Литература индуизма

Статья по тематике Литература индуизма

Веды Риг · Яджур · Сама · Атхарва Деление Самхиты · Брахманы · Араньяки · Упанишады

Упанишады Айтарея · Брихадараньяка · Иша · Тайттирия · Чхандогья · Кена · Мундака · Мандукья · Катха · Прашна · Шветашватара

Веданга Шикша · Чхандас · Вьякарана · Нирукта · Джьотиша · Калпа

Итихасы Махабхарата · Рамаяна

Пураны Бхагавата · Брахмавайварта · Ваю · Вишну · Маркандея · Нарада · Падма

Другие писания Смрити · Шрути · Бхагавадгита · Агама · Панчаратра · Тантры · Кавача · Сутры · Стотры · Дхармашастры · Дивья-прабандха · Теварам · Чайтанья-чаритамрита · Рамачаритаманаса · Йога-Васиштха

Портал «Индуизм»

Литература индуизма — тексты, являющиеся частью литературной традиции индуизма, большая часть которых была составлена на санскрите. Ключевую роль в изучении Вед и других санскритских текстов индуизма, играют морфология и лингвистическая философия.

Священные писания индуизма делятся на две категории:

1. Шрути («услышанное») — наиболее значимые и древние богооткровенные писания.
2. Смрити («запомненное») — дополнительные тексты, следующие авторитету шрути.

Веды, вместе с примыкающими к ним Брахманами, Араньяками и Упанишадами, относятся к категории шрути и принимаются как священные и богооткровенные писания практически всеми индуистами. Другие тексты индуизма, которые учёные относят к послеведийскому периоду, принадлежат к категории смрити. Это прежде всего Пураны, «Махабхарата» и «Рамаяна» — они также принимаются как богооткровенные писания большинством последователей индуизма и рассматриваются как базирующиеся на авторитете шрути.

Шрути

Веды

Веды являются древнейшими произведениями санскритской литературы и самыми древними священными текстами индуизма.

В традиции индуизма, Веды относятся к категории шрути («услышанное») и рассматриваются как апаурушея — богооткровенные писания «божественного происхождения, не написанные человеком». Ведийские мантры повторяются и воспеваются в индуизме как молитвы на разного рода религиозных обрядах и в других особо торжественных случаях.

Различные философские школы и течения, появившиеся на индийском субконтиненте, по-разному относятся к Ведам. Те школы индийской философии, которые принимают авторитет Вед, называют астика («ортодоксальными»). Другие индийские философии — буддизм и джайнизм — отвергли авторитет Вед и развились в отдельные религии. В индийской философии, эти традиции называют настика («неортодоксальными» или «неведийскими»).

Веды в основном сосредоточены на ведийских жертвоприношениях, проводимых четырьмя священниками, каждый из которых представляет одну из Вед. Эти ритуалы карма-канды производятся через посредство бога огня Агни. Считается, что только через посредничество Агни священники (и с ними остальные члены общества) могут войти в контакт с девами.

Насчитывается четыре Веды:

1. Ригведа — «Веда гимнов»
2. Яджурведа — «Веда жертвенных формул»
3. Самаведа — «Веда песнопений»
4. Атхарваведа — «Веда заклинаний»

Каждая из Вед представляет определённую шакху, или, ветвь знания. В каждой шакхе существуют свои комментарии, примыкающие к одной из Вед.

1. «Риг-веда» содержит в себе мантры, лежащие в основе религиозной практики ведийской религии.
2. «Сама-веда» в основном состоит из мантр, заимствованных из «Риг-веды», но организованных в особом порядке, предназначенном для проведения жертвоприношений Сома, называемых Сома-яджна.
3. «Яджур-веда» содержит в себе детальные наставления в прозе, посвящённые проведению ведийских яджн.
4. «Атхарва-веда» состоит из магических заклинаний, предназначенных для таких целей, как победа над врагами, излечение от болезней и устранения неблагоприятных эффектов от совершения ошибок во время проведения ведийских ритуалов. В ней также описываются обязанности царей и глубокие духовные истины.

