Литература эпохи Возрождения

Литература эпохи Возрождения — крупное направление в литературе, составная часть всей культуры эпохи Возрождения. Занимает период с XIV по XVI век. От средневековой литературы отличается тем, что базируется на новых, прогрессивных идеях гуманизма. Синонимом Возрождения является термин «Ренессанс», французского происхождения. Идеи гуманизма зарождаются впервые в Италии, а затем распространяются по всей Европе. Также и литература Возрождения распространилась по всей Европе, но приобрела в каждой отдельной стране свой национальный характер. Термин Возрождение означает обновление, обращение художников, писателей, мыслителей к культуре и искусству античности, подражание её высоким идеалам.

Понятие гуманизма

Понятие «гуманизм» было введено в употребление учеными XIX века. Оно происходит от латинского humanitas (человеческая природа, духовная культура) и humanus (человеческий), и обозначает идеологию, направленную к человеку. В Средневековье бытовала религиозная и феодальная идеология.

В эпоху Возрождения наметился отход от феодально-церковной идеологии, появились идеи раскрепощения личности, утверждения высокого достоинства человека, как свободного творца земного счастья. Идеи стали определяющими в развитии культуры в целом, повлияли на развитие искусства, литературы, музыки, науки, отразились в политике. Гуманизм — это мировоззрение светского характера, антидогматическое и антисхоластическое. Развитие гуманизма начинается в XIV в., в творчестве гуманистов, как великих: Данте, Петрарка, Боккаччо; так и малоизвестных: Пико делла Мирандола и др. В XVI веке процесс развития нового мировоззрения замедляется в виду воздействия феодально-католической реакции. Ему на смену приходит Реформация.

Литература Возрождения в целом

Говоря о Возрождении, мы говорим непосредственно об Италии, как носительнице основной части античной культуры, и о так называемом Северном Возрождении, которое проходило в странах северной Европы: Франция, Англия, Германия, Нидерланды, Испания и Португалия.

Для литературы Возрождения характерны уже вышеизложенные гуманистические идеалы. Эта эпоха связана с появлением новых жанров и с формированием раннего реализма, который так и назван, «реализм Возрождения» (или ренессансный), в отличие от более поздних этапов, просветительского, критического, социалистического.

В творчестве таких авторов, как Петрарка, Рабле, Шекспир, Сервантес выражено новое понимание жизни человеком, отвергающим рабскую покорность, которую проповедует церковь. Человека они представляют, как высшее создание природы, стараясь раскрыть красоту его физического облика и богатство души и ума. Для реализма Возрождения характерна масштабность образов (Гамлет, король Лир), поэтизация образа, способность к большому чувству и одновременно высокий накал трагического конфликта («Ромео и Джульетта»), отражающего столкновение человека с враждебными ему силами.

Для литературы Возрождения характерны различные жанры. Но определенные литературные формы преобладали. Наиболее популярным был жанр новеллы, который так и именуется новеллой Возрождения. В поэзии становится наиболее характерной формой сонет (строфа из 14 строк с определенной рифмовкой). Большое развитие получает драматургия. Наиболее выдающимися драматургами Возрождения являются Лопе де Вега в Испании и Шекспир в Англии.

Широко распространена публицистика и философская проза. В Италии Джордано Бруно в своих работах обличает церковь, создает свои новые философские концепции. В Англии Томас Мор высказывает идеи утопического коммунизма в книге «Утопия». Широко известны и такие авторы, как Мишель де Монтень («Опыты») и Эразм Роттердамский («Похвала глупости»).

В числе писателей того времени оказываются и коронованные особы. Стихи пишет герцог Лоренцо Медичи, а Маргарита Наваррская, сестра короля Франции Франциска I, известна как автор сборника «Гептамерон».

Италия

Черты идей гуманизма в итальянской литературе проявляются уже у Данте Алигьери, предшественника Возрождения, жившего на рубеже XIII и XIV веков. Наиболее полно новое движение проявилось в середине XIV века. Италия является родиной всего европейского Возрождения, так как для этого здесь раньше всего созрели социально-экономические предпосылки. В Италии рано начали формироваться капиталистические отношения, и люди, которые были заинтересованы в их развитии, должны были выйти из-под гнета феодализма и опеки церкви. Это были буржуа, но это не были буржуазно-ограниченные люди, как в последующие века. Это были люди с широким кругозором, совершавшие путешествия, говорящие на нескольких языках и активные участники любых политических событий.

