Лиотар, Жан Франсуа

Жан-Франсуа Лиотар
Jean-François Lyotard
Жан-Франсуа Лиотар
Дата рождения:	10 августа 1924(1924-08-10)
Место рождения:	Версаль
Дата смерти:	21 апреля 1998(1998-04-21) (73 года)
Место смерти:	Париж
Направление:	постмодернизм
Значительные идеи:	Состояние постмодерна Крах «великих нарративов»

Жан-Франсуа́ Лиота́р (фр. Jean-François Lyotard; 10 августа 1924, Версаль — 21 апреля 1998, Париж) — французский философ-постмодернист и теоретик литературы.

Определил постмодерн как кризис метанарративов (великих проектов).

Биография

Жан-Франсуа Лиотар родился в Версале (Франция). Изучал философию в Сорбонне. Испытал влияние Луи Марена. С 1950 года преподавал философию в восточном Алжире, в г. Константине, оккупированном в то время французами.

В 1954 году Лиотар стал членом французской левокоммунистической политической организации «Социализм или варварство», образовавшейся в 1948 году как реакция на несоответствие троцкистской доктрины той тоталитарной форме правления, которая приняла отчетливые формы в Советском Союзе. «Социализм или варварство» приобретала все более антимарксистскую направленность, и его письма в этот период выражают обеспокоенность крайне левой политикой, сложившейся вокруг алжирской ситуации. Эти свои мысли он открыто излагал в процессе преподавания философии в Константине.

С начала 1970-х и до 1987 года Лиотар преподавал в Университете Париж VIII, под конец карьеры получив звание Заслуженного Профессора. В течение следующих двух десятилетий он читал лекции за пределами Франции: в Калифорнийском университете, в Ирвине, а как приглашенный профессор — в университетах, во всем мире, Беркли, Йельский университет, Сан-Диего в США, Université de Montréal в Канаде, и Университет в Сан-Пауло в Бразилии. Он стал также основателем и совещательным членом Международной Коллегии Философии в Париже. Незадолго до смерти он делил своё время между Парижем и Атлантой, где преподавал в Университете Эмори как Woodruff Профессор Философии и французского языка.

В 1993 году Жан-Франсуа Лиотар по приглашению журнала «Кабинет» посетил Санкт-Петербург и выступил с лекцией «Anima minima» на симпозиуме «Искусство, философия, психоанализ». Симпозиум проходил в Российском этнографическом музее с 3 по 5 июня 1993 года.

Лиотар любил возвращаться к понятию Постмодернизма в своих многочисленных эссе. В 1998 году, как раз при подготовке конференции по Постмодернизму и Теории СМИ, он неожиданно скончался от быстро прогрессировавшей лейкемии. Лиотар погребен на кладбище «Пер-Лашез» в Париже.

Крах «Великого Нарратива»

Деятельность Лиотара характеризуется постоянной оппозицией универсализму метанарративов и принципам обобщения. Он неистово критикует многие заявления «универсализма» Просвещения, а несколько его работ специально направлены на то, чтобы подорвать те фундаментальные принципы, на которых зиждутся эти многообещающие претензии.

В известной работе «Состояние Постмодерна» (1979), он утверждает, что наш век с его постсовременным состоянием отмечен «скептицизмом по отношению к метанарративам». Эти «метанарративы» — часто «великие повествования» — являются грандиозными, крупномасштабными доктринами и философиями мира, типа исторического прогресса, познаваемости всего наукой, или возможности абсолютной свободы. Лиотар утверждает, что мы уже давно не верим, будто рассказы этого типа способны представить и вместить нас всех. Мы стали более бдительными к различению, разнообразию, несовместимости наших стремлений, верований и желаний, и по этой причине постсовременность характеризуется большим количеством микро-нарративов.

Ради этого понятия Лиотар спорит и дает иное истолкование витгенштейновским «языковым играм». В работах Лиотара, термин «языковые игры», называемый иногда «фразовый режим», обозначает разнообразие общностей значений, неисчислимые и несоизмеримые отдельные системы, в которых производятся значения и правила для их циркуляции.

В книге «Состояние постмодерна» Лиотар пишет:

Когда этот метадискурс прибегает эксплицитным образом к тому или иному великому рассказу, как, например, диалектика Духа, герменевтика смысла, эмансипация разумного субъекта или трудящегося, рост богатства и т. п., – то науку, которая соотносится с ним, в целях самолегитимации решают назвать "модерном". … Упрощая до крайности, мы считаем "постмодерном" недоверие в отношении метанарративов. … Существует много различных языковых игр – в силу разнородности их элементов. Они дают возможность своего учреждения только через места сбора и распределения информации – это локальная детерминация. … Наша рабочая гипотеза состоит в том, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна , изменяется статус знания. … В форме информационного товара, необходимого для усиления производительной мощи, знание уже является и будет важнейшей, а может быть, самой значительной ставкой в мировом соперничестве за власть. … вопрос о двойной легитимации [научного знания] не только не снимается, но напротив, становится все более актуальным. Обращение к великим нарративам исключено; и мы не можем прибегать ни к диалектике Духа, ни к эмансипации человечества как оправданию постмодернистского научного дискурса.

