Литература Финляндии

Литература Финляндии — термин, под которым обычно понимают устные народные традиции Финляндии, в том числе народную поэзию, а также литературу, написанную и изданную в Финляндии. До середины XIX века основным языком литературы Финляндии был шведский язык, сейчас это финский язык. Имеются также отдельные средневековые памятники литературы на латинском языке. Современная литература Финляндии, помимо финского и шведского языков, представлена также отдельными произведениями, написанными на языках национальных меньшинств, — саамских языках (северносаамском, инари-саамском и колтта-саамском), русском, татарском, эстонском, еврейском (идише) и других.

Деятели литературы, вошедшие в число ста наиболее великих людей в истории Финляндии по результатам всеобщего голосования, проводившегося в 2004 году в рамках телепрограммы «Великие финны»:

Изредка в том же значении, что и «литература Финляндии», встречается выражение «финляндская литература».

Иногда в том же смысле, что и «литература Финляндии», используется термин «финская литература». Вместе с тем, следует понимать, что вне контекста под термином «финская литература» может пониматься как «литература Финляндии» (на любом языке), так и «литература на финском языке» (не обязательно созданная в Финляндии).

История литературы Финляндии

Есть свидетельства того, что богатое народное творчество в форме песен, преданий и поэтических рун (в том числе основанных на дохристианской мифологии) на языке народов, населявших территорию, соответствующую современной Финляндии, существовало уже в средние века (языки этого творчества — прежде всего различные диалекты финского языка). Однако письменных памятников этого творчества не сохранилось, первые записи и исследования финского фольклора относятся только к XVIII веку.

Литература Финляндии в период шведского господства

Первые письменные произведения литературы, созданные на территории современной Финляндии, были на латинском и шведском языке, первый язык был языком богослужений, второй — языком управления и торговли. Примерно к 1480 году (по другим данным — примерно к 1487—1491 годам) относится первый памятник финской литературы на шведском языке: Йёнс (Иенс) Будде (умер в 1491 году), монах монастыря Святой Бригитты в Нодендале (Наантали) около Або (Турку), перевёл с латыни, составил и издал сборник текстов религиозно-назидательного характера; большей частью это были переводы с латыни, но некоторые тексты были написаны им самим.

К этому же периоду относится и появление первых книг на финском языке, составленных Абоским епископом Микаэлем Агриколой (ок. 1510—1557), по праву считающимся создателем финского письменного литературного языка: Букваря финского языка (ABCkiria), изданного в Стокгольме примерно в 1543 году, «Молитвенника Агриколы» (Rucouskirja, 1544), перевода Нового Завета (1548) и других.

Ещё один яркий представитель средневековой литературы Финляндии — Зигфрид (Сигрид) Арониус Форсиус (около 1550—1624), пастор и естествоиспытатель; известны его стихи, написанные на шведском языке, в том числе поэма «Физика» (1611).

В 1640 году в Або (сейчас — Турку), столице Финляндии на протяжении всего шведского периода, была основана Академия, а в 1642 году здесь начала работать первая в Финляндии типография. Эти события послужили основой для развития литературы на шведском языке, в том числе поэзии и драматургии.

Из литературы начала XVIII века можно отметить эротические стихи абоского профессора Т. Рюдена (1661—1729) и элегии Якоба Фресе (ок. 1690—1729).

Первые работы в области изучения финского фольклора и истории культуры финнов относятся только ко второй половине XVIII века и связаны в первую очередь с деятельностью пастора Кристфрида Ганандера (1741—1790) и абоского профессора Хенрика Портана (1739—1804). Основополагающим для сохранения и изучения финского изустного наследия стал трактат Портана «О финской поэзии» (швед. De poësi Fennica), который вышел в пяти частях в 1766—1768 и 1778 годах.

Литература Финляндии в период Великого княжества Финляндского

В результате Русско-Шведской войны Финляндия в 1809 году вошла в состав Российской империи как Великое княжество Финляндское, получив при этом относительно широкую автономию. В условиях постепенно начавшего в Финляндии национального пробуждения активно развивалась литература — как на шведском, так и, особенно, на финском языке.