Культурные деятели того времени вели борьбу со схоластикой, аскетизмом, мистикой, с подчинением литературы и искусства религии, называли себя гуманистами. Писатели Средневековья брали у античных авторов «букву», то есть отдельные сведения, отрывки, сентенции, вырванные из контекста. Писатели Возрождения читали и изучали целые произведения, обращая внимание на существо произведений. Они также обращались и к фольклору, народному творчеству, народной мудрости. Первыми гуманистами считаются Франческо Петрарка, автор цикла сонетов в честь Лауры, и Джованни Боккаччо, автор «Декамерона», сборника новелл.

Характерные черты литературы того нового времени следующие. Основным предметом изображения в литературе становится человек. Его наделяют сильным характером. Другой особенностью ренессансного реализма является широкий показ жизни с полным воспроизведением её противоречий. По-другому авторы начинают воспринимать и природу. Если у Данте она ещё символизирует психологическую гамму настроений, то у более поздних авторов природа доставляет радость своей реальной прелестью.

В последующие века дают ещё целую плеяду крупных представителей литературы: Лудовико Ариосто, Пьетро Аретино, Торквато Тассо, Саннадзаро, Маккиавелли, Бернардо Довици, группа поэтов-петраркистов.

Франция

Во Франции предпосылки для развития новых идей были в общем те же, что в Италии. Но были и различия. Если в Италии буржуазия была более передовой, Северная Италия состояла из отдельных республик, то во Франции была монархия, развивался абсолютизм. Буржуазия не играла такой большой роли. Кроме того, здесь распространилась новая религия, протестантизм, или иначе кальвинизм, по имени её основателя, Жана Кальвина. Будучи сперва прогрессивным, в последующие годы протестантизм вступил во вторую фазу развития, реакционную.

Во французской литературе того периода заметно сильное влияние итальянской культуры, особенно в 1-й половине XVI века. Король Франциск I, правивший в те годы, хотел сделать свой двор образцовым, блестящим, и привлекал многих знаменитых итальянских писателей и художников к себе на службу. Леонардо да Винчи, переехавший во Францию в 1516 г., умер на руках у Франциска.

Для писателей французского Возрождения по сравнению со средневековыми характерно чрезвычайное расширение кругозора, большой охват умственных интересов, реалистический подход к действительности.

В развитии литературы того периода выделяется два этапа. Ранний, когда преобладали гуманистические идеи, оптимизм, и поздний, когда, в силу политической обстановки, религиозного раскола, проявились разочарование и сомнение. Наиболее яркими представителями французского Возрождения являются Франсуа Рабле (автор «Гаргантюа и Пантагрюэля») и Пьер де Ронсар, возглавивший группу поэтов под названием «Плеяда».

Англия

В Англии развитие капиталистических отношений происходит быстрее, чем во Франции. Происходит рост городов, развитие торговли. Формируется сильная буржуазия, появляется новое дворянство, противостоящее старой, нормандской верхушке, которая в те годы ещё сохраняют свою руководящую роль. Особенность английской культуры того времени — отсутствие единого литературного языка. Знать (потомки норманнов) говорила по-французски, на многочисленных англо-саксонских диалектах говорили крестьяне и горожане, а в церкви официальным языком была латынь. Многие произведения тогда выходили на французском языке. Не было и единой национальной культуры. К середине XIV в. начинает складываться литературный английский язык на основе лондонского диалекта.

В конце XIV века только у одного Джефри Чосера чувствуются влияния итальянского ренессанса. Современник Петрарки, он все-таки остается писателем средневековья. И только в конце XV в. идеи гуманизма занимают в английской культуре прочное положение. Возрождение в Англии практически совпадает с периодом правления Тюдоров (1485—1603). Литература Англии, конечно, испытывает влияние и других стран. В XVI веке Англия переживает расцвет во всех областях мысли и творчества.

Наиболее крупные представители литературы английского Возрождения — Шекспир, Кристофер Марло, Томас Кид в драматургии; Джефри Чосер, Эдмунд Спенсер в поэзии; в области романа — Джон Лили, Томас Нэш; а в области гуманистических трудов — первый английский гуманист Томас Мор.

Германия

В 15-16 ст. Германия испытывала экономический подъем, хотя от передовых стран Европы — Италии, Франции, Нидерландов — она отстает. Особенность Германии в том, что развитие на её территории шло неравномерно. Разные города находились на разных торговых путях, и торговали с разными партнерами. Некоторые города вообще находились в стороне от торговых путей, и сохраняли свой средневековый уровень развития. Сильны были и классовые противоречия. Крупная знать укрепляла свою власть за счет императора, а мелкое дворянство разорялось. В городах шла борьба между имеющим власть патрициатом и мастерами-ремесленниками. Наиболее развитыми были южные города: Страсбург, Аугсбург, Нюрнберг и др., те, что находились ближе к Италии и имели с ней торговые связи.

