Гру, Лионель
| Лионель-Адольф Гру | |
| Lionel-Adolphe Groulx | |
 | |
| Льонель-Адольф Гру между 1925 и 1935 годами | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
Лионель Адольф Гру (фр. Lionel-Adolphe Groulx, чаще просто Лионель Гру или аббат Гру; 13 января 1878, Шено, Квебек, Канада — 23 мая 1967, Водрёй, Квебек, Канада) — католический священник, историк и известный квебекский националист. В 1922 году издал роман «Зов расы» (фр. Appel de la race), который в начале 21-о века воспринимается как реакционный и шовинистический.
Содержание
Биография
После учёбы в духовной семинарии, преподавал в Монреальском университете (фр. Université de Montréal). Долгое время был редактором националистического журнала «Национальное действие» (фр. Action nationale), который существует по настоящее время. В конце 1930-х годов одним из первых выдвинул идею независимости Квебека, называя будущую страну «Французским государством» (фр. État français).
Преподаватель и хороший оратор, Гру много работал со студенческой молодежью, читая лекции на историко-национальную тематику.
Некоторые аспекты деятельности аббата воспринимаются неоднозначно. Его работы и лекции двадцатых и тридцатых годы содержали элементы шовинизма, а иногда — и расизма. После Второй Мировой войны значительно изменил свои взгляды и стал проводником более гражданского национализма.
Память
В честь аббата Гру названы ряд улиц в различных городах Квебека, а также одна из станций метро в Монреале.
Источник
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Напишите отзыв о статье "Гру, Лионель"
Ссылки
- [faculty.marianopolis.edu/c.belanger/quebechistory/biblio/BibliographieGroulx.htm Библиография Льонеля Гру] (фр.)
- [www.thecanadianencyclopedia.com/index.cfm?PgNm=TCE&Params=A1ARTA0003472 Канадская Энциклопедия] (англ.)
Отрывок, характеризующий Гру, Лионель
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
