «Тайм» статью «Япония не завоюет Китай».

В 1939 году переезжает в США, где занимается писательской деятельностью, а также пишет статьи в поддержку Китая в связи с продолжающейся Второй японо-китайской войной, переводит на английский язык классику китайской литературы. Эльмира колледж (Нью-Йорк) присваивает Линь Юйтану степень почетного доктора философии по искусствоведению.

В 1942 году степень почетного доктора философии по искусствоведению ему также присваивает Рутгерский университет.

В 1946 году Белойтский колледж присваивает ему степень почетного доктора философии по гуманитарным наукам.

В 1947 году в Нью-Йорке он завершил исследования быстрой печатной машинки для китайского шрифта, которая стала на тот момент наиболее простой и удобной печатной машинкой для китайского языка. Однако волнения в Китае помешали начать производство.

В 1948 году переезжает в Париж, где работает в ЮНЕСКО, однако уже через полгода он увольняется, чтобы сосредоточиться на писательской работе.

В 1950 году возвращается в США, где живет в Нью-Йорке до 1966 года.

В мае 1954 года приезжает в Сингапур, где становится ректором новообразованного Технологического университета Наньян. Однако уже в апреле 1955 года покидает этот пост.

В 1966 году переезжает жить на Тайвань.

В 1969 году стал президентом китайского отделения ПЕН-клуба.

В 1975 году был избран вице-президентом Международного ПЕН-клуба. В этом же году номинирован на Нобелевскую премию за книгу Мгновение в Пекине (англ.)[1].

Ушел из жизни 26 марта 1976 года в Гонконге. В апреле его тело перевезено на Тайвань. Похоронен в Тайбэе[3].

Напишите отзыв о статье "Линь Юйтан"

Примечания

  1. 1 2 [www.linyutang.org.tw/user-en/aboutlinyutang_2.asp About Lin Yutang.] (англ.)
  2. [www.umass.edu/wsp/sinology/persons/lin.html Lin Yutang.] (англ.)
  3. [baike.baidu.com/view/19843.htm 林语堂] (кит.)

Ссылки

  • [www.linyutang.org.tw/ Исследовательский и мемориальный центр «Дом Линь Юйтана».] (англ.) (кит.) (яп.)

Отрывок, характеризующий Линь Юйтан

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.