Липпман, Уолтер

Уолтер Липпман
Walter Lippmann
Род деятельности:	писатель, журналист, политический обозреватель
Дата рождения:	23 сентября 1889(1889-09-23)
Место рождения:	Нью-Йорк
Гражданство:	США США
Дата смерти:	14 декабря 1974(1974-12-14) (85 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк
Награды и премии:	Пулитцеровская премия

Уолтер Липпман (англ. Walter Lippmann; 23 сентября 1889, Нью-Йорк — 14 декабря 1974, Нью-Йорк) — американский писатель, журналист, политический обозреватель, автор оригинальной концепции общественного мнения. Двукратный лауреат Пулитцеровской премии (в 1958 и 1962 годах).

Биография

Родился в Нью-Йорке в 1889 году, во втором поколении еврейских эмигрантов из Германии, в состоятельной семье (Якова и Дейзи), часто путешествовавшей в Европу.

В возрасте 17 лет поступил в Гарвардский университет, где изучал языки (свободно владел французским и немецким) и философию под руководством Уильяма Джемса, Джорджа Сантаяны, и других. Уже к 20 годам Уолтер Липпман сумел получить учёную степень, однако отказался от академической карьеры (а для неё у него был интеллект, расположение профессоров, поддержка университета), предпочтя независимость принадлежности какой-либо академической группировке. В 1908 году стал одним из основателей социалистического кружка в Гарварде (в него входил, помимо прочих, Джон Рид), от членства в котором позднее отказался (в книге 1914 года «Drift and Mastery»).

Как политический обозреватель с 1911 года участвовал в предвыборной кампании, где поддерживал партию прогрессвистов во главе с Теодором Рузвельтом в выборах 1912 года. В 1913 году издал свою первую влиятельную публикацию «Введение в политику» (англ. A Preface to Politics), после которой стал сотрудником политического еженедельника Нью-Репаблик (англ. The New Republic). В 1916 году Липпман стал членом команды Вудро Вильсона и Демократической партии. В 1917 году Липпмана назначили помощником военного советника Вильсона, где ему пришлось тесно сотрудничать лично с Президентом во время разработки знаменитой речи, названной впоследствии по своему содержанию «Четырнадцать пунктов мирной программы» (Fourteen Points Peace Programme) и положений Версальского договора, в основе которого лежала та самая речь. Кроме того, в годы работы с Вильсоном он стал одним из делегатов Парижской мирной конференции, а также соавтором конвенции о создании Лиги Наций. Тогда ему было только 29 лет.

В 1920 карьера Липпмана продолжилась во влиятельном издании Нью-Йорк Уорлд (англ. New York World), где с 1929 года он стал одним из редакторов. В период работы в Нью-Йорк Уорлд Липпман издал книги «Общественное мнение» (англ. Public Opinion) и «Призрак Общественности» (англ. Phantom Public), в которых изложил оригинальную трактовку феномена общественного мнения и проблематизировал возможность развития демократии в сложных современных обществах.

Имя У. Липпмана неразрывно связано с понятием «холодная война», которое впервые было высказано в 1947 году Бернхардом Барухом и которое Липпман тематизировал в своей работе «The Cold War» (1947).

Вклад в теорию

Уолтер Липпман известен в России, главным образом, своей концепцией Общественного мнения, ставшей на Западе одной из классических, а также тем, что ввёл в широкий научный оборот понятие стереотипа.

Эпиграфом к книге «Общественное мнение» Липпман выбрал фрагмент из «Государства» Платона с описанием пещеры узников, которые вынуждены всю жизнь наблюдать только тени мира, но не сам мир: поскольку узники никогда не видели того кто и что отбрасывает тени, они не в состоянии и заподозрить существование чего-то более реального, чем тени. Если попытаться приписать Липпману принадлежность к какому-либо философскому течению, то скорее всего это был бы неоплатонизм.

