Сопрано

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Лирическое сопрано»)
Перейти к: навигация, поиск
Основные вокальные диапазоны
Женские

Мужские

Сопрано (итал. soprano от sopra — над, сверх) — высокий женский певческий голос[1]. Рабочий диапазон: от первой октавы — До третьей октавы. Переходные ноты: ми2/фа2/фа-диез2.

Голоса «Сопрано» почти всегда отличаются гибкостью и блеском (Г. Панофка).

Также термин «сопранист» употребляется в отношении мужского вокала — контртенора, в наиболее высокой его тесситуре.





Разновидности

В русской музыкальной традиции принята следующая классификация разновидностей голоса сопрано[2].

Данный способ классификации применим во всех видах вокального искусства — в опере, в камерной музыке, в хоровом пении. Однако в оперном искусстве часто используется другая, более развёрнутая, классификация (от нижнего регистра — вверх).

Классификация Диапазон Характеристика
Драматическое сопрано ля малой октавы — до III октавы Мощный, тяжелый голос, плотно звучащий на протяжении всего диапазона. Богатый средний регистр (фа1—ре2). Верхние ноты более употребимы на forte, piano поддается трудно.
Лирико-драматическое сопрано ля малой октавы — до III октавы Промежуточный вид голоса между лирическим и драматическим. В зависимости от преобладания того или иного характера выделяются соответствующие признаки.
Лирическое сопрано до I октавы — ми III октавы Голос мягкого, задушевного тембра, несколько напоминающий звучание гобоя. Лучше всего звучат ноты второй октавы. Верхние тоны легко поддаются изменению силы звука.
Лирико-колоратурное сопрано до I октавы — ми (фа) III октавы У этого вида голоса силой и красотой выделяются ноты головного звучания. Отличается природной беглостью, легкостью, подвижностью, но уступает в этом колоратурному сопрано, при этом имея более звучную «середину», что позволяет певицам исполнять репертуар как лирического, так и лирико-колоратурного сопрано.
Колоратурное сопрано до I октавы — фа (соль-диез) III октавы и выше Очень высокий женский голос, способный петь всевозможные скачки, арпеджио, гаммообразные пассажи, с употреблением трелей, форшлагов и прочих украшений. По характеру звучания, верхние ноты колоратурного сопрано напоминают флейту или скрипку. Средние и нижние ноты звучат значительно слабее (в сравнении с верхними).

В западной традиции существует более «дробная» классификация. В частности, колоратурное сопрано подразделяют на 2 подтипа — драматическое и лирическое. Так, партию Царицы ночи в опере Моцарта «Волшебная флейта» чаще отдают исполнительнице с драматической насыщенностью в голосе, тогда как Цербинетту в «Ариадне на Наксосе» Рихарда Штрауса традиционно исполняют лёгкие, лирические «колоратуры». В российской традиции подобная дробность отсутствует.

Классические оперные партии сопрано

Партии сопрано в опереттах и мюзиклах

Известные певицы сопрано

Бритни Спирс, Анна Нетребко, Бэла Руденко, Валентина Толкунова, Евгения Мирошниченко, Клара Кадинская, Антонина Нежданова, Рене Флеминг, Натали Дессей, Диана Дамрау, Ламара Чкония, Селин Дион, Ариана Гранде, Мэрайа Кэри, Эми Ли, Бьорк, Элли Голдинг, Эния, Хейли Уильямс, Джанет Джексон, Жанель Монэ, Кейт Буш, Лара Фабиан, Тейлор Свифт, певица МакSим, Сия Ферлер, Анджела Георгиу, Мария Каллас, Рената Тебальди, Мирелла Френи, Леонтин Прайс, Джоис Дидонато, Лючия Поп, Чечилия Бартоли, Ольга Перетятько, Анна Герман.

См. также


Напишите отзыв о статье "Сопрано"

Примечания

Литература

В Викисловаре есть статья «сопрано»

Отрывок, характеризующий Сопрано

Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.