В 1831 году лицами, имевшими отношение к Хельсинкскому университету, интересовавшимися финским языком и считавшими, что именно посредством развития финского языка возможно пробуждение финского национального самосознания, было основано «Общество финской литературы». К наиболее значимым публикациям, осуществлённым Обществом в первые годы своей деятельности, можно отнести подготовленные Элиасом Лённротом (1802—1884) первое и второе, расширенное, издания национального наследия финского народа — карело-финского поэтического эпоса «Калевалы» (1835 и 1849) — и сборник рун «Кантелетар, или Древние песни финского народа» (1840).

Одним из наиболее известных и значительных поэтов Финляндии середины XIX века был Йохан Рунеберг (1804—1877), автор большого числа патриотических произведений, писавший на шведском языке. Позже он был назван национальным поэтом Финляндии. В 1848 году был опубликован цикл его стихотворений «Рассказы прапорщика Столя», в которых Рунеберг выражал идеи морали, гуманизма, ответственности, патриотизма — и, одновременно, воспевал пейзажи родной страны. Говоря о бедности народа Финляндии и его способности довольствоваться малым, Рунеберг видел приход светлого будущего через развитие народа и его «взросление». Стихотворение «Наш край» (швед. Vårt land), написанное Рунебергом в 1846 году и ставшее прологом к «Рассказам прапорщика Столя», было положено на музыку; эта песня, быстро ставшая восприниматься в Финляндии как национальный гимн, является Гимном Финляндии до настоящего времени. Ещё при жизни Рунеберг почитался в стране как «первый великий человек Финляндии», а после его смерти 5 февраля стало отмечаться как национальный праздник (День Рунеберга).

Среди первых писателей и поэтов, стремившихся к утверждению финского языка в литературе, выделяются сторонник просветительно-патриотических идеалов Яакко Ютейни; лирик Самули Кустаа Берг, а также Пааво Корхонен (1775—1840), Олли Кюмяляйнен (1790—1855) и Антти Пухакка (1816—1893), описавшие народную жизнь в восточной Финляндии.

Сакариасом Топелиусом (1818—1898) были написаны «Рассказы фельдшера», а также исторические романы в духе Вальтера Скотта. Он писал на шведском языке, при этом большинство его произведений очень быстро переводилось на финский.

Реализм

Во второй половине XIX века в европейской литературе наблюдалась общая тенденция перехода от идеалистического описания жизни и народа в духе романтизма к реализму и натурализму, что несомненно повлияло на финскую литературу. Определённое влияние на финскую литературу оказывала и русская литература, требовавшая в изображении жизни существенного соответствия действительности. Особенностью реализма в литературе Финляндии стало то, что характерные представители нации искались в глуши, герои испытывали потребность защищать женщин и малоимущих, при этом подробно, без прикрас, описывались пороки общества в целом и отдельных его представителей.

Первым крупным финским писателем стал один из основателей финского литературного языка Алексис Киви (1834—1872). Им были созданы первые финские пьесы, написан роман «Семеро братьев» (1870), который после небольшого сопротивления критиков стал национальным символом.

Вторым после Киви по масштабам своего таланта финским писателем и первой известной женщиной-писательницей Финляндии стала Минна Кант (1844—1897), автор рассказов, повестей и пьес, журналист и общественный деятель, борец за равноправие женщин. Она показывала разочарование и пустоту замужней женщины в своих пьесах и рассказах, начиная с «Жены рабочего».

Ещё одним крупным литератором второй половины XIX века стал Юхани Ахо (1861—1921), который был первым профессиональным писателем Финляндии, а также журналистом и переводчиком. Ахо считал, что язык — средство выражения эмоциональных переживаний, а потому большое значение удалял его совершенствованию. В своих произведениях он использовал финскую природу как один из естественных и устойчивых литературных символов. Среди наиболее известных его произведений — «Железная дорога» (1884) и «Юха» (1911).