Каждую Веду принято делить на четыре части:

1. Самхиты (санскр. संहिता) — сборник мантр, используемых в ведийских жертвоприношениях.
2. Брахманы (санскр. ब्राह्मण) — специфические правила и предписания для проведения яджн, а также комментарии в прозе, объясняющие значение мантр и ритуалов.
3. Араньяки (санскр. आरण्यक) — более философские тексты, по своей сути близкие к Упанишадам.
4. Упанишады (санскр. उपनिषद्) — философские и метафизические тексты о природе и взаимоотношениях Брахмана и атмана. Упанишады часто называют ведантой («окончанием Вед») потому, что они являются заключительной частью каждой из Вед, а также по причине того, что философские и мистические понятия, изложенные в них, рассматриваются многими как кульминация всего ведийского знания.

Упанишады

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Упанишады представляют собой философские и метафизические тексты, примыкающие к Ведам, чьё значение и влияние в философии индуизма намного превысило роль других писаний и нашло свою кульминацию в «Бхагавад-гите», которую принято приравнивать к Упанишадам по значимости и называть «Йога-упанишадой» или «Гита-Упанишадой». Упанишады по своей сути стоят отдельно от ритуалистических Самхит и Брахман и являются основой веданты и классического индуизма.

Упанишады являются частью писаний шрути индуизма, в которых в основном обсуждается философия и природа безличностного аспекта Абсолютной Истины — Брахмана. В них также содержатся записи различных философских дебатов и обсуждений. Существует канон из 108 Упанишад, называемый муктика, хотя некоторые относят к основному канону 123 Упанишады. Из 108 Упанишад 11 (по другим версиям — 13) принимаются всеми индуистами и составляют канон мукхья. Упанишады представляют собой комментарии к Ведам. Направление индуизма, возникшее на основе Упанишад, называют веданта.

Величайшая философская и поэтическая значимость Упанишад признавалась как западными, так и восточными учёными и философами — от Шрёдингера, Торо и Эмерсона до Рабиндраната Тагора, Махатмы Ганди и Ауробиндо Гхоша.

Смрити

Тексты, которые дополняют изначальные ведийские писания шрути, называют смрити. К литературе смрити относятся эпосы «Рамаяна» и «Махабхарата», а также Пураны и Агамы.

«Махабхарата» и «Рамаяна»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Для философии индуизма, отражённой в эпосах, характерна концепция аватар (воплощений Бога в человеческой форме). Две основные аватары, которые описываются в эпосах, это Рама, который выступает как протагонист «Рамаяны», и Кришна — один из главных героев «Махабхараты». В отличие от дэвов, которым посвящены гимны ведийских Самхит и более философской и мистической концепции всепроникающего, бесформенного и безличного Брахмана упанишад, в эпосах Бог предстаёт в своей личностной форме, являясь среди простых смертных в виде различных аватар.

«Бхагавад-гита»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Индуисты считают, что основная суть всей разнообразной философии индуизма заключена в «Бхагавад-гите». Она представляет собой микрокосм ведийской, йогической, ведантической и даже тантрической мысли в индуизме. «Бхагавад-гита» (в буквальном переводе: «Песнь Бога») является частью эпической поэмы «Махабхараты». Хотя особое значение «Бхагавад-гита» имеет для последователей вайшнавизма, она изучается и почитается последователями всех течений в индуизме. «Бхагавад-гиту» принято называть «Гита-упанишадой» или «Йога-упанишадой» — это указывает на то, что Кришна в «Бхагавад-гите» излагает истины йоги и Упанишад.