Литература Германии тогда была разнородна. Гуманисты писали в основном на латинском языке. Это объяснялось культом классической древности и обособленностью гуманистов от жизни и потребностей народа. Крупнейшие представители ученого гуманизма — Иоганн Рейхлин (1455—1522), Ульрих фон Гуттен (1488—1523). Но кроме этого направления были и другие, была реформаторская литература. Её представляют Мартин Лютер (1483—1546) и Томас Мюнцер (1490—1525). Лютер, выступавший против римской церкви, поддерживавший сперва народные массы, впоследствии перешел на сторону князей, из страха перед крестьянским революционным движением. Мюнцер же, напротив, поддерживал крестьянское движение до конца, призывал разрушать монастыри и замки, конфисковывать и делить имущество. «Люди голодны, — писал он, — они хотят и должны есть».

Наряду с латинской литературой ученых гуманистов и агитационно-политической литературой реформаторов развивалась и народно-бюргерская литература. Но она ещё сохраняет средневековые черты и несет оттенок провинциализма. Представителем и родоначальником одного из направлений бюргерской литературы (сатиры) является Себастьян Брант (1457—1521). Его «Корабль дураков» по характеру близок «Похвале глупости» Эразма Роттердамского. Он имел последователей. Другой крупнейший представитель бюргерской литературы — Ганс Сакс (1494—1576), поэт. Его наследие велико. Это стихи, песни, басни, шванки, фастнахшпили (масленичные фарсы).

Нидерланды

В Нидерландах Возрождение совпадало с национальным освобождением и реформацией. В эпоху Возрождения литература в Нидерландах развивалась прежде всего на латинском языке: знаменитым поэтом был Иоанн Секунд, автор «Поцелуев»; а крупнейшим латиноязычным прозаиком и гуманистом — Эразм Роттердамский, автор знаменитой «Похвалы глупости», которую он посвятил своему другу Томасу Мору.

Однако, именно в это время закладывались основы народного литературного языка Нидерландов. Величайшим нидерландским поэтом и драматургом был Йост ван ден Вондел (1587—1679), автор трагедий на библейские и исторические темы, чьи пропитанные духом времени произведения способствовали дальнейшему формированию национального самосознания.

В период «Золотого века Нидерландов» (XVII век) в Амстердаме формируется «Мёйденский кружок», в который входило много писателей и художников «золотого века», в том числе и его крупнейший деятель Питер Хофт. Хофт написал прозаическую «Историю Нидерландов»; так же он писал драмы и любовные стихи, стараясь соединить простоту голландской средневековой народной песни с изысканностью веяний Ренессанса. В противоположность Вонделу ненавидел христианскую ортодоксию и проповедовал стоицизм и эпикурейство.

Испания и Португалия

Литература в этих странах развивалась своеобразно. Социально-политическая обстановка в них была сложной. В первую очередь, здесь проходила Реконкиста, отвоевание земель у мавров. Испания не была единой страной, а состояла из отдельных государств. Каждая провинция развивалась поначалу обособленно. Абсолютизм (при Изабелле и Фердинанде) сложился поздно. Во вторую очередь, Испания в это время вывозила из колоний огромное количество золота, в ней накапливались огромные богатства, и все это тормозило развитие промышленности и формирование буржуазии. Однако, литература испанского и португальского Возрождения богата, и представлена довольно крупными именами. Например, Мигель Сервантес де Сааведра, оставивший серьёзное наследие, как прозу, так и поэзию. В Португалии крупнейшим представителем Возрождения является Луис де Камоэнс, автор «Лузиад», исторического эпоса португальцев. Развивались, как поэзия, так и жанры романа и новеллы. Тогда появился типично испанский жанр плутовского романа. Образцы: «Жизнь Ласарильо с Тормеса» (без автора), «Жизнь и похождения Гусмана де Альфараче» (автор — Матео Алеман).

Использованная литература

• История зарубежной литературы. Средние века и Возрождение. — М.: «Высшая школа», 1987.
• Краткий словарь литературоведческих терминов. Редакторы-составители Л. И. Тимофеев, С. В. Тураев. — М., 1978.
• Л. М. Брагина. Итальянский гуманизм. — М., 1977.
• Зарубежная литература. Эпоха Возрождения (хрестоматия), составитель Б. И. Пуришев. — М., 1976.
• Безруков А. Н. [istina.msu.ru/media/publications/book/e57/d61/19734939/Bezrukov_AN_IZL_Uchebnoe_Posobie_2016.PDF История зарубежной литературы (Античность, Средние века, Возрождение)]. — Бирск: БФ БашГУ, 2016. — С. 120.

Отрывок, характеризующий Литература эпохи Возрождения

Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.