Литература Великого княжества Литовского

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Возможно, эта статья содержит оригинальное исследование.
Добавьте ссылки на источники, в противном случае она может быть выставлена на удаление.
Дополнительные сведения могут быть на странице обсуждения. (23 июня 2013)

Литература Великого княжества Литовского ― литература, сложившаяся в XIV—XVIII веках на землях Великого княжества Литовского (нынешняя Белоруссия, Литва, частично Украина, Россия и Польша). Многоязычная литература Великого княжества Литовского развивалась на западнорусском, старославянском (церковнославянском), польском, латинском и литовском языках. Представлена различными жанрами — летописанием, историческими хрониками, повествовательными и описательно-беллетризованными формами, поэзией, публицистикой, драматургией.

Одной из особенностей литературы была её поликонфессиональность: наряду с религиозными православными произведениями существовали католические, протестантские, униатские. Разница религиозных взглядов привела к возникновению полемической литературы, также давшей ряд талантливых авторов.





Истоки литературы Великого княжества Литовского

В XII—XIII веках на территории будущего Великого княжества Литовского литературным творчеством занимались православные монахи-книжники, среди которых наиболее известны Кирилл Туровский, Евфросиния Полоцкая, Авраамий Смоленский и Климент Смолятич[1]. Сохранилось наследие Кирилла Туровского: 8 «слов» (поучений), 3 притчи, около 30 молитв и несколько канонов. Евфросиния Полоцкая переписывала и распространяла книги, «писала летописи» и оригинальные произведения. В конце XII—XIII веке на этих землях было создано первое агиографическое произведение — «Житие Евфросинии Полоцкой»[2][3].

Архимандриту Авраамию Смоленскому приписывают «Слово о небесных силах, чего ради создан был человек», «Слово о мытарствах и страшном суде», «Сказание о замогильной жизни». В «Житии» Авраамия Смоленского герой вступает в борьбу не с язычниками, а с единоверцами и духовенством[4]. Из произведений митрополита Климента Смолятича сохранилось «Послание Фоме просвитеру», где толкуются библейские тексты, заметно знание автором философии Платона и Аристотеля[5].

Напишите отзыв о статье "Литература Великого княжества Литовского"

Литература в XIV—XV веках

В XIV веке в Великом княжестве Литовском имели хождение произведения канонической литературы, жития святых, патерики, разнообразные сборники «слов». Из Евангелий, переписанных в XIII—XIV веках, известны Полоцкое, Лавришевское, Оршанское, Мстижское, Друцкое. Они свидетельствуют о довольно высоком мастерстве книжников в оформлении рукописей[6].

Общегосударственным письменным языком при великом князе литовском Ольгерде стал западнорусский[7]. Это подвигло к появлению в XV веке на западнорусском языке таких известных произведений, как «Страсти Христовы» и «Житие Алексия, человека Божьего»[8]. Событий Великого княжества Литовского касаются Смоленская летопись второй половины XIV-начала XV века (сохранилась в отрывках в составе русских летописных сводов XV века) и «Хожение Игнатия Смолянина», написанное в конце XIV или в начале XV века. Хотя эти памятники хронологически лежат на грани двух эпох ― эпохи раздробленности и эпохи объединения в границах одного государства, они созданы ещё в русле былых литературных и языковых традиций. В другом ключе написаны летописные «Чудеса святого Николая в Лукомле» (конец XIV в.)[9].

Историко-литературные сочинения летописного характера, созданные в XIV—XVII веках на территории Великого княжества Литовского, по предложению белорусского историка Николая Улащика названы белорусско-литовскими летописями. Это четыре отдельных произведения: Летописец великих князей литовских[10], Белорусско-литовская летопись 1446 года (первый свод), Хроника Великого княжества Литовского и Жомойтского (второй свод)[11], «Хроника Быховца».

Расцвет регионального летописания свидетельствовал о росте исторического самосознания и укрепления государственности. Отдельные произведения, включённые в состав летописей (например, первое самостоятельное историческое сочинение — «Похвала Витовту»), ознаменовали зарождение панегирического жанра светского направления, а «Летописец великих князей литовских» — исторической беллетристики[12]. Белорусско-литовские летописи насыщены легендами, преданиями, вставными воинскими повестями, но структура их иная, нежели, допустим, в «Повести временных лет». Погодичная форма записей в них сочетается с ретроспективным взглядом в прошлое, стиль летописей более лаконичен и выразителен[13]. Они позже стали источниками исторических хроник Матея Стрыйковского, Александра Гваньини и Мартина Бельского[14].

К литературным произведениям этого времени относится «Изложение о православной истинной вере» Спиридона, который в 1474 или в 1475 годах в Константинополе был рукоположен митрополитом киевским. Согласно летописям, Спиридон подкупил патриарха и его рукоположили «повелением турецкого царя»[15]. Видимо, это и стало причиной, почему в Великом княжестве Литовском его не приняли. Первая часть «Изложения» рассказывает о семи вселенских соборах. Затем Спиридон пишет о себе, о своем рукоположении в митрополиты. Автор стремится оправдать свои претензии на митрополитскую кафедру и показать приверженность православию. Уже принявший схиму и заключённый в Ферапонтовом монастыре, в возрасте 90 лет Спиридон написал произведение под названием «Послание о Мономаховом венце» ― рассуждение о династии русских князей и богоявленности княжеской власти[16].

В 1476 году подскарбием земским Великого княжества Литовского неким «отцом Иоанном» было сочинено послание под названием «Посольство к папе Римскому Сиксту IV от духовенства, и от князей, и от господ русских». Его также подписали киевский митрополит Мисаил, архимандрит Киево-Печерской лавры Иоанн и другие духовных и светские лица Великого княжества Литовского[17]. Это произведение, являясь панегириком папе Сиксту IV, тем не менее, пытается противостоять попыткам Рима лишить православную церковь самостоятельности[18].

Григорий Цамблак происходил из знатного валашского рода, образование получил в Тырновском монастыре, около 1400 года стал монахом, игуменом сербского монастыря. В 1409 году в Киеве он познакомился с великим князем Витовтом, после чего предпринял все усилия, чтобы получить митрополичью должность в Великом княжестве Литовском. Новогрудский Собор западнорусских епископов в 1415 году рукоположил Цамблака во митрополиты киевские и литовские. Но Константинополь его не утвердил. Москва тоже не желала видеть Цамблака митрополитом. После недолгого пребывания в Вильно, Цамблак жил в Сербии, затем в Молдавии. Он написал около 40 проповедей на церковнославянском, известны 26 ― это дидактические послания, отклик на церковные праздники и события религиозной жизни: «Похвальное слово Евфимию Тырновскому», «Како держат веру немцы» и др. Самое интересное его произведение ― «Слово о мучениях Иоанна Нового в Белграде». Работы Цамблака переписывались в монастырях ВКЛ, проповедники ему подражали. Московский митрополит Макарий поместил сочинения Цамблака в своей Четьи-Минеи[19][20].

Сын дрогобычского шляхтича Юрий Дрогобыч-Котермак окончил Ягеллонский университет в Кракове и со временем стал ректором Болонского университета и королевским лекарем. В 1482 году по заказу папы Сикста IV он составлял астрологическое предсказание на будущий год, и параллельно написал на латыни книгу «Прогностическая оценка текущего 1483 года» (Рим), где наравне с предсказаниями затмений, болезней и пр. поместил известные ему различные астрономические и географические сведения[21]. Также известны его «Трактат о солнечном затмении 20 июля 1478», «Трактат из шести разделов о солнечном затмении» (1490). Написал несколько стихотворений, адресованных Сиксту IV. Способствовал изданию «Часослова» — первой книги на западнорусском языке. Работы Юрия Дрогобыча были известны в Европе, их переводил немецкий историк Хартман Шедель, высоко отзывался профессор-метеоролог Густав Гельман[22].