Поэт и прозаик Карл Тавастшерна с романами «Hårda tider» («Трудная година» (1891), повествующем о крестьянской жизни в эпоху голода 1867 года); «En patriot utan fädernesland» («Патриот без отечества», 1896); поэмой «Laureatus» («Увенчанный», 1897) — стал одним из наиболее заметных писателей-реалистов в Финляндии конца XIX века.

Литература Финляндии после обретения страной независимости

Реализм развивался и всё глубже проникал во внутренний мир человека от К. А. Тавастшерна, Йоэла Лехтонена, Йоханнеса Линнанкоски, Франса Силланпяя и Вяйнё Линна к современным прозаикам, таким как Эва Йоэнпелто, Пааво Ринтала, Ханну Салама, Кристер Чильман.

Особенно тонко и чутко изображены истории женщин, чаще всего в пьесах, написанных Марией Йотуни, Хеллой Вуолийоки и Айно Каллас. Мария Йотуни углубляется в интеллектуальную и критическую сторону в своем романе «Простая жизнь». Великолепным выражением уважения простой финской крестьянке, которая несет на своих плечах всё село, стал цикл Хеллы Вуолийоки «Нискавуори».

В своих романах «Усопшая в юности» и «Люди в летнюю ночь» Франс Эмиль Силланпяя, получивший в 1939 году Нобелевскую премию, сумел столь же чутко раскрыть жизненные вопросы.

Новая поэзия

Вся поэзия Финляндии (в годы независимости) делится на два периода: романтизм и модернизм, отделяют которые годы Второй мировой войны.

В 1920-е годы поэты группы «Пламеносцы» прорубали окна в Европу и в экзотические страны. Видя захватившее Европу насилие, такие поэты, как Катри Вала и Эльмер Диктуниус начали бить тревогу и взывать к борьбе за мир. Близкой по духу и мыслям оказалась поэтесса Хагар Ульссон, которая в своей пьесе «Игра в снежки» (1939) точно предсказала политическую картину мира.

Окончание Второй мировой войны стало следующим этапом развития модернизма. Выдающимися поэтами того времени были Аале Тюнни, Эва-Лииса Маннер, Пааво Хаавикко, Пентти Саарикоски и Ласси Нумми, которые под влиянием шведской поэзии того времени, выражали неуверенность того времени через философию, политику и историю.

Творчество Юрьё Юльхя и его собрание стихотворений «Чистилище» (фин. Kiirastuli), написанное во время Зимней войны ныне принадлежит к классике финской поэзии.

Роман

Вторая мировая война значительно повлияла на основные идеи и изложение мыслей в литературных произведениях. В начале войны вышел роман «Приличная трагедия» Хельви Хямяляйнен, который первоначально не вызвал особого интереса у публики, но в 1990-х годах к роману был проявлен интерес, когда Хямяляйнен получила литературную премию за стихотворение «Сон моего поколения», посвященного военному времени. Жизнь культурных кругов Хельсинки описывалась в романе с критической точки зрения.

В 1930-х годах Мария Йотуни написала роман «Шатающийся дом», трагично описывающий брак. Роман был издан лишь 30 лет спустя. Сатирический взгляд этих писательниц на проблемы семьи и брака был оценен с большим опозданием.

Ещё один заметный автор — Мика Валтари в достаточно печальных тонах описывал внутреннюю пустоту и неуверенность поколения, пережившего войну, в своём историческом романе «Синухе, египтянин» (1945). На литературе послевоенного периода сказалось множество общественно-политических факторов. Писатели стали критиковать бюрократическую опеку со стороны государства, к примеру, Вейкко Хуовинен, видящий спасение человека в попытке вернуться к той древней простоте жизни, как в его романе «Овцееды» (1970).

В творчестве Алпо Руута продолжается подробное описание жизни рабочих (к примеру, в романе «Жильё»), а также затрагивается тема безработицы (романе «Родина»). Основными темами литературных произведений становятся бессилие и угнетённость.

Системы защиты людей становится настоящей угрозой в романах Олли Ялонена. За кулисами обитают лишь позор и насилие, что показано в романе «Гостиница для живых».

