Литература Малайзии
Литература Малайзии — литература народов Малайзии.
Основные языки малайзийской литературы — малайский, английский и китайский. Большая часть произведений классической малайской литературы являются анонимными. Большое влияние на малайскую литературу оказали эпосы «Рамаяна» и «Махабхарата», индийские повести, персидская и арабская литературы. Прослеживается также воздействие яванской литературы, особенно сценариев (лаконов) яванского кукольного театра.
Содержание
История
Малайский фольклор представляет собой народные заговоры и заклинания (мантра), рифмованные загадки и прибаутки (тека-теки), народные песни, лирические пантуны, пословицы и поговорки (бидал, пепатах, прибахаса). Героями животного эпоса являются: карликовый оленёк пеландук (канчиль), а фарсовых сказок — Пак Кадок (Папаша Гороховый стручок), Пак Пандир (Дядя Остолоп), Лебей Маланг (Недотёпа Причетник) и другие. В 19-20 веков на Суматре и полуострове Малакка был записан утешительные рассказы (черита пенглипур лара) народных сказаний, написанные в ритмической прозе: «Малим Деман», «Си Умбут Муда». Разные этнические группы страны имеют разные версии фольклора.[1]
Древние памятки малайской письменности на древнем малайском языке относятся к 7 веку. Все существующие копии произведений малайской литературы написаны в арабской графике после принятия малайцаи ислама. Часть из них написаны в духе индуизма: «Повесть о Шри Раме», «Повесть о войне победоносных Пандавов», «Повесть о Санг Боме», «Повесть о Маракарме» и другие.
В 13-14 веках средневековая Малайская литература развивалась преимущественно в княжестве Пасей на Суматре, с 15 века — в султанате Малакка, с 1511 года, после захвата Малакки португальцами — в султанате Джохор, в 19 веке — в султанате Пеньенгат на архипелаге Риау в Малаккском проливе.
Литературные традиции малайских султанатов заключались в том, что мастера пера занимались описанием важных событий своего времени. К характерным работам этого периода относится «Генеалогия царей» (Малайская летопись), которая была написана в эпоху в Малаккского султаната, переписана в 1536 и 1612 годах[1]. Летопись охватывает времена от султана Малакка, его прихода к власти; связей с соседними султанатами и дальними стран; появления ислама и его распространение в Малакке и в регионе в целом; историю сражений, брачные связей и дипломатических отношений; описана административная иерархия в Малакке, история правителей. Летопись заканчивается завоеванием Малакки в 1511 году португальскими войсками.[2]
В 15-19 веках малайский язык играл важную роль в распространении ислама, с 18 века — распространении христианства.
В письменной литературе Малайзии были распространены жанры «седжарах» — хроники-родословные («Повесть о раджах Пасейских», 14 в., «Кедахская летопись», 18 в.) и хикаяты, индийские и яванские сюжеты: «Чекел Ваненг Пати» (15 век), «Сказание о Панджи Семиранг» (русский перевод 1965), «Повесть о Дамаре Вулане», «Повесть об Индрапутре», «Повесть о махарадже Пуспе Вирадже», житийная литература: «Повесть об Искандаре Двурогом», «Повесть о свете Пророка» (14 век), «Повесть об Амире Хамзе» (15 век), «Повесть о Мухаммаде Ханафии» (15 век) и др.
В 16 — 17 веке писали произведения Хамза Пансури, Шамсуддин из Пасея — автор «Зеркала благочестивых». В стране издаются исторические произведения, богословские трактаты, юридические сборники.
Современность
К классикам малайской литературы относится Абдуллах бин Абдул Кадир Мунши (малайск. Abdullah bin Abdul Kadir Munshi) (1796—1854) — малайский просветитель и писатель. Известен также под сокращённым именем Абдуллах Мунши (Абдуллах учитель). Почитается в Малайзии как отец современной малайской литературы. Он является автором произведений: «Шаир о пожаре в Сингапуре» (1830), "История плавания Абдуллаха (1838), «Дава-уль-Кулуб» (1883), «История Абдуллаха» (1849), «История плавания Абдуллаха в Джидду» (неоконч., 1854), «Книга об обычаях всех малайских раджей во всей стране» (1837).
Зачинателями просветительской литературы начала 20 века являются Абдуллах бин Абдулкадир Мунши с сыном Мухаммадом Ибрахим бин Абдуллахом.