Помимо оригинальной, в Великом княжестве Литовском довольно активно развивалась и переводная литература. Обычно на старославянский язык переводились основные христианские книги (Библия, Евангелия, списки Псалтыри)[23], позднее — обработки библейских сюжетов (апокрифы, жития, поучения, послания, «слова», хроники), затем — сборники афоризмов из Библии и книг античных авторов, среди них наиболее известны «Пчела», дидактические христианские повести «Об Акире Премудром», «История о Варлааме и Иоасафе».

Распространились переводные светские эпические произведения: героическая повесть «Девгениево деяние», «Сказание об индийском царстве», «Повесть о разорении Иерусалима» («Иудейская война») Иосифа Флавия. Они пользовались популярностью вплоть до XVII века[24].

Напишите отзыв о статье "Литература Великого княжества Литовского"

Литература в XVI веке

Новый этап литературного развития начался в XVI веке. Он был связан с социальными, политическими и культурными преобразованиями в обществе, обусловленными проникновением в Великое княжество Литовское идей Возрождения, Реформации, изменениями в миропонимании, возникновением книгопечатания. Культура Великого княжества Литовского, творчески осмысливавшая античную и современную ей западноевропейскую традиции, в середине XVI века уже могла представить ярких писателей[25].

Первые книги Библии, переведённые доктором медицины из Полоцка Франциском Скориной на местный извод церковнославянского языка, были напечатаны в 1517—1519 годах в Праге, последующие книги — в 1522—1525 годах в Вильне. Только в Праге Скорина издал 24 книги. Он стал также начинателем жанра предисловий в литературе[26].

Этот период характеризуется появлением многочисленных произведений делового назначения (грамоты, акты, письма и др.), приведших к оформлению местной юридической мысли в Литовских Статутах: 1529 (одном из первых в Европе систематизированном своде законов по всем отраслям права), 1566 и 1588 годов[27].

Одним из первых поэтов-латинистов Великого княжества Литовского был Николай Гусовский, лирико-эпическая поэма которого «Песнь о зубре» (Carmen Nicolai Hussoviani de statura, feritate ac venatione Bisontis) по мироощущению отличается ренессансным характером, а по образности является реалистически-конкретной[28]. Элегический двустих поэмы с внутренними рифмами (сочетание гекзаметра с пентаметром) даёт богатый звуковой и ритмический рисунок строки. Вторая, менее известная поэма Гусовского ― «Новая и знаменитая победа над турками в июле месяце» (Краков, 1524) — посвящена победе над турками под Трембовлем в 1524 году и написана им за один день. Тогда же в Кракове им создана поэма «Жизни и деяния святого Гиацинта» (1525), написанная ко дню чествования святого монаха-доминиканца Гиацинта[29].

Первый известный нам поэт этого времени с территории современной Украины ― новолатинский поэт Павел Русин (Павел из Кросно), учившийся в Германии и Краковской академии. Его творческое наследие насчитывает около 4000 строк, объединённых под названием «Pauli Crosnensis Rutheni Carmina» (Вена, 1509)[30]. Одно время он был учителем Николая Коперника. Русский учёный И. Н. Голенищев-Кутузов писал, что «в своих книгах магистр Павло неизменно называл себя русином», польский литературовед А. Елич дополняла, что он «считал себя русином и подписывался Паулюс Рутенус»[31].

Одной из первых отдельных стихотворных книжек были 12 двустиший Андрея Рымши на латинском ― «Которого ся месяца што за старых веков диело короткое описание» (1571). В этой своеобразной хронике говорилось о 12-ти библейских событиях, связанных с определенными днями (25 декабря ― Рождество Христово, 6 января ― праздник Трех царей и т. д.). В последней четверти XVI века стихи появляются в сборниках Киевского и Загоровского монастырей, выходит «Скарга нищих к Богу»[32]. Интересно его повествование о военных подвигах князя Кшиштофа Радзивилла[33]. Панегирический характер носит стихотворение Яна Пашкевича «Полска квитнет лациною…», большое распространение получают эпиграммы — риторическо-образные прославления магнатских гербов[34].

Со второй половины XVI века начинают выходить первые украинские стихи («пашквиль» Я. Жоравницкого, 1575; вирши Герасима Смотрицкого в «Острожской библии» (1581). Появляются лексикологические труды — «Грамматика славенска языка» (1586), «Адельфотес» (1591) Арсения Элассонского, «Наука ка читаню и розуменню писма словенскаго и грамматика» (1596) Лаврентия Зизания[35].

В начале XVII века появляются первые драматические опыты — вирши-декламации и диалоги: «На рождество господа бога…» (1616) Памвы Берынды, автора крупнейшего лексикологического труда «Лексикон словеноросский» (1627)[36].

Впоследствии, с переходом восточноукраинских земель к Речи Посполитой в результате Люблинской унии, часть поэтов стала писать на польском и латинском языках (Д. Наборовский, Соломон Рысинский). Появилась историческая проза — «Письма» оршанского старосты Филона Кмиты-Чернобыльского[37], «Дневник» (1564) Фёдора Евлашовского[38].

Выдающимся деятелем реформационного течения был Симон Будный писавший на западнорусском, польском и латинском языках. Ему принадлежит Катехизис (Несвиж, 1562) с антиклерикальным предисловием, перевод Нового Завета (1574). Согласно польскому историку Г. Мерчингу, который причислял Будного к польскому просвещению, Будный первым в мире предпринял попытку всесторонней критики текстов Нового завета[39]. Примечательны полемические трактаты Будного, в том числе сочинение «О светской власти» (1583)[40].

Менее богато в количественном отношении наследие современника и единомышленника Будного — Василия Тяпинского. Он перевёл на западнорусский язык Евангелие (1570-е), в предисловии к которому писал о равнодушии духовенства и князей к насущным проблемам страны, об их пренебрежительном отношении к родному языку[41].

Профессор Падуанского университета, а с 1555 года протестантский министр Пётр из Гонёндза активно участвовал в антитринитарских синодах, полемизировал с Будным, отрицая церковно-теологическую и философскую схоластическую традицию, выступал против частной собственности. За книгу «О сыне Божьем, человеке Христе» (Краков, 1556) его отлучили от церкви. По приказу Николая Радзивилла «Чёрного» тираж книги был уничтожен. Сохранились только религиозно-полемические произведения Петра, изданные в Венгруве примерно в 1570 году[42].

В связи с унией, 1570-е годы дали интересную полемическую литературу как со стороны православного духовенства, так и католического («О единстве церкви Божией» Петра Скарги, 1577, («Апокрисис» Христофора Филалета, 1597; «Фринос» Мелетия Смотрицкого, 1610; «Диариуш» Афанасия Филипповича, 1646)[43].

Известно около 60-ти полемических сочинений, которые можно условно разделить на три вида: до 1596 года — отрицание православными писателями идеи церковной унии, отрицание святости папы римского; до 1620 года — Брестской унии; до войны 1648—1654 годов, когда полемика исчерпала себя: открытые письма, полемические трактаты, памфлеты на церковнославянском, западнорусском, польском и латинском языках[44]. Полемика началась с выходом в 1566 году книги краковского профессора-иезуита Бенедикта Гербеста «Wypisanie drogi» («Описание дороги»), где он рассказывал о своем путешествии во Львов и другие города Русского воеводства и выражал уверенность в скором объединении католической и православной церквей на условиях Ферраро-Флорентийского собора[45][46].

Писатель и ученый Мелетий Смотрицкий в полемическом произведении «Тренос, то есть плач единой всемирной апостольской восточной церкви с объяснением догматов веры» (1610) писал о гонимой православной церкви и её несчастных прихожанах ― крестьянах и мещанах[47][48].[49].

Выдающимся полемистом был монах и писатель Иван Вишенский, живший во второй половине XVI — первой четверти XVII века. Уйдя из Луцка, он 40 лет жил в Афонском монастыре, много путешествовал. До нас дошло 17 его произведений («Разоблачение дьявола-светодержца», «Послание к ушедшим от православной веры епископам», «Короткословный ответ Петру Жалобе» и др.). В 1598 в Острожской «Книге» он опубликовал послание Константину Острожскому и православным, написанное им от имени монахов Афона. Около 1600 на Афоне издал «Книжку», куда вошли «Извещение краткое», «Писание до всех обще, в Лядской земли живущих», послание князю Константину Острожскому и епископам, а также «Обличение диавола-миродержца» и др. В 1600—1601 гг. Вишенский издал полемический «Краткословный ответ» католическому теологу Петру Скарге[50][51].