В «Бхагавад-гите» Кришна провозглашает бхакти, любовь и преданность Богу, наивысшей формой религиозного выражения. Кришна говорит, что ради бхакти стоит отвергнуть все другие виды дхармы и провозглашает чистую и бескорыстную любовь к Богу высшим совершенством жизни. Возлюбя Бога, индивид непременно находит духовную гармонию и умиротворение как внутри себя, так и вовне. «Бхагавад-гита» представляет себя как «писание освобождения», универсальное в своём послании.

Пураны

Пураны представляют собой писания, относящиеся к категории смрити. По мнению учёных, они были записаны в послеведийский период. Согласно традиции индуизма, Пураны, также как и «Махабхарата», были составлены Вьясой в начале Кали-юги в конце IV тысячелетия до н. э. В Пуранах описывается история Вселенной от её сотворения до разрушения, генеалогия царей, героев и дев, а также излагается индуистская философия и космология. Большинство Пуран являются каноническими писаниями различных течений индуизма. Особым авторитетом пользуется канон из восемнадцати Пуран, которые называют Маха-пуранами («Великими Пуранами»).

Дхарма-шастры

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

«Дхарма-шастры» («книги законов») также считаются многими частью писаний смрити. Время от времени, появлялись великие законоположники, такие как Ману, Яджнавалкья и Парашара, которые систематизировали существующие законы и заменяли устаревшие с целью обеспечения соответствия между индуистским образом жизни и меняющимися реалиями времени. Нужно однако заметить, что «Дхарма-шастры» не принимаются во внимание многими течениями в индуизме, в частности последователями веданты, бхакти, йоги и тантры.

Средневековая литература индуизма

Вайшнавские гимны «Дивья-прабандха»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

«Дивья-прабандха» представляет собой коллекцию из 4000 стихов, составленную в V—VIII веке двенадцатью альварами. В форме, в которой «Дивья-прабандха» известна на сегодняшний день, она была составлена Натхамуни в IX—X веках, который собрал разрозненные отрывки произведения воедино и создал из них антологию. Эти гимны альваров, в которых воспевается слава Вишну в различных его формах и проявлениях, широко используются вайшнавами в современном индуизме. Альвары воспевали эти гимны в различных святых местах, которые известны как дивья-дешам.

В Южной Индии, в особенности в Тамил-Наду, «Дивья-прабандха» по значимости приравнивается к Ведам и поэтому называется Дравида-веда. Во многих храмах, таких как Шрирангам, повторение и воспевание «Дивья-прабандха» является важной частью ежедневного ритуала. Наиболее значимыми среди 4000 стихов признаются 1100, которые известны как «Тиру-ваймори». Они были составлены Наммальваром из Тирукуругура.

Шиваитские гимны «Теварам»

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

«Теварам» представляет собой сборник гимнов Шива-бхакти, составленных в VI—VIII веках на тамильском языке тремя шиваитскими авторами. Говорится, что гимны «Теварам» вдохновили движения бхакти по всей Индии.

Другие писания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

К другим известным текстам индуизма относятся писания, принадлежащие к школе бхакти-йоги (любви и преданности Богу), такие как «Рамачаритаманаса» авторства Тулсидаса, «Гитаговинда» Джаядевы (лирическая поэма о любовных лилах Кришны и его возлюбленной Радхи), комментарии Шанкары и других ачарий — девять книг Рамануджачарьи, включая «Шри-бхашью», комментарии Мадхвачарьи и многое другое.

См. также

• Санскритская литература
• Итихасы

Литература

• Apte, Vaman S (1997), written at Delhi, The Student's English-Sanskrit Dictionary (New ed.), Motilal Banarsidass, ISBN 8120803000
• Flood, Gavin (2003), Blackwell companion to Hinduism, Blackwell Publishing, ISBN 0631215352
• Radhakrishnan, S & C.A. Moore (1967), A Sourcebook in Indian Philosophy, Princeton University Press, ISBN 0691019584

Отрывок, характеризующий Литература индуизма

На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.