В это время появляются романы Саида Шейха бин Ахмада аль-Хади, романы на малайские темы Ахмада бин Хаджи Мухаммада Рашида Талу «Подлинный друг», «Это Салма?», Ахмада бин Котота «Повесть о молодой любви» (1927) и др.
В 1936—1939 годах напечатаны малайские юмористические рассказы Абдулы Рахим бин Салимы (Каджей).
После 2-й мировой войны появились патриотические романы «Молодой националист» Абдуллаха Гани Исхака, исторические романы Харуна Аминуррашида «Моя служанка Фатима» и др., Хамдама «Тун Куду» (1951) и «Войско Зубайды» (1950).
Популярность короткого рассказа началась с творчества Криса Маса, основателя объединения «Поколение пятидесятников» («АСАС 50»). Авторами рассказов, обращающихся к проблемам народа, были писатели Крис Мас, Усман Аванг, Мас и др.
В настоящее время видное место в литературе Малайзии занимают писатели Абдул Самад Саид, Кемала, Баха Заин, Анвар Ридван, Мухаммад Хаджи Саллех, Рахимидин Захари, Сри Диах, Сутунг Умар Рс, Захари Аффанди, Аванг Абдуллах, драматург Джохан бин Джаафар, автор исторических романов Абдул Латип бин Талиб и др.
В 2009 году в Малайзии (г. Малакка) был открыт музей литературных произведений.[3][4]. В музее собран литературный материал, относящийся к письменной истории Малакки, сочинения Абдуллах бин Абдул Кадир Мунши и местный малайский фольклор.
Напишите отзыв о статье "Литература Малайзии"
Литература
- Брагинский В. И. — История малайской литературы VII — ХIХ веков. — М.: Наука, 1983. — 495 с.
- Брагинский В. И. — Эволюция малайского классического стиха: (Повествовательные формы фольклорной и письменной поэзии). — М.: Наука, 1975. — 207 с.
- Горяева Л. В. — Соотношение устной и письменной традиции в малайской литературе: (Жанры «черита пенглипур лара» и хикайат). — М.: Наука, 1979. — 154 с.
- Винстедт Р., Путешествие через полмиллиона страниц. История малайской классической литературы, М., 1966;
- Парникель Б. Б., Русский переводы произведений малайской словесности, «Народы Азии и Африки», 1963, № 2;
- Парникель Б. Б. Малайские пятидесятники, «Восточный альманах», 1962
- Парникель Б. Б. От хикаята к рассказу, в сб.: У обочины шоссе, М., 1963;
- Johan bin Jaafar, Safian Hussain et. al. Sejarah Kesusasteraan Melayu (История малайской литературы) (Jilid I). Kuala Lumpur: Dewan Bahasa dan Pustaka, 1981;
- Za ’ ba, Recent Malay literature, «Journal of the Malayan Branch of the Royal Asiatic Society», 1941, v. 19, pt. 1; Hooykaas Ch., Over Maleise literatuur, 2 druk, Leiden, 1947;
- Simorangkir-Simandjuntak B., Kesusasteraan Indonesia, jil, 1—3, Djakarta, 1953—55; Usman Z., Kesusasteraan lama Indonesia, Djakarta, 1954;
- Samad Ahmad A., Sějarah Kěsusastěraan Mělayu, jil. 1—3, Kuala Lumpur, 1957—58;
- Ismail Hussein, Singapura Sa-bagai Pusat Kesusasteraan Melayu Sa-lepas Perang, «Dewan Bahasa», 1959, jil. 3, bil. 11;
- Syed Hussin Ali, Pertubuhan 2 Bahasa den Sastera Melayu Selepas Perang Dunia II (Hasnya ASAS 50), «Bahasa», 1960, jil. 2, bil. 2.
Ссылки
e-x.com.ua/malaysia/guide/literature
Примечания
- ↑ 1 2 www.encyclopedia.com.my/volume9/literaryheritage.html
- ↑ UNESCO 2012, С. 219
- ↑ [www.virtualmuseummelaka.com/sastera.htm Virtual Museum Melaka]. virtualmuseummelaka.com.
- ↑ Ibrahim Mohd Noor. [www.myrokan.com/2013/12/muzium-muzium-di-negeri-melaka.html Muzium-muzium Di Negeri Melaka -MyRokan]. myrokan.com.
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Литература МалайзииС этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении. Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали. Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо. Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать. Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут. – Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем. «Куда он ушел? Где он теперь?..» Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали. Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг. Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними. Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли. После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною. Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность. Навигация | |||||||||||||||||||||