Игумену Троице-Сергиева монастыря Артемию, сбежавшему в 1554 от царя Ивана Грозного в Слуцк, принадлежит 14 посланий, написанных западнорусским полууставом, обращенных к царю. Из 14 посланий 9 направлены против протестантского движения в Великом княжестве Литовском[52].

На язык, близкий к украинскому народному, Михалом Василевичем и архимандритом Пречистенского монастыря на Ровенщине Григорием по заказу княгини Анастасии Заславской (урожденной Гольшанской) переводится с церковнославянского («Пересопницкое Евангелие», 1556—1561), название которого происходит от местечка Пересопница на Ровенщине. Рукописная книга оформлена орнаментом в духе Возрождения. Среди исторических хроник и повествований выделяется «Краткая Киевская летопись» (XV—XVI вв.)[53]. При монастырях появились Густынская, Острожская, Межигорская летописи[54].

Первой книгой на литовском языке, выпущенной в Великом княжестве Литовском, стал лютеранский катехизис Мартинаса Мажвидаса, изданный в Кенигсберге (1547) [55]. В стихотворном обращении к литовцам звучит призыв обращаться к христианству, при этом пользоваться родным языком, чтобы и простой люд понял суть учения. Об этом говорили и проповеди («Постилла») И. Бреткунаса. В самой же Литве первые литовские книги были изданы иезуитами. Каноник М. Даукша адаптировал для народа катехизис и проповеди («Постилла Даукши», 1595), где в предисловии осуждал шляхту, презирающую родной язык, потому что с гибелью языка исчезнет, как он считал и литовский народ[56].

Епископ самогитсккий (жемайтский) Мельхиор Гедройц ратовал за сохранение государственности княжества после Люблинской унии, содействовал подготовке ксендзов, владевших литовским языком, помогал изданию литовских книг. Так, он выпустил «Постилу католическую» Якуба Вуека (1599) в переводе Микалоюса Даукшы, перевод катехизиса, сделанный иезуитом Ледесмой ― «Катехизис, или наука, необходимая каждому христианину», 1595. Известно одно собственное произведение Гедройца: «Элегия на смерть Катерины Волович» (Elegia in mortem Catharinae Wolowicz, Regiomonti, 1561)[57].

Секретарь королей Сигизмунда Августа, Стефана Батория и Сигизмунда Вазы правовед Андрей Волан известен как блестящий полемист-протестант. Предположительно, он, полемизируя со Станиславом Ореховским, защищая Николая Радзивилла Рыжего и протестантов, выпустил на латинском языке сочинение «Разговор поляка с литвином» («Rozmowa polaka z litwinem»), за которым следует целый ряд полемических трудов, в основном по богословским вопросам. Из них можно выделить «О счастливой жизни, или высшее человеческое добро» (Вильно, 1596). Волан участвовал во многих диспутах, полемизируя с А. Поссевино, Скаргой. Он автор около 40 произведений на латыни, — политических, правовых трактатов, богословских трудов против католиков-иезуитов, посланий, проповедей. Работы Волана выходили в Вильно, Кракове, Данциге. Примечательно его сочинение «De politica hominum societate» (1572), где рассматриваются вопросы равенства сословий. Работы Волана были внесены католической церковью в «Индекс запрещённых книг». Именем Андрея Волана названа улица в Вильнюсе[58] [59].

Упоминавшийся выше переводчик Библии на польский язык, автор и составитель религиозных текстов, иезуит Якуб Вуек был ректором Виленской иезуитской академии. Известны его проповеди, изданные в Кракове и Познани. Автор первого католического польского перевода Библии, одобренного папой Климентом VIII[60].

Украинский «Демосфен», как его называли, философ Станислав Ореховский (Роксолан) выпустил труд «Напутствие польскому королю Сигизмунду Августу», затем книгу о православном крещении («Baptismus Ruth»), доказывавшую, что особой разницы между православием и католичеством нет[61].

Профессор Виленской иезуитской академии, польский философ и богослов Мартин Смиглецкий известен как активный полемист Великого княжества Литовского. Украинец по происхождению, он в Риме изучал теологию и философию, был ректором ряда иезуитских учебных заведений. М. Смиглецкий являлся ярым противником арианства. По своим лекциям, читанным в Виленской академии, он написал двухтомный труд «Логика» (1618), где, опираясь в рассуждениях на воззрения Фомы Аквинского, анализировал «Логику» Аристотеля. Эта работа Смиглецкого неоднократно переиздавалась и пользовалась большим уважением у теологов. Смиглецкий написал также работу об экономике ― «О ростовщических процентах» (Вильно, 1596), на польском языке, рассчитанную на широкий круг читателей. Здесь он рассматривал крепостничество как пережиток рабства, несовместимый с христианской моралью. Что касается непосредственно ростовщичества, то он его определял как грех[62]. Известен новогрудский диспут Смиглецкого с поэтом и философом Юзефом Доманевским, который настолько приблизился в своих рассуждениях к атеизму, что его исключили из социнианской общины. На польском и латыни в Любче напечатаны в 1620—1623 гг. морально-назидательные стихи Доманевского «Жизнь сельская и городская», «Предостережения…» и др[63].

Настоятель прихода в местечке Лабгува (ныне Полесск в Калининградской области), а затем кенигсбергский пастор Йонас Бреткунас ― один из основоположников литовской литературы, переводчик Библии на литовский язык. Составил хроники Восточной Пруссии («Chronicon des Landes Preussen», 1578—1579), сохранившиеся неполностью. Переводил сочинения немецких протестантских теологов на литовский язык, в 1589 издал книгу церковных песнопений, песенник с нотами, первый литовский молитвенник. Самая главная его работа ― книга оригинальных и компиляционных проповедей (почти 1000 страниц) «Постилла» «Postilla, tatai esti Trumpas ir Prastas Ischguldimas Euangeliu, sakamuiu Baszniczoie Krikschonischkoie» (1591). Проповеди на литовском оказали влияние на развитие литовского языка, в особенности на его письменную структуру[64]/

Михалон Литвин (предположительно — Михайло Тышкевич), посол ВКЛ при дворе крымского хана, оставил в 1548—1551 гг. записки «О нравах татар, литовцев и москвитян» («De moribus tartarorum, lituanorum et moscorum»), изданные в Базеле в 1615. В них он сетовал на падение нравов, критиковал некоторые церковные обряды, недостатки в управление государством. Русский перевод записок с параллельным латинским текстом издан Н. В. Калачовым в «Архиве историко-юридических сведений, относящихся до России» (СПб., 1854, т. II)[65].

Ректор арианской школы в Ивье Ян Намысловский выпустил в Лоске учебник по логике «Пособие для овладения учением Аристотеля» (1586), в котором отвергал божественность Иисуса Христа, в 1589 у него вышел сборник стихов-афоризмов назидательного характера «Сентенции, необходимые в общественной жизни». В 1592 на польском языке издал работу «Анатомия и гармоничность христианского человека», в 1597 году «Обращение к братьям-евангелистам», где призывал кальвинистов к союзу с арианами в противодействии католической реакции. В 1598 выпустил полемическую работу «Каталисис», направленную против кальвинистской шляхты[66].

Виленский войт, секретарь королевский Августин Ротундус, активный сторонник независимости ВКЛ от Польши, принимал участие в редакции Статута Литовского. Ему приписываются латиноязычные сочинения «Литовская хроника или история» и «Краткая история литовских князей» в одном из экземпляров третьей редакции Статута. В них излагается версия происхождения великих князей литовских от древнеримского патриция Палемона, содержится призыв возобновить использование латыни как настоящего языка литвинов[67].

