Литвиненко-Вольгемут, Мария Ивановна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мария Ивановна
Литвиненко-Вольгемут
Основная информация
Имя при рождении

Мария Ивановна Литвиненко

Полное имя

Марiя Iванiвна Литвиненко-Вольмегут

Дата рождения

1 (13) февраля 1892(1892-02-13)

Место рождения

Киев,
Российская империя

Дата смерти

3 апреля 1966(1966-04-03) (74 года)

Место смерти

Киев,
Украинская ССР, СССР

Годы активности

19121953

Страна

Российская империя Российская империяСССР СССР

Профессии

камерная певица,
оперная певица, актриса, педагог

Певческий голос

лирико-драматическое сопрано

Коллективы

КУАТОБ им. Т. Шевченко

Награды

Мария Ивановна Литвине́нко-Во́льгемут (укр. Марiя Iванiвна Литвиненко-Вольмегут; по мужу — Вольгемут; 18921966) — советская украинская оперная певица (лирико-драматическое сопрано), актриса, педагог. Народная артистка СССР (1936)[1]. Лауреат Сталинской премии первой степени (1946).





Биография

Мария Литвиненко родилась 1 (13) февраля 1892 года (по другим источникам − 25 января (6 февраля1895 года[2]) в Киеве, в семье рабочего завода «Арсенал».

С семи лет пела в церковном хоре, где овладела нотной грамотой и первоначальными основами певческого искусства. С 1901 по 1906 училась в приходском училище при заводе «Арсенал». С 14 лет участвовала в спектаклях украинского любительского музыкально-драматического кружка.

С 1908 по 1912 годы обучалась пению в Киевской музыкальной школе Н. А. Тутковского (класс вокала М. Алексеевой-Юневич). Училась также в Киевском музыкальном училище (ныне Киевский институт музыки имени Глиэра) также у М. Алексеевой-Юневич.

В 1912—1914 годах — солистка первого украинского музыкально-драматического Театра Н. К. Садовского в Киеве. Актёрскому мастерству училась у актрисы театра М. К. Заньковецкой.

В 1914—1916 годах — солистка Театра музыкальной драмы в Петрограде. С ноября 1916 по февраль 1917 пела в Киевской опере (антреприза М. Ф. Багрова).

С 1917 года активно участвовала в концертах агитбригады по обслуживанию войск Красной Армии на фронтах Гражданской войны. С 1918 года принимала участие в спектаклях Театра Н. К. Садовского.

В 1919 году, в Киеве вместе с режиссёром Л. Курбасом и художником А. Г. Петрицким участвовала в организации и входила в состав первого украинского советского оперного театра «Украинская музыкальная драма», просуществовавшего до сентября 1919 года.

В 1920—1922 годах — солистка организованной ею труппы «Первого трудового кооператива украинских артистов» (Украинский народный театр) в Виннице, в 1922—1923 годы пела в Киевском оперном театре им. К. Либкнехта (ныне Национальный академический театр оперы и балета Украины имени Т. Шевченко). В 1923—1935 годах — солистка Харьковской русской оперы (с 1925 — Украинская государственная столичная опера, ныне Харьковский национальный академический театр оперы и балета имени Н. В. Лысенко), в 1925 году пела в Краснодаре. С 1926 года одновременно выступала в спектаклях Украинского народного театра, с 1928 — Первого передвижного государственного рабочего оперного театра (ГРОТ), в составе которого гастролировала в Полтаве, Кривом Роге, Днепропетровске, Сумах, Запорожье, Николаеве, Кременчуге.

В 1935—1953 годах — солистка Киевского театра оперы и балета им. Т.Г. Шевченко.

С 1941 года до окончания войны находилась с театром в Уфе (до 1942), затем в Иркутске (1942—1944). Выезжала на Юго-Западный фронт, где пела перед воинами на фронте и перед ранеными в госпиталях.

Репертуар певицы насчитывал около 80 партий. Считалась одной из лучших исполнительниц вагнеровского репертура, была первой в СССР исполнительницей роли Турандот в одноимённой опере Дж. Пуччини.

Выступала также и как камерная певица. Репертуар включал произведения Н. Лысенко, Я. Степокого, К. Стеценко, М. Глинки, А. Даргомыжского, П. Чайковского, Н. А. Римского-Корсакова, С. Танеева, С. Рахманинова, Ц. Кюи, Ф. Шуберта, И. Брамса, Ф. Шопена, Э. Грига. Для певицы писали произведения Л. Ревуцкий , Б. Лятошинский, Г. Майборода, Ю. Мейтус, О. Тактакишвили, Б. Мокроусов и др.

Участвовала в концертах на заводах, фабриках, в клубах, где вела большую работу по популяризации украинского оперного искусства. Исполнительница украинских народных песен.

Гастролировала (вместе с И. С. Паторжинским) во многих городах СССР и за рубежом: Югославия (1945), Франкфурт-на-Майне (Международная музыкальная выставка), Берлин, Мюнхен, Гамбург, Лейпциг.

Записывалась на грампластинки.

Автор многих статей о музыке, воспоминаний о своей жизни и жизни современников.

С 1920 по 1922 годы преподавала в Винницкой народной консерватории, в 1930-х годах занималась с молодыми певцами в Харькове и Киеве, в 1944—1964 годах преподавала в Киевской консерватории им. П. Чайковского (ныне Национальная музыкальная академия Украины имени П. И. Чайковского). С 1946 годапрофессор.

С 1947 года была членом жюри конкурсов вокалистов.

Член ВКП(б) с 1944 года. В 1935 году была делегатом 7-го Всесоюзного съезда Советов СССР.

Мария Литвиненко-Вольгемут скончалась 3 апреля 1966 года. Похоронена в Киеве на Байковом кладбище.

Звания и награды

Творчество

Роли в театре

Театр Н. К. Садовского

Театр музыкальной драмы (Петроград)

Первый трудовой кооператив украинских артистов (Украинский народный театр) (Винница)

Харьковский театр оперы и балета

Киевский театр оперы и балета им. Т. Шевченко

Другие роли

Фильмография

  • 1936 — «Наталка Полтавка» (фильм-опера) — озвучивание партии Наталки
  • 1952 — Концерт мастеров украинского искусства (фильм-спектакль) — Одарка (в дуэте, из оперы «Запорожец за Дунаем»)
  • 1953Запорожец за Дунаем (фильм-опера) — Одарка

Память

  • В 1977 году в Киеве на доме, где жила певица, по адресу ул. Пушкинская 20-А, была установлена мемориальная доска (скульптор А. П. Олейник, архитектор В. Г. Гнездилов)

Напишите отзыв о статье "Литвиненко-Вольгемут, Мария Ивановна"

Примечания

  1. Музыкальная энциклопедия. Гл. ред. Ю. В. Келдыш. Том 3. Корто — Октоль. 1104 стб. с илл. М.: Советская энциклопедия, 1976 год
  2. [narnecropol.narod.ru/litvinenko_volgemut.htm Мария Литвиненко-Вольгемут]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Литвиненко-Вольгемут, Мария Ивановна

– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.