Арто Паасилинна описывает столкновение простого человека с правилами и ограничениями, накладываемыми обществом и государством, и возвещает о радости освобождения от этих правил. Паасилинна получил признание по всему миру. Помимо него, широкую известность за пределами Финляндии получили Лайла Хиетамиэс и Калле Пятало, которые писали романы, основываясь на своих детских воспоминаниях.

Своей социальной сатирой на буржуазное общество стал известен финский писатель Мартти Ларни, книги которого переводились и были известны в СССР: в 1959 году был опубликован перевод романа-памфлета «Четвёртый позвонок, или Мошенник поневоле» (1957), а в 1961 году — сатирического романа «Прекрасная свинарка, или Воспоминания экономической советницы Минны Карлссон-Кананен» (1959).

Голос женщин

Огромное количество произведений было написано женщинами. В этих произведениях тонко показано, как женщины приспосабливаются к суровой реальности, критикуя собственные грёзы.

Аннику Идстрём интересует влияние силы запретов и зла на межличностные отношения. В романе «Мой брат Себастиан» (1985 год) показана абсурдная борьба между матерью и ребёнком за власть. «Сонья О. была здесь» — нашумевший роман Аньи Кауранен, в котором описаны переломные моменты жизни женщины и трудности её пути. В своих романа Кауранен балансирует между светлыми мечтами и жалкой реальностью. Интересна проза писательницы русского происхождения Зинаиды Линден (род. в 1963 г. в Ленинграде), первой иностранки, получившей престижную премию имени Рунеберга (в 2005 г. за роман «В ожидании землетрясения»).

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Литература на финском языке в советский Карелии

С образованием в 1920 году Карельской трудовой коммуны и затем, в 1923 году, Автономной Карельской республики, государственным языком в Карелии наряду с русским стал также финский язык. На финском языке писали не только финны. В результате финноязычная литература Карелии оказалась общей для нескольких этнических групп: для финнов-эмигрантов, приехавших в СССР в 1920-х из Финляндии, США и Канады, для местных ингерманландцев и карелов, понимавших по-фински.

Современная литература Финляндии

Современная литература Финляндии на финском языке

Наряду с термином «литература Финляндии на финском языке» в том же смысле иногда используется термин «финская литература на финском языке».

Одним из признанных мастеров современного финского криминального детектива является Матти Йоэнсуу, чьи работы были дважды номинированы на присуждение престижной литературной премии «Финляндия». Трилогия «Белоснежка» финской писательницы Саллы Симукки была переведена на русский язык, однако Хельсинкская книжная ярмарка 2015 года выявила тенденции к резкому снижению количества переводной финской литературы на рынке России.

Современная литература Финляндии на шведском языке

См. также: Шведская литература

Наряду с термином «литература Финляндии на шведском языке» в том же смысле иногда используется термин «финская литература на шведском языке».

Одними из самых уникальных для шведскоязычной литературы Финляндии авторами XX века стали детская писательница Туве Янссон, прославившаяся на весь мир прежде всего своими детскими книгами о Муми-троллях, а также романист и драматург В. Корелль. Также получившие известность ещё в 1930-е годы Тито Коллиандер и Сульвей фон Шульц (первый — романами религиозно-мистического характера, вторая — как последовательница модернистов) в 1960-е выступили в новом амплуа: Коллиандер как мемуарист, фон Шульц как автор первоклассных новелл.

В поэзии видное место занимал дебютировавший в 1946 году Бу Карпелан (1926—2011). Начав свою литературную деятельность как поэт, позже он стал писать также и прозу. Карпелан был одним из наиболее известных писателей Финляндии, пишущих на шведском языке, автором большого числа поэтических сборников, романов, пьес, книг для детей и юношества. Многие его произведения были переведены на разные языки мира. Он стал первым писателем, который дважды был удостоен премии «Финляндия».

Другие известные поэты, пишущие на шведском языке, — Ларс Хульден, мастер каламбура, и Клас Андерссон, поэт «новой простоты».

Среди романистов ведущую роль играет К. Чильман с его острым, вдумчивый слогом, с размышлениями над упадочными тенденциями в шведскоязычном обществе Финляндии. Автобиограф Х. Тикканен, писатель Ё. Доннер и сатирик Й. Баргум — значимые величины в шведскоязычной литературной среде.