Христофор Филалет ― церковно-религиозный деятель и писатель ВКЛ, автор выдающегося произведения полемической литературы «Апокрисис» (1597), направленного против Брестской унии и написанного в ответ на книги её апологетов П. Скарги и И. Поцея[68]. Предполагают, что под именем Фалалета выступал волынский протестант Мартин Броневский[69]. «Апокрисис» (по-гречески ответ) вышел под псевдонимом, ― видимо, автор опасался преследований. Автора не обнаружили, но книгу, несмотря на желание анонимного автора уберечь её «от огня человеческой злобы», сожгли. Сохранилось несколько экземпляров. Цель книги ― «показать нагу невинность, а противной стороны преступность», показать неправду «в нынешнем, а тем более в будущих веках, которые будут беспристрасно судить о вещах, заградить уста противникам, которые, если не отвечать им на клевету, найдут себе в этом повод торжествовать». Уже название первой части книги показывает, насколько смел и решителен автор ― «О соборных деяниях в Бресте духовных и светских лиц древней греческой веры и о преступлении митрополита киевского и владык владимирского, луцкого, полоцкого, пинского и холмского, от которых отстали те лица». Третья часть ― «О монархии или единовластии римских пап» ― отрицает право на единовластие папы римского: довольно смелое утверждение по тем временам. Анонимный автор назвал в предисловии свою книгу костью, которой униаты подавятся. Действительно, реакция была бурной: «Автор Апокрисиса наполнил свою книгу таким множеством непристойных и ложных вещей, что и сам дьявол, вылезши из ада, не смог бы сочинить большей неправды»[70].

В XVI веке в Великом княжестве Литовском появились в западнорусской обработке «Повесть о Бове», «Сказание о Мамаевом побоище», «Сказание о туровском монахе Мартыне», «Летописная повесть про монашеский постриг княгини Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволода». Тогда же на западнорусский язык стали переводиться западноевропейские романы, например, сохранившиеся в Летописи Красинского («Книга о Таудале рыцаре», XII в.)[71], «Повесть о Трыщане и Ижоте» ― популярная в европейской литературе легенда о Тристане и Изольде, роман «Александрия»[72], «Повесть о Трое»[73], «Повесть об Атиле», «Сказание о Сивилле-пророчице» ― о приходе Христа в предсказаниях Сивиллы, «История Варлаама и Иосифа» в редакции Симеона Полоцкого, «Шестикрыл» ― астрономическая книга Эммануэля Бен-Якоба, «Логика» Маймонида Аль-Газали, арабского учёного X века. Вышедшая в Польше в 1564 году «Хроника всего мира (Kronika wszystkyego swyata)» Мартина Бельского, где-то между 1564 и 1572 годами также переведена на западнорусский язык, с которого в 1584 году был сделан русский перевод[74].

К летописным произведениям обычно относят «Хронику Быховца», принадлежащую к третьему своду литовско-белорусских летописей, она создана в 1550—1570-х годах в районе Новогрудок―Слуцк. Найдена в библиотеке гродненского помещика А. Быховца, отсюда и название. Начинается хроника с князя Палемона и заканчивается разгромом крымских татар под Клецком (1506). В Хронике возвеличивается князь Витовт, его роль в военных сражениях. Польша преподносится как враг Великого княжества Литовского[75].

В конце XVI-начале XVII века создана Баркулабовская летопись. Есть предположение, что её автором был «житель белорусского городка Баркулабово и принадлежал к православному духовенству». Он записывал «известное ему как очевидцу или современнику; причем включал в свою хронику и записки других очевидцев или ходившие в то время по рукам универсалы, письма и др.» [76].

Напишите отзыв о статье "Литература Великого княжества Литовского"

Литература в XVII—XVIII веках

Духовная жизнь второй половины XVII―начала XVIII века характеризовалась культурным отступлением: забывались достояния эпохи Возрождения и Реформации, в науках и образовании стали доминировать схоластика и религиозная нетерпимость. Всё это стало определяющими принципами контрреформации. Однако условия развития культуры ВКЛ XVII—XVIII веков определили её специфичную черту — полилингвистический характер. Уроженцы Великого княжества Литовского писали на латинском, польском, часто на немецком и французском языках, но их произведения, позиция автора оставались духовно близкими к местным истокам[77].

Контрреформация оказала сильное влияние на шляхетскую культуру ВКЛ, и в особенности на литературу и искусство. Реформация, сражаясь за «дешевую церковь», отказывалась от внешнего и внутреннего украшения храмов. Контрреформация стремилась к величию и помпезности, к воздействию на чувства верующих синтезом разных видов искусства ― архитектуры, живописи, скульптуры, музыки, публичных театрализованных зрелищ. Во время торжественных богослужений, театрализованных шествий и представлений всё было подчинена единственной цели: склонить человека к мысли о тщетности земной жизни в пользу жизни небесной[78]. Господствующим художественным стилем эпохи контрреформации было изысканное барокко. Литература находилась в переходном этапе от средневекового состояния к художественным формам и идеям нового времени. Не развиваться она не могла, пусть и отмирали со временем жанры летописания, полемической и житийной прозы, панегирическое стихосложение, но рождались песенно-интимная лирика, юмористическая и пародийно-сатирическая поэзия, интермедия и др.

Литературная жизнь Великого княжества Литовского XVII—XVIII веков была тесно связана с литературной жизнью Речи Посполитой вообще, и являлась, в определенной степени, его слагаемым (хотя и дифференцированным). Через Варшаву, Краков и Вильно приходили новые западноевропейские течения, новые веяния. Литература ВКЛ второй половины XVII — середины XVIII века развивалась преимущественно под влиянием европейского барокко. Для письменности этой поры характерны разные идейные и стилевые тенденции, разные «штили» ― высокий, который соответствовал востребованиям элиты общества, средний с ориентацией на вкусы средней и мелкой шляхты, горожан, и низкий ― народный. Между этими тремя слоями шло взаимное проникновение художественных форм. Одними из наиболее значительных представителей тогдашней литературы являлись Симеон Полоцкий и Андрей (Ян) Белобоцкий. Именно их творчество стимулирует становление русской силлабической поэзии и распространение идей барокко в духовной жизни[79].

В XVII веке появилось много мемуаров («Диариуши» С. и Б. Маскевичей, Обуховичей, А. Каменского-Длужика, Афанасия Филипповича[80], воспоминания Я. Цадровского, С. Незабитовского, записи о военных походах Я. Сапеги и др. Возродился жанр проповеди (в творчестве Стефана Зизания[81], И. Поцея, Леонтия Карповича[82], М. Смотрицкого). Успешно развивалась ораторская проза светского направления (речи великого гетмана литовского Г. Ходкевича[83], Л. Сапеги)[84].

Ценными источниками культуры, быта и политической жизни Великого княжества Литовского стали городские хроники, из которых наиболее интересны Могилёвская хроника (Хроника Сурты-Трубницких) и Витебская летопись. Могилёвская хроника составлялась в течение нескольких лет разными людьми, начал её в 1693 году могилёвский купеческий староста Трофим Сурта, продолжили регент Юрий Трубницкий, его дети и внуки. Кроме собственных наблюдений, авторы использовали тексты летописей, документы могилёвского архива, свидетельства очевидцев, литературные произведения первой половины XVIII века. Написана в основном по-польски, часть на русском[85].

В 1768 году, на основе местной летописи Михаила Панцырного о событиях 896―1709 гг. и записей Чарновских, жителем Витебска Стефаном Аверкой составлена на польском языке так называемая Витебская летопись (Летопись Панцырного-Аверки; польск. Dzieje miasta Witebska). Её содержание ― краткие погодовые записи-сообщения, взятые в основном из польских хроник, ― исторические события Польши и Великого княжества Литовского, представляют интерес сведения о военных событиях конца XVII-начала XVIII веков. Даны списки витебских воевод, членов магистрата[86].