Познавательные возможности человека ограничены: человек не может знать всё, быть абсолютно информированным, так как окружающая среда слишком сложное и изменчивое образование. Преодолевая разнообразие мира, человек систематизирует знание о нём в категории. Эти категории, — фикции, стереотипы, элементы псевдосреды, с помощью которых человек приспосабливается к своему окружению. Поведение человека есть реакция на стимулы псевдосреды.

Стереотипы объединяются в системы стереотипов, которые предстают в виде повседневных укладов, верований, учений, социальных институтов и т. д. И так вплоть до стереотипа, охватывающего все системы стереотипов и известного под названием «социальная реальность».

Мир, с которым мы вынуждены иметь дело как субъекты, остаётся за пределами достижимости: человек не бог озирающий единым взглядом всё сущее, а продукт эволюции, который только и может выхватить фрагмент реальности, достаточный, чтобы «выжить и в потоке времени поймать несколько моментов озарений и счастья».

Каждый человек в отдельности может хорошо знать лишь небольшой фрагмент реальности, быть специалистом или экспертом только по каким-то узким проблемам. А опросы общественного мнения включают в себя вопросы заведомо более широкого тематического спектра. Поэтому получается, что на какой-то вопрос продуманные и обоснованные ответы могут давать лишь немногие респонденты, компетентные именно в этой проблеме. (Если оставаться в рамках этой теории, хорошо разбираться в проблеме означает иметь более разветвлённую систему стереотипов, адекватную реальности настолько, насколько больше интерпретаций категории мышления стереотипы эксперта предусматривают. Причём иногда случается, что ограниченная компетентность в некоей ограниченной области приводит к гипертрофии привычки втискивать в узкие рамки стереотипа то, что в него может быть втиснуто, и отбрасывать то, что в него не помещается).

Критика опросного метода, становится для Липпмана отправной точкой, для разделения общественного мнения и Общественного Мнения c большой буквы (видимо, вслед за Руссо в «Об общественном договоре»).

Общественное мнение с маленькой буквы — это то знание об окружающем мире, которое касается самих людей или интересно им, вытекающее из поведения других людей или всего того, что называется общественными событиями (public affairs). В таких случаях люди используют распространенные среди других людей и заимствованные заготовки стереотипных схем, интерпретаций, морали и т. д., направляющих игру воображения и само видение событий.

Общественное Мнение с большой буквы — это образ реальности, в соответствии с которым действуют группы людей или индивиды, действующие от имени групп, например, государственные деятели. Начиная с этого разграничения, Липпман, уже как социолог и политолог, приступает к критике демократии, ранние теории которой наивно предполагают, что сами по себе общественные мнения максимизируют общественную полезность принимаемых политических решений. Отсюда, основная задача демократии сделать так, чтобы в современном ему обществе Общественное Мнение формировалось, влияло и учитывалось бы разумно и рационально, будь то сферы управления или политики.

Библиография

• Липпман У. Общественное мнение / Пер. с англ. Т. В. Барчунова, под ред. К. А. Левинсон, К. В. Петренко. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2004. 384 с.
• Липпман У. Публичная философия. М.: Идея-пресс, 2004.

На английском

• A Preface to Politics (1913)
• Drift and Mastery (1914)
• Public Opinion (1922)
• The Phantom Public (1925)
• A Preface to Morals (1929)
• The Good Society (1937)
• The Cold War (1947)

Литература

• Фрумкина Р. Уолтер Липпман: свободный коллективизм! // Социальная реальность, 2006, № 4, С. 123—124.
• Печатнов В. О. Уолтер Липпман и пути Америки. М.: Международные отношения, 1994
• Семендяева О. Ю. Критический анализ концепций «стереотипа» в социальной психологии США // Социологические теории и социальные изменения в современном мире. М.: 1986. С. 184—196.
• Гуревич П. С. Стереотип // Современная западная социология. Словарь. М.: 1990. С. 332.
• Ослон А. Уолтер Липпман о стереотипах: выписки из книги «Общественное мнение» // Социальная реальность, 2006, № 4, C. 125—141.

Отрывок, характеризующий Липпман, Уолтер

– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.