Итак, основной формой «употребления» знания являются «нарративы» — повествовательные структуры, характеризующие определенный тип дискурса в различные исторические периоды. Лиотар выделяет:

1) «легитимирующие» макронарративы, цель которых — обосновать господство существующего политического строя, законов, моральных норм, присущего им образа мышления и структуры социальных институтов.

2) Наряду с макронаррациями существуют также и «языческие» микронарративы, которые обеспечивают целостность обыденной жизни в её повседневном опыте на уровне отдельных первичных коллективов (напр., семьи), и не претендуют на позиции власти.

3) Уже сам дискурс, по Лиотару, является метанаррацией и создает «социальную мифологию», которая поддерживает функционирование всех механизмов управления.

Специфика нашего времени как «после современного» («постмодерна») заключается, согласно Лиотару, в утрате макронарративами своей легитимирующей силы после катастрофических событий XX века (например, Холокост).

Постмодернистская забота о справедливости

Критика Лиотара принимает ожесточенный характер в работах «Лишь игры» (1979) и «Differend» (1983), которые развивают постсовременную теорию справедливости. Лиотар выражает опасение, что атомизация (разобщенность) людей, подразумеваемая понятием микро-нарратива и языковых игр, ведет к краху этики. Раньше часто считалось, что универсальность является необходимым условием существования этических суждений: так, «Не укради» является этическим суждением, в то время как «Не кради у Маргарет» таковым не является. Последнее слишком оконкречено для того, чтобы служить этическим суждением (в чем особенность этой Маргарет?); этическим подобное суждение может становиться только тогда, когда оно опирается на суждение универсальное («Не укради ни у кого»). Но универсалии непозволительны в мире, утерявшем веру в мета-нарративы, и в таком случае этика оказывается под большим вопросом. Справедливость и несправедливость, в таком случае, оказываются тогда только терминами в рамках языковых игр, а универсальность этики улетучивается. Лиотар утверждает, что понятие справедливости и несправедливости остаются корректными только в контексте постмодернизма. Новое определение несправедливости должно использовать правила языка из одного «фразового режима» и применять их к другому. Этичное поведение — то, которое чутко к угрозе этой несправедливости, внимает вещам в их частности и не заключает их в прокрустовы рамки абстрактной концептуальности. Необходимо засвидетельствовать верность иной логике — логике «differend».

Постоянная смена идеологий подтверждает, что вера в господство разума, правовую свободу и социальный прогресс подорвана. Кризис ценностей философии тождества, синтезированных в спекулятивной философии Гегеля, означает отход от тотальности всеобщего и возврат к самоценности индивидуального опыта на микроуровне. «Проект современности», таким образом, ориентирован на автономию морального закона и с необходимостью обращается к метафизике И. Канта. Право на индивидуальный выбор в своей реализации приводит к практике сосуществования множества различных языков, гетерогенных «языковых игр», полное тождество которых невозможно ввиду различия их целей («денотативные», означивающие игры) и стратегий («прескриптивные», действующие языковые игры). Задачей социальной политики становится не насильственная унификация множественности в единое «коллективное тело» социума и даже не поиск универсального языка для возможности диалога между ними, но сохранение именно этой разнородности, поддержка практики различных «языковых игр». Однако сам радикализм Лиотара, наделяющий один лишь дискурс всеми властными полномочиями и придавая ему статус господствующего, тем самым по сути продолжает традиционную линию метафизики.

Публикации на русском языке

• Жан-Франсуа Лиотар. Состояние постмодерна (1979). Перевод с французского: Н. А. Шматко, «Институт экспериментальной социологии», Москва; Издательство «АЛЕТЕЙЯ», Санкт-Петербург, 1998. ББК 87.4 Л 60
• Жан-Франсуа Лиотар. Хайдеггер и «Евреи». Издательство «Аксиома», Санкт-Петербург, 2001
• Лиотар Ж.-Ф. Феноменология. СПб, Алетейя, 2001.
• Жан-Франсуа Лиотар. Anima minima // Кабинет «З» (под ред. В. Мазина). — 2004. — С. 62-97.

Литература

• Виктор Мазин. «Жан-Франсуа Лиотар. Постсовременность, с незапамятных времен»// Кабинет «З» (под ред. В. Мазина). — 2004. — С. 100—170.

Ссылки

• [lib.ru/CULTURE/LIOTAR/ Лиотар, Жан Франсуа] в библиотеке Максима Мошкова
• Трыков В. П. [www.zpu-journal.ru/e-zpu/2012/3/Trykov_Lyotard-Conception-Higher-Education/ Формирование теоретической модели современной высшей школы: постмодернистская концепция высшего образования Жана-Франсуа Лиотара] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». — 2012. — № 3 (май — июнь) ([www.webcitation.org/69dTZbWiO архивировано в WebCite]).

Отрывок, характеризующий Лиотар, Жан Франсуа

Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.