В первой половине XVII века появились сатирические произведения: в анонимной «Речи Мелешки» и «Послании к Обуховичу»[87] обличались нравы магнатов, оказавшихся под польским влиянием после Люблинской унии, оформившей образование федеративного государства Речи Посполитой, и Брестской унии. Возникло множество социально-бытовых сказок, образцов песенной лирики, — то есть барокко синтезировало средневековые и ренессансные традиции, литературные и фольклорные истоки. В литературе происходила демократизация героя, стиля, особенно в интермедиях (вставки между актами школьной драмы, многоактная «Комедия» К. Марашевского, 1787), поставленная в Забельском доминиканском коллегиуме[88].

Ректор Виленской академии иезуит Альберт (Войцех) Виюк-Коялович кроме ряда полемических сочинений, обращенных к кальвинистам, и богословских трактатов, оставил ряд сочинений по истории Литвы и Западной Руси, представляющие интерес и сейчас. Основной его труд ― «История Литвы». Для автора «История Литвы» ― это история независимого Великого княжества Литовского до Люблинской унии. Коялович представляет ВКЛ как державу, относящуюся к западноевропейскому сообществу. Собственно, книга ― это концепция государственного патриотизма[89].

Фёдор (Теодор) Евлашевский из шляхетского рода герба Топор был подсудком в Новогрудке, избирался от новогрудской шляхты в варшавский сейм, являлся одним из авторов «Трибунала Великого княжества Литовского» ― уголовного кодекса ВКЛ[90]. Его дневник-воспоминания (1603—1604), написанный на западнорусском языке с заметным влиянием польского, — ценный источник сведений о политической жизни, истории и быте шляхты Великого княжества Литовского второй половины XVI века. Это одно из самых ранних мемуарных восточноевропейских произведений. Дневник обнаружил и опубликовал в 1886 году с предисловием в «Киевской старине» историк В. Антонович[91]. Евлашовскому приписывается авторство термина «Золотой век белорусской истории», о первых семидесяти летах XVI века. Уже в наше время украинский писатель Юрий Щербак защитил по «Дневнику» кандидатскую диссертацию. Как он отмечает в автореферате, "детальный источниковедческий анализ дневника, исследования мировоззренческих позиций автора представляет особую ценность для изучения ментальности и мировоззрения человека излома средневековья, а также начал мемуаристики на территории Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, как первых проявлений артикулированного самоосознания «эго»[92].

Выходец из новогрудской шляхты Юзеф Бака учился в Виленской академии, преподавал в иезуитских коллегиумах Великого княжества Литовского, доктор богословия. Писал на латинском и польском языках, издал несколько книг духовной прозы и две книги стихов (1766). Стихи считались современниками просто-напросто бессмысленными. Но после переиздания их Владиславом Сырокомлей в 1855 году, признание Баки с конца XIX — начала XX веков росло от десятилетия к десятилетию. Ныне Юзеф Бака считается в Польше лучшим поэтом позднего барокко[93]. О творчестве Бака писали Чеслав Милош, Станислав Гроховяк, Ярослав Марек Рымкевич. Его сравнивают с Джоном Донном и другими английскими поэтами-метафизиками[94].

Княгиня Франтишка Урсула Радзивилл ― первая писательница в Великом княжестве Литовском.[95] Она написала около 80 стихотворений, 16 назидательных трагедий и комедий на польском и французском языках, 17 либретто для несвижского домашнего театра. В одних пьесах она говорила о необходимости просвещения, в других осуждала неверных мужей, но доминирующей темой была любовь. Произведения Франтишки Радзивилл опубликованы отдельной книгой лишь после её кончины, став для потомков ценным историко-литературным документом Великого княжества Литовского[96].

