Литература Ливана — совокупность литературных произведений, созданных уроженцами Ливана. Благодаря исторически сложившемуся в XX веке многоязычию населения страны, в ливанской литературе выделяется несколько направлений — арабоязычная литература, франкоязычная, англоязычная и армяноязычная (армянский является родным языком более чем 100-тысячной армянской общины Ливана).
История
Ливанская литература XIX — середины XX века
Среди арабоязычных ливанских писателей XIX века известны Насиф аль-Язиджи (1800—1871), поборник раскрепощения женщины Ахмед Фарис аш-Шидьяк (англ.)русск. (1804—1887), педагог и энциклопедист Бутрус аль-Бустани (англ.)русск. (1819—1883), драматурги Марун Наккаш (1817—1855), Адиб Исхак (1856—1885) и другие. Проникнутые антифеодальными и просветительскими идеями, ливанская поэзия и проза 2-й половины XIX — начала XX веков были ещё тесно связаны с традициями арабской классической словесности: публицистический роман «Повествование о Фариаке» (1855) аш-Шидьяка, сборник макам «Собрание двух морей» (1856) и диваны стихов Насыфа аль-Языджи. Основоположниками жанра ливанского исторического романа стали эмигрировавшие в конце XIX века в Египет Джирджи Зейдан (1861—1914), Фарах Антун (1874—1922) и Якуб Сарруф (1852—1927).
Незадолго до первой мировой войны начался новый этап в развитии ливанской литературы, ознаменовавшийся отходом от традиционных форм, утверждением романтизма в поэзии и критического реализма в прозе. Он связан прежде всего с творчеством англоязычных писателей-выходцев из Ливана Джебрана Халиля Джебрана[1] и Амина ар-Рейхани. Халилю Джебрану (1883—1931) принадлежат повесть «Сломанные крылья» (1912), сборник песен «Слеза и улыбка» (1914), сборник рассказов «Бури» (1920). Амин ар-Рейхани (1876—1940) известен своими романами «Вне гарема» (1917) и «Лилия дна». Участником созданного этими писателями в 1920 в США литературного объединения «Ассоциация пера» был Михаил Нуайме (1889—1988) (пьеса «Отцы и дети» (1918), сборник рассказов «Было — не было», 1937), в критических статьях которого ощущается влияние В. Г. Белинского.
Превращение Ливана в 1920 в подмандатную территорию Франции разрушило надежды ливанского народа на обретение национальной независимости и породило пессимистические настроения в творчестве многих писателей. В ливанской литературе 1920—30-х гг. усилилось влияние французского символизма: Адиб Мазхар, Юсеф Гасуб и др. Популярными стали стихи Бишара эль-Хури (публиковался под псевдонимом «аль-Ахталь ас-Сагир»), в которых он призывал к социальной справедливости и борьбе с чужеземными угнетателями, Саида Акля (англ.)русск. (р. 1911), а также романтика Ильяса Абу Шабака (сборник стихов «Змеи рая»). Складывается революционно-демократическое направление, углубляется критика социального неравенства. Заметный вклад в развитие реалистической литературы внесли Омар Фахури (1896—1946), Тауфик Юсеф Аввад.
Литература независимого Ливана
В годы второй мировой войны и особенно после обретения Ливаном независимости в 1943 прогрессивные писатели страны группировались вокруг основанного Омаром Фахури, Антуаном Табетом и Раифом аль-Хури общественно-политического журнала «Ат-Тарик» («Путь»). Ведущими темами ливанской публицистики и литературы становится борьба против фашизма, колониализма, критика социальной несправедливости.
Тяжёлому положению феллахов и судьбе ливанской молодёжи посвящены рассказы сборников «Карлики-богатыри» (1948) и «Чернила на бумаге» (1957) писателя и филолога Маруна Аббуда (1886—1962). Сложные процессы социальной и политической жизни арабских стран получили отражение в повестях «Жрецы храма» (1952, русский перевод 1955) и «Могучий Убейд» (1955) Жоржа Ханны (1893—1969). Героями новелл Мухаммеда Дакруба (р. 1929) стали представители рабочего класса (сб. «Длинная улица», 1954).
Видное место в культурной жизни с 1950-х годов заняли переводы западноевропейских и американских авторов, а также русских и советских писателей — М. Горького, М. А. Шолохова, И. Г. Эренбурга, К. М. Симонова и других. Поэт Радван аш-Шаххаль в 1950 создал поэму «Ленин» (русский перевод 1961).
В 1960-х гг. в ливанскую литературу пришли Мухаммед Айтани, Гасан Канафани, Эдуард Бустани и другие, проза которых обращена к социальным и политическим проблемам современной ливанской действительности. Влияние западноевропейской модернистской литературы и философии экзистенциализма прослеживается в произведениях Суйхеля Идриса, Лейли Баальбеки, Лейли Асаран, Жоржа Ганема, Али Ахмеда Сайда, Юсуфа Юнеса. Особое место занимает поэзия Вадиха Сааде (фр.)русск. (р.1948).
Живущий во Франции писатель ливанского происхождения Амин Маалуф стал лауреатом Гонкуровской премии 1993 года[2] и членом Французской Академии.
См. также
Напишите отзыв о статье "Литература Ливана"
Примечания
- ↑ [www.omkara.ru/gibran/ Творчество Халиля Джебрана (Джибрана). Халиль Джебран]
- ↑ [www.lexpress.fr/culture/livre/dans-la-taniere-d-amin-maalouf-sur-l-ile-d-yeu_1165720.html Dans la tanière d’Amin Maalouf, sur l'île d’Yeu — Lire]
Литература
- Крачковский И. Ю., Арабская литература в XX в., Л., 1946;
- Ханна Жорж, О литературе Ливана, в сборнике: Современная арабская литература, М., 1960;
- Литература Ливана, в сборнике: Современный Ливан., М., 1963;
- Крымский А. Е., История новой арабской литературы. XIX — нач. XX в., М., 1971
|
---|
| | | Непризнанные и частично признанные государства |
---|
| | | </div> | </table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий Литература ЛиванаГраф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
|