Лауреатом премии Рунеберга 2005 года за лучшее произведение на финском или шведском языках стал роман «В ожидании землетрясения» (швед. «I väntan på en jordbävning») писательницы русского происхождения Зинаида Линден, проживающей в Турку. Писательница — автор многочисленных шведскоязычных литературных произведений. Ещё в 1997 году за свой первый сборник новелл «Полковница и синтезатор» (швед. Överstinnan och syntetisatorn) писательница получила премию Общества шведскоязычной литературы Финляндии.

Среди современных финских шведскоязычных авторов можно выделить Челя Вестё (род. 1961), поэта и писателя, автора романов «Воздушные змеи над Гельсингфорсом» (1996), «Проклятие семьи Скраке» (2000), «Ланг» (2002) и других. В 2006 году за роман «Там, где мы бывали» он был удостоен премии «Финляндия», а также Хенрику Рингбум (род. 1962), которая дебютировала как поэт, а позже написала несколько романов.

Литература Финляндии на саамском языке

В Финляндии проживает около 8 тысяч саамов, большей частью на территории провинции Лапландия; они разговаривают на различных саамских языках (наибольшее число — на северносаамском языке).

Современный единый саамский литературный язык был создан при посредстве норвежских и шведских саамов лишь в 1950—1951 гг., хотя работы по выработке норм литературного языка на основе латинской графики велись среди саамов СССР ещё в 1926—1937 гг.

Основу саамской литературы XX века составляют обработанные финским фольклористом Антти Аматусом Аарне (1867—1925) записи самобытного саамского фольклора, к которому относятся сказки о животных, о превращениях, о нойдах (колдунах), рассказы-легенды о нашествиях чуди, о сверхъестественных существах.

Драматургия Финляндии

Финская пьеса отличается четким литературным характером: она затрагивает моральные вопросы жизни современного человека, таких как, насилие и власть, молодость и старость, история и современность. Юсси Парвиайнен в своих пьесах в красках описывает, как человек, в погоне за поверхностными модными тенденциями, оказывается в тупике. Йоуко Туркка разоблачает любовь и политику свои жестоким, но ироничным цинизмом.

Среди финских драматургов наиболее известны Мария Йотуни, Хелла Вуолийоки и Илмари Турья, среди поэтов — Эйно Лейно, В. А. Коскенниеми, Катри Вала, Пааво Хаавикко.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Детская литература Финляндии

В Российской империи огромной популярностью пользовался финский писатель-сказочник Сакариас Топелиус (1818—1898), написавший свою широко известную в Европе сказочную серию «Sagor» (1847—1852). Топелиус внес значительный вклад в развитие иллюстрированной детской книги и книжки-картинки. Уже в середине XIX века он настаивал на необходимости картинок в книгах для детей. А первым финским иллюстратором стала его жена Эмилия, сделавшая рисунки к сборнику сказок мужа, а затем вручную раскрасившая все пятьсот книжек первого тиража.

На протяжении XX века самой известной финской детской писательницей оставалась, безусловно, Туве Янссон (1914—2001). Её повести про семейство муми-троллей принесли ей мировую славу. Родившаяся в творческой семье финских шведов, живших в Хельсинки, свои произведения Туве писала на шведском языке. Художественное мастерство Янссон приобрела в школах Стокгольма и Парижа. Детские книги писательницы, в которых прослеживается сходство со сказками Ганса Христиана Андерсена и с произведениями Астрид Линдгрен, сегодня переведены более чем на три десятка иностранных языков, среди которых и русский. На родине Туве Янссон удостоена множества премий и наград: Медали Сельмы Лагерлёф, трижды — Финской Государственной премии по литературе, Золотой медали Ганса Христиана Андерсена, премии Suomi, премии Шведской Академии наук, польского Ордена улыбки. Четырежды её имя было занесено в Почётный список Андерсена.

Ярким событием литературной жизни 1970-х стало появление дебютной книжки-картинки «Зелёная революция» (1970) молодых авторов Леены и Инари Крун. Впервые в истории литературы Финляндии детская книжка-картинка открыто заговорила о проблемах экологии и урбанизации. На защиту природы встают главные герои сказочной повести Леены Крун «В одежде человека» (1976), повестей Ханну Мякеля — «Господин Ау» (1973), «Лошадь, которая потеряла очки» (1977) и «Бесстрашный Пекка» (1982).

1980-е годы в Финляндии традиционно называют золотым десятилетием детской книжки-картинки. В этот период появилась целая плеяда молодых талантливых авторов и иллюстраторов, среди которых Ханну Тайна, Пекка Вуори, Мика Лаунис, Каарина Кайла, Леена Лумме и Кристийна Лоухи. К поколению иллюстраторов золотого десятилетия относится также и Маури Куннас, чей литературный дебют состоялся ещё в 1979 году.

Пик популярности детской юмористической литературы пришёлся на конец 1990-х гг. Именно в этот период были изданы первые истории из серии невероятных приключений первоклассницы Эллы писателя Тимо Парвела («Элла в первом классе» и «Элла, Пат и второй класс»), а также смешные и добрые повести Синикки и Тийны Нопола о жизни двух сестрёнок — Соломенной Шапочки и Войлочной Тапочки.

На рубеже XXI века в Финляндии издавалось приблизительно 20—30 отечественных книжек-картинок в год, а в 2001—2002 гг. это число увеличилось до 60—70. Книжка-картинка финских авторов Юкки Лааяринне и Матти Руоконена «Бабушкин комбайн» (2005) стала победителем конкурса на лучшую детскую книгу северных стран, который проводился совместно с издателями Швеции, Норвегии и Дании.

Переводы детской литературы Финляндии на русский язык

2007—2008 гг. стали рекордными по числу новых переводов детской литературы Финляндии на русский язык. Это и весёлые, непритязательные истории о девочке Сири, рассказанные писательницей Тийной Нопола и проиллюстрированные художницей Мерви Линдман; и трогательная книжка-картинка «Великолепный господин Весельчак» Малин Кивеля и Линды Бондестам; и необычайно важная по тематике книга Туве Аппельгрен и Саллы Саволайнен «Веста-Линнея и капризная мама», где ссора мамы и дочки чуть не перерастает в конфликт. Вышли из печати две чудесные книжки-картинки известного финского иллюстратора Маркуса Маялуома «Папа, когда же придёт Дед Мороз?» и «Папа, пойдём за грибами».

В 2010 году в России была переведена и опубликована красочная книга финских детских писателей Айно Хавукайнен и Сами Тойвонена «Тату и Пату — изобретатели» про смешных большеголовых экспериментаторов Тату и Пату, ставшие настоящей сенсацией на детском книжном рынке.

Литература

• Финская литература // [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/leb/leb-7351.htm Литературная энциклопедия. В 11 т., 1929—1939]. — М., 1939. — Т. 11.
• Мейнандер Х. История Финляндии = Henrik Meinander. Finlands historia. Linjer, strukturer, vändpunkter / Пер. со швед. З. Линден. — М.: Издательство «Весь Мир», 2008. — 248 с. — (Национальная история). — 3000 экз. — ISBN 978-5-7777-0429-0. — УДК 94(480)
• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия книги на сайте Финского биографического общества]. — [www.webcitation.org/6D0LhuAVV Архивировано] из первоисточника 18 декабря 2012. Проверено 27 декабря 2012.

Ссылки

• [finland.fi/public/default.aspx?nodeid=44499&contentlan=15&culture=ru-RU О литературе Финляндии на сайте «Это Финляндия»] (Проверено 20 ноября 2012)
• [finland.fi/public/default.aspx?contentid=237387&contentlan=15&culture=ru-RU Современная литература Финляндии — богатство голосов] // Статья на сайте «Это Финляндия». (Проверено 20 ноября 2012)
• [e-finland.ru/info/culture/sovremennaya-literatura-finlyandii.html Современная литература Финляндии] // Статья на сайте e-finland.ru.

Отрывок, характеризующий Литература Финляндии

Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.