Примечания

  1. ↑ Довнар-Запольский М. В. Просвещение и литература // [www.manarchija.org/dz2#7 История Белоруссии]. — Мн.: Беларусь, 2011. — 591 с. — 1800 экз. — ISBN 978-985-01-0-0933.
  2. ↑ [starbel.narod.ru/zhytyefr.htm Кніга жыцій і хаджэнняў] / Уклад. А.А. Мельнікаў. — Мн.: Мастацкая літаратура, 1994. — С. 25-41. — 503 с.
  3. ↑ [epolotsk.com/page-al-alias3411.html Житие Евфросинии Полоцкой] 147-148. Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI-первая половина XIV в.. Проверено 16 ноября 2013.
  4. ↑ Конявская Е. Л. К вопросу об особенностях «Жития Авраамия Смоленского» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — М., 2001. — № 1(3). — С. 111-113.
  5. ↑ [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4019 Климент Смолятич]. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Проверено 6 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENiht0VH Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  6. ↑ [feb-web.ru/feb/ivl/vl3/vl3-4932.htm Белорусская литература. О жанрах]. Фундаментальная электронная библиотека: Русская литература и фольклор. Проверено 16 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6DU2OdL Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  7. ↑ Русанівський В. М. [litopys.org.ua/ukrmova/um20.htm Захiдноруська писемна мова]. Проверено 16 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6DW0Ea4 Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  8. ↑ [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2172 Житие Алексия, человека Божьего]. Ин-т Русской литературы (Пушкинский дом) РАН. Проверено 16 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6DWeNRZ Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  9. ↑ Тихомиров М. Н. [starbel.narod.ru/lukoml.htm Чудеса святого Николая в Лукомле] // Сибирское отделение РАН Описание Тихомировского собрания рукописей. — М.: Наука, 1968. — С. 191-192.
  10. ↑ Чемерицкий В. [knihi.com/anon/Letapis_Vialikich_Kniaziou_Litouskich.html Летописец великих князей литовских] (белор.). — Мн..
  11. ↑ Назаров В. Д. [bse.sci-lib.com/article069940.html Летописи белорусско-литовские] // Большая советская энциклопедия. — М., 1969—1978.
  12. ↑ Улащик Н. Н. Введение в изучение белорусско-литовского летописания / Академия наук СССР, Ин-т истории СССР. — М.: Наука, 1985. — 259 с.
  13. ↑ Чамярыцкі В. А. [adverbum.org/st-czamiarycki.htm Беларускія летапісы як помнікі літаратуры. Узнікненне і літаратурная гісторыя першых зводаў]. — Мн.: Наука и техника, 1969. — 192 с.
  14. ↑ Семенчук А. А. [kamunikat.org/usie_knihi.html?pubid=410 Белорусско-литовские летописи и польские хроники. Учебное пособие]. — Гродно: Гродненский гос. ун-т им. Янки Купалы, 2000. — 163 с. — ISBN 985-417-206-6.
  15. ↑ [psrl.csu.ru/toms/Tom_06.shtml Полное собрание русских летописей]. — СПб, 1853. — Т. 6. — С. 233. — 364 с.
  16. ↑ Алексеев А. И. «Спиридон рекомый, Саввы глаголемый» (Заметки о сочинениях киевского митрополита Спиридона) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. — 2010. — № 3 (41). — С. 5-16.
  17. ↑ Пелешенко Ю. В. «Посольство киевского митрополита Мисаила к папе римскому Сиксту IV» как памятник украинско-белорусского «плетения словес» XV века // Килифаревски манастир «Рождество Богородично» Киприанови четения. 600 години от успението на св. Киприан, митрополит Московски. — Септимври 2006. — София — Москва. Велико Търново, 2008. — С. 461—474.
  18. ↑ Русина Е. В. От «Послания» Мисаила к литературе «жидовствующих»: к постановке проблемы // Евреи и христиане в православных обществах Восточной Европы. — М.: Индрик, 2011. — С. 74-100. — ISBN 978-5-91674-104-9.
  19. ↑ Яцимирский А. И. [www.knigafund.ru/books/55098 Григорий Цамблак. Очерк его жизни, административной и книжной деятельности]. — СПб, 1904. — 535 с.
  20. ↑ Казакова Т. П. [www.rsijournal.net/tvorchasc-grygoryya-camblaka-%D1%9E-vyalikim-knyastve-lito%D1%9Eskim-tradycyi-%D1%9Esxodneslavyanskaga-krasamo%D1%9Estva/ Творчество Григория Цамблака в Великом княжестве Литовском]. Проверено 8 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnJrulj Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  21. ↑ Юрій Дрогобич. [izbornyk.org.ua/human/hum44.htm Роки і пророцтва] / Составитель и научный ред. В. М. Вандишев. — Xарьков: Факт, 2002.
  22. ↑ Владимир Цуп. [www.day.kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/yuriy-drogobych-v-kontekste-formirovaniya-ukrainskoy-elity Юрий Дрогобыч в контексте формирования украинской элиты] // Газета «День». — К., 2003. — № 2 августа. — С. 5.
  23. ↑ Библейские переводы // Новый энциклопедический словарь. — СПб., 1912. — Т. 6.
  24. ↑ Алесь Бразгуноў. [www.llti.lt/failai/SLL21_Str_Brazgunoj.pdf Перакладная лiтаратура ў Вялiкiм княстве Лiтоўскiм у XV – XVIII стагоддзях]. — Вильнюс: SENOJI LIETUVOS LITERATŪRA, 21 KNYGA, 2006. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1822-3635&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1822-3635].
  25. ↑ Шарова Н. С. [jivebelarus.net/for-pupils-and-students/materials-for-the-exam-on-the-history-of-belarus/culture-of-belarus-in-16-first-half-of-the-17-century.html Культура Беларуси в XVI-первой половине XVII в.] // История Беларуси: материалы к экзамену. — Мн.: ВП «Экоперспектива», 1997.
  26. ↑ Галенчанка Г. Я. [www.rsijournal.net/francysk-skaryna-u-pacine-versij-stereatypa%d1%9e-i-mifa%d1%9e/ Францыск Скарына: у паўціне версій, стэрэатыпаў і міфаў] (белор.) // Российские и славянские исследования: Журнал. — М., 2007. — Вып. 2.
  27. ↑ Журавский А. И. [www.philology.ru/linguistics3/zhuravsky-78.htm Деловая письменность в системе старобелорусского литературного языка] // Восточнославянское и общее языкознание. — М., 1978. — С. 185—191.
  28. ↑ Карако П. С. [elib.bsu.by/handle/123456789/8605 Природа и человек в творчестве Н. Гусовского] // Белорусский гос. ун-т Философия и социальные науки: научный журнал. — Мн.: БГУ, 2008. — № 1. — С. 509. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2218-1385&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2218-1385].
  29. ↑ Дорошкевич В. И. Новолатинская поэзия Белоруссии и Литвы. Первая половина XVI в.. — Мн.: Наука и техника, 1979. — 208 с.
  30. ↑ [www.poetryclub.com.ua/metrs.php?id=302&type=tvorch Павло Русин: биография, творчество] (укр.). Проверено 8 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnKccFP Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  31. ↑ Савчук О. [uahistory.info/2013/01/22/pavlo_rusin_z_krosna.html Павло Русин из Кросно. Неизвестная история Украины] (укр.). Проверено 8 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnLSFTh Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  32. ↑ [litopys.org.ua/biletso/bilo41.htm Хронология Андрея Рымши]. Ізборник. Історія України IX—XVIII ст. Першоджерела та інтерпретації. Проверено 8 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnR2bQc Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  33. ↑ Андрэй Рымша. Дзесяцігадовая аповесць пра ваенныя справы пана Крыштофа Радзівіла (белор.) // НАН Беларусі, Ін-т літ.імя Я. Купалы Анталогія даўняй беларускай літаратуры: XI – першая палова XVIII стагоддзя. — Мн.: Беларуская навука, 2003.
  34. ↑ Олег Лицкевич. [starbel.narod.ru/pashk.htm Ян Казимир Пашкевич. «Полска квитнет лациною…» (1621)] // Статут Вялiкага княства Лiтоўскага 1588. Тэксты. Даведнiк. Каментарыi. — Мн.: Наука и техника, 1989. — С. 28.
  35. ↑ [litopys.org.ua/zyzlex/zyz.htm Лексис Лаврентія Зизанія. Синоніма славеноросская] / Отв. редактор Нимчук В. В.. — К.: Наукова думка, 1964. — 259 с.
  36. ↑ Василь Нимчук. [litopys.org.ua/berlex/be01.htm Памво Берында и его «Лексикон словеноросский и имён толкование»] (укр.) // Iзборник.
  37. ↑ [starbel.narod.ru/kmita/kmita.htm Эпистолярное наследие Ф. Кмиты-Чернобыльского] (белор.) // Помнікі старажытнай беларускай пісьменнасці. — Минск, 1975.
  38. ↑ Свяжынскі У., Спірыдонаў М. [kamunikat.fontel.net/www/czasopisy/bha/05-1/13.htm Воспоминания Фёдора Евлашевского по-литовски]. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnReqG2 Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  39. ↑ Merczyng H. Szymon Budny jako krytyk tekstow biblijnych. — Krakow, 1913.
  40. ↑ Порецкий Я. И. Симон Будный ― передовой белорусский мыслитель XVI века. — Мн.: БГУ, 1961.
  41. ↑ Вітаўт Чаропка. [old.knihi.com/caropka/ciapinski.html «З зычливасти ку моей отчизне» (пра В. Цяпінскага)] (белор.) // Лёсы ў гісторыі. — Мн.: Беларусь, 2005.
  42. ↑ Zenon Gołaszewski. [www.braciapolscy.com/piotr_z_goniadza.html Piotr z Goniądza] (польск.). — Toruń: Adam Marszałek, 2005. — S. 51-53.
  43. ↑ [all-politologija.ru/ru/brestskaya-uniyaipolemicheskayaliteratura Брестская уния и полемическая литература]. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnU6zuR Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  44. ↑ [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke5/ke5-8412.htm Полемическая литература]. Краткая литературная энциклопедия. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCmzVgm Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  45. ↑ [www.eduteka.pl/doc/herbest-benedykt-herbestus-neapolitanus Herbert Benedykt] (польск.). Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnV17aR Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  46. ↑ Mazurkiewicz K. Benedykt Herbest, pedagog-organizator szkoły polskiej XVI wieku, kaznodzieja-misjonarz doby reformacji. — Poznań, 1925.
  47. ↑ Нимчук В. В. [litopys.org.ua/ukrmova/um96.htm Мелетий Смотрицкий] (укр.). Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnVhReS Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  48. ↑ [library.mpgu.edu/v-pomosch-chitatelyu/iz-fonda-redkoi-knigi/kollekcii-fonda-redkih-izdanii/grammatika-meletiya-smotrickogo «Грамматика» Мелетия Смотрицкого]. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnWHVnS Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  49. ↑ Бабич С. В. [disser.com.ua/contents/6222.html Творчість Мелетія Смотрицького у контексті раннього українського бароко]. — К.: НАН України. Ін-т л-ри ім. Т. Г. Шевченка, 2002.
  50. ↑ Крымский А. Е. Иоанн Вышенский, его жизнь и сочинения // Киевская старина. — Киев, 1895. — № 9-10. — С. 211-247, 1-47.
  51. ↑ [litopys.org.ua/old14_16/old14_19.htm Произведения Ивана Вышенского на сайте Iзборник]. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnXD2J8 Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  52. ↑ [www.historicus.ru/561/ Апологетические послания старца Артемия]. Историк: общественно-политический журнал. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnXrox3 Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  53. ↑ [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke3/ke3-5101.htm Киевская летопись]. Проверено 10 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ENnZ3RYZ Архивировано из первоисточника 12 февраля 2013].
  54. ↑ Юрий Мицик. [litopys.org.ua/rizne/mytsostr.htm Острожский летописец] (укр.) // Острозька давнина. — Львов, 1995. — Т. 1. — С. 69-73.
  55. ↑ Мартинас Мажвидас и духовная культура Великого княжества Литовского XVI века / Посольство Литовской Республик в РФ. Дом Юргиса Балтрушайтиса. — Вильнюс; М.: Baltos lankos, 1999. — 340 с. — ISBN 9955-429-10-0.
  56. ↑ Biobibliografinis žodynas: A—J. Vilnius: Vaga, 1979. С. 411—418
  57. ↑ Пазднякоў В. Гедройцы // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: Беларуская Энцыклапедыя імя П. Броўкі, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 521. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4;Boruta J. Didysis Žemaičių ganytojas Merkelis Giedraitis // Mikalojaus Daukšos «Katekizmui». — Klaipėda, 1995. — P. 15—23; Ulčinaitė E. Merkelis Giedraitis — vyskupas, mecenatas, poetas // Naujasis židinys. — Nr. 9/10. — 1999. — P. 444—453
  58. ↑ Andrius Volanas. Rinktiniai raštai (лит.) // Sudarė Marcelinas Ročka ir Ingė Lukšaitė. — Вильнюс: Mokslo ir enciklopedijų leidykla, 1999. — ISBN 5-420-01277-4.
  59. ↑ Андрэй Волан. [knihi.com/storage/frahmenty/10volan.htm Прамова да сената Королевства Польского и Великого княжества Литовского, або каким должно быть правление доброчинного короля (1573)]. Интернет-журнал «Фрагменты». Проверено 11 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCocEr6 Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  60. ↑ Якуб Вуек. [www.knigafund.ru/books/77645 Postilla catholicka Якуба Вуйка в литовском переводе Николая Даукши]. — СПб: Типография Императорской АН, 1904. — 236 с.
  61. ↑ Kubala L. Stanisław Orzechowski i wpływ jego na rozwój i upadek reformacji w Polsce. — Lwów, 1906.
  62. ↑ Śmiglecki Marcin // Encyklopedia Powszechna — Warszawa: S. Orgelbrand, 1866. — Т. 26: Saski błękit — Starowiercy. — С. 712—714. — 792 с. (польск.)
  63. ↑ Gajdka K. Poezje Józefa Domaniewskiego. — Lublin, 2011.
  64. ↑ [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke9/ke9-1483.htm Йонас Бреткунас]. Краткая литературная энциклопедия. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCpF7Ck Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  65. ↑ Михалон Литвин. [www.vostlit.info/Texts/rus/Litvin/frametext1.htm О нравах татар, литовцев и москвитян]. Проверено 11 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCqhDYo Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  66. ↑ Парэцкі Я.І. Іўеўскі педагог Ян Ліцыній Намыслоўскі (белор.) // Беларуская літаратура. — Мн., 1983. — Вып. 11.
  67. ↑ Stanislaw Orzechowski and Augustine Rotundus debate about the Republic / Introduction and development by Christopher Koehler, translation from Latin by Elvira Buszewicz. — Krakow: WAM, 2009. — ISBN 978-83-7505-362-3;Baryczowa M. Augustyn Rotundus Mieleski — pierwszy historyk i apologeta Litwy // Z dziejów polskiej kultury umysłowej w XVI i XVII wieku. — Wrocław, 1976
  68. ↑ Пётр Скарга. Берестейский собор и оборона его // Русская историческая библиотека. — Санкт-Петербург, 1903. — Т. 19. — С. 208.
  69. ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=133050 Апокрисис. Сочинение Христофора Филалета в двух текстах, польском и западно-русском 1597—1599]. Русская историческая библиотека (1882). Проверено 11 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCrV54p Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  70. ↑ Криштапович Л. Е. [zapadrus.su/bibli/istfbid/2011-02-14-11-39-35/286-lr-l-r-.html «Апокрисис» Христофора Филалета и «Берестейский собор» Петра Скарги] // Беларусь как русская святыня. — Мн.: Бонем, 2011.
  71. ↑ Перевод сочинения «Видение Тундала» (Visio Tundali). В связи с утратой рукописи, этот перевод сохранился лишь в выдержках из статьи Александра Брюкнера. См. Brückner A. [starbel.narod.ru/tundal.rar Die Visio Tundali in bömischer und russischer Übersetzung] // Archiv für slavische Philologie. — Bd. 13. — Berlin, 1890. — S. 199—212.
  72. ↑ [starbel.narod.ru/alex/alex.htm Александрыя]. Сост. Аниченко В. В.. Проверено 17 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6DXbTC2 Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  73. ↑ Коршунов А. Ф. [starbel.narod.ru/troja.htm Повесть о Трое] // Хрэстаматыя па старажытнай беларускай літаратуры. — Мн.: АН БССР, 1959. — С. 446-454.
  74. ↑ Зора Кипель. [zbsb.org/lib/index.php?option=com_alblib&view=article&id=543 Беларуская перакладная літаратура XV–XVII стст. як] // Беларусіка=Albaruthenica. — Мн.: Беларускі кнігазбор, 1997. — № 6. — С. 175-181.
  75. ↑ [krotov.info/acts/14/3/byhov_00.html Хроника Быховца] 155. Наука (1966). Проверено 17 февраля 2013. [www.webcitation.org/6F6DYDGCb Архивировано из первоисточника 14 марта 2013].
  76. ↑ [www.vostlit.info/Texts/rus17/Barkulab_letopis/pred.phtml?id=10610 Баркулабовская летопись] // Полное собрание русских летописей. — М., 1975. — Т. 32. — С. 174-192.
  77. ↑ Мовы Вялікага княства Літоўскага. Матэрыялы IV Міжнароднай навуковай канферэнцыі (Брэст, 18—19 мая 2004 г.) / Под ред. М. М. Алехновича. — Брест: Академия, 2005.
  78. ↑ [istorya.ru/forum/index.php?showtopic=5333 Реформация и контрреформация в ВКЛ]. Проверено 11 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCsQSkY Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  79. ↑ [starbel.narod.ru/sth.htm Силлабическая поэзия Беларуси XVI-XVII веков]. Анталогія беларускай паэзіі. История Беларуси IX-XVIII веков. Первоисточники. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCtvOL0 Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  80. ↑ [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/filipp_diar.php Афанасий Филиппович. Диаруш] 49-156. Памятники полемической литературы в Западной Руси (1878). Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCuYw1W Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  81. ↑ Дзюба О. М. [histans.com/?termin=Zyzaniy_S Стефан Зизаний] (укр.). Historical Analysis. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCviNR4 Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  82. ↑ Левшун Л. В. [starbel.narod.ru/karp1.htm Леонтий Карпович. Казанье на преображение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа] // Леонтий Карпович. Жизнь и творчество. — Мн., 2001. — С. 136-184.
  83. ↑ Юрий Гаврилюк. [www.haidamaka.org.ua/0077.html Григорій Ходкевич — визначний меценат культури XVI століття] (укр.). Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCx089N Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  84. ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Polen/XVII/1600-1620/Sapega/o_smut_vremeni.phtml?id=10771 Литовский канцлер Лев Сапега о событиях Смутного времени]. Средневековые исторические источники Востока и Запада. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCyaBxT Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  85. ↑ [litopys.org.ua/psrl3235/lytov28.htm Хроника белорусского города Могилева. Собранная и писанная Александром Трубницким, регентом Могилевской магдебургии, во второй половине XVIII в., а в первой половине XIX в. продолженная его сыном губернским секретарем Михаилом Трубницким] // ЧИОИДР. — 1887. — Вып. 3. — С. 1-142.
  86. ↑ В. Богуславский. [books.google.ru/books?id=6OaOaYo6J7oC&pg=PA254&lpg=PA254&dq=%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C+%D0%B0%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8&source=bl&ots=I1yqapLBck&sig=Otzou7bQtJtR4nTQrCVYKNgab8g&hl=ru&sa=X&ei=AUXIUfq0D6KA4gTs4IHICg&ved=0CE4Q6AEwBzgU#v=onepage&q=%D0%BB%D0%B5%D1%82%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C%20%D0%B0%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8&f=false Витебская летопись]. ОЛМА. Проверено 24 июня 2013.
  87. ↑ Протасевич В.И. [starbel.narod.ru/mialeshka.htm Памятники политической сатиры XVII в. «Речь Ивана Мелешки» и «Письмо к Обуховичу»] // Из истории философской и общественно-политической мысли Белоруссии. Избранные произведения XVI – нач. ХІХ в.. — Мн., 1962.
  88. ↑ Мусорин А. Ю. [www.philology.ru/literature3/musorin-09a.htm Каэтан Марашевский и его комедия]. Philology.ru. Русский филологический портал. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCzB41x Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  89. ↑ Короткий В. Г. [elib.bsu.by/handle/123456789/19951 Русь, Литва и Москва между Рюриковичами в «Литовской истории» Альберта Киюк-Кояловича] // Lietuvių literatūros ir tautosakos institutes Senoji Lietuvos literatūra. — Вильнюс: Lietuvių literatūros ir tautosakos institutes, 2011. — № 27. — С. 273–286.
  90. ↑ Дариус Вилимас. Михалон Литвин и Федор Евлашевский ― два взгляда на реформу судов Великого Княжества Литовского 1564—1566 гг. // Гродненский гос. ун-т Наш радавод. — Гродно: Гродненский гос. ун-т, 1998. — Вып. 7. — С. 216—218.
  91. ↑ Фёдор Евлашевский. Дневник новгородского подсудка Федора Евлашевского (1564—1604 года) // Предисловие В.Антоновича Киевская старина. — К., 1886. — № 1. — С. 124-160.
  92. ↑ [avtoreferati.ru/%e2%80%9cdnevnik%e2%80%9d-fyodora-evlashevskogo-kak-istoricheskij-istochnik-strukturnyj-analiz-i-sistemnaya-dekonstrukciya.html Автореферат Ю. Н. Щербака «Дневник» Фёдора Евлашевского как исторический источник: структурный анализ и системная деконструкция на сайте Avtoreferat.ru]. Проверено 15 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETCzlzU6 Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  93. ↑ [literat.ug.edu.pl/baka/index.htm Юзеф Бака. Стихотворения] (польск.). Literat.ug.edu. Проверено 12 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETD0GDDT Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  94. ↑ Nawarecki A. Czarny karnawał. «Uwagi śmierci niechybnej» księdza Baki — poetyka tekstu i paradoksy recepcji. — Wrocław: Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1991.
  95. ↑ [old.nlb.by/html/news2005/radzivil.html Франтишка Урсула Радзивилл ― писательница и драматург]. Национальная библиотека Беларуси. Проверено 14 февраля 2013. [www.webcitation.org/6ETD0onrC Архивировано из первоисточника 16 февраля 2013].
  96. ↑ Франтишка Урсула Радзивилл. [media.catholic.by/nv/n24/art22.htm Предостережения] // Журнал Наша вера. — Мн., 2003. — № 2.

