Литературная газета (XIX век)

«Литературная газета»

Тип	литературная
Главный редактор	А.А. Дельвиг, затем О.М. Сомов
Основана	1 января 1830
Прекращение публикаций	30 июня 1831
Язык	русский
Главный офис	Санкт-Петербург

К:Печатные издания, возникшие в 1830 годуК:Печатные издания, закрытые в 1831 году

«Литературная газета» — русская газета, выходившая в Петербурге с 1 января 1830 г. по 30 июня 1831 г. Периодичность выхода: раз в 5 дней. Редактор-издатель с первого выпуска по ноябрь 1830 г. (№ 1-64) — А. А. Дельвиг, далее (№ 65-72 1830 г., № 1-37 1831 г.) — О. М. Сомов. Формат: на восьми полосах; каждая полоса была разбита на две колонки.

Основание газеты

Поначалу А. А. Дельвиг и О. М. Сомов издавали в Санкт-Петербурге альманах «Северные цветы» (1825—1832), среди авторов которого сплотился определенный круг поэтов, близкий к идеям декабристов; в числе их