Напишите отзыв о статье "Литература Великого княжества Литовского"

Литература

  • Бирало А. А. Философская и общественная мысль в Белоруссии и Литве в конце XVII – середине XVIII в.. — Мн.: Белорусский гос. ун-т, 1971. — 180 с.
  • Владимиров П. В. Обзор южно-русских и западно-русских памятников письменности от XI до XVII ст.. — Чтения в Историческом общ-ве Нестора-летописца. — К., 1890. — Т. 4.
  • Дорошкевич В. И. Новолатинская поэзия Белоруссии и Литвы: Первая половина XVI в.. — Мн.: Наука и техника, 1979. — 208 с.
  • Дубровский В. В., Кашуба М. В., Подокшин С. А. и др. Памятники философской мысли Белоруссии XVII - первой половины XVIII в. / АН БССР, Ин-т философии и права. — Мн.: Наука и техника, 1991. — 318 с. — ISBN 5-343-00853-4.
  • Ивинскис П. Восточнославянская литература в Великом княжестве Литовском. — Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та, 1998. — 125 с.
  • История белорусской литературы XI-XIX веков / Национальная академия наук Беларуси, Ин-т языка и литературы им. Я. Коласа. — Мн.: Беларуская навука, 2010. — Т. 1. — 582 с. — ISBN 978-985-08-1167-7. (белор.)
  • Кавалёў С. В. [kamunikat.org/usie_knihi.html?pubid=15083 История белорусской литературы: вторая половина XVI века: курс лекций] = Гісторыя беларускай літаратуры: другая палова XVI ст.: курс лекцый. — Мн.: Белорусский гос. ун-т, 2005. — 108 с. — ISBN 985-485-410-8. (белор.)
  • Кавалёў С. В. [kamunikat.org/usie_knihi.html?pubid=15083 Многоязычная поэзия Великого княжества Литовского эпохи Ренессанса] = Шматмоўная паэзія Вялікага Княства Літоўскага эпохі Рэнесансу. — Мн.: Кнiгазбор, 2010. — 376 с. — ISBN 978-985-6976-10-3. (белор.)
  • Левшун Л. В. О слове преображенном и слове преображающем: теоретико-аналитический очерк истории восточнославянского книжного слова XI-XVII веков. — Мн.: Изд-во Белорусского экзархата, 2009. — 896 с. — ISBN 978-985-511-180-2.
  • Левшун Л. В. Очерки истории восточнославянской средневековой книжности: эволюция творческих методов. — Мн.: Европейский гуманитарный ун-т, 2000. — 270 с.
  • Ластоўскі В. Гісторыя беларускай (крыўскай) кнігі : факсімільнае выданне. — Мн.: Мастацкая літаратура, 2012. — 814 с. — ISBN 978-985-02-1383-9.
  • Мысліцелі і асветнікі Беларусі. Энцыклапедычны даведнік / гал. рэд. Б. I. Сачанка. — Мн.: Беларуская энцыклапедыя, 1995. — 672 с. — 6000 экз. — ISBN 985-11-0016-1.  (белор.)
  • Некрашэвіч-Кароткая Ж. В. Белорусская латиноязычная поэзия: ранний Ренессанс = Беларуская лацінамоўная паэзія: ранні Рэнесанс. — Мн.: Белорусский гос. ун-т, 2009. — 271 с. — ISBN 978-985-518-075-4. (белор.)
  • Нікалаеў М. В. Гісторыя беларускай кнігі : у 2 т. Кніжная культура Вялікага Княства Літоўскага. — Мн.: Беларуская Энцыклапедыя iмя П. Броўкі, 2009. — Т. 1. — 424 с. — ISBN 978-985-11-0599-7. (белор.)
  • Славяноязычная поэзия Великого княжества Литовского XV-XVIII вв. = Славянамоўная паэзія Вялікага Княства Літоўскага XVI—XVIII стст. / НАН Беларусі, Ін-т мовы і літ. імя Я. Коласа і Я. Купалы. — Помнікі даўняга пісьменства Беларусі. — Мн.: Беларуская навука, 2011. — 901 с. — ISBN 978-985-08-1291-9.
  • [litopys.org.ua/old14_16/old14.htm Украинская литература XIV-XVI вв.] = Українська література XIV—XVI ст. / Национальная Академия наук Украины. — К.: Наукова думка, 1988. — 596 с. (укр.)

Ссылки

  • [jivebelarus.net/culture/culture-belarus-at-medivel.html Т. Казакова. Культура Беларуси в VII—XVII в.] // Живе Беларусь: Библиотека исторических статей
  • [jivebelarus.net/culture/culture-belarus-at-17-18-century.html А. Каханоускi. Культура Беларусi у сярэдзiне XVII—XVIII ст.] // Живе Беларусь: Библиотека исторических статей
  • [izbornyk.org.ua/hrushukr/hrushe.htm М. Грушевский. История украинской литературы] на Iзборнике
  • [www.index.org.ru/journal/15/15-rudenko.html Елена Руденко. Белорусский язык: прошлое и настоящее] // Журнал «Индекс»
  • [feb-web.ru/feb/ivl/vl3/vl3-4932.htm В. Чемерицкий. Белорусская литература XIV—XVI вв.] // Электронная библиотека: Русская литература и фольклор
  • [starbel.narod.ru/ Старобелорусские тексты] // на сайте Narod.ru
  • [medievist.org.ua Українська латиномовна література: аналіз, джерела, переклади оригінальних текстів] // Медиевист
  • [www.kolos.lt/ru/kultura/102-moskovskie-knizhniki-v-velikom-knyazhestve-litovskom-vo-vtoroj-polovine-xvi-veka В. Калугин. Московские книжники в Великом княжестве Литовском во второй половине XVI века] // Живой колос

Отрывок, характеризующий Литература Великого княжества Литовского

– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Литература_Великого_княжества_Литовского&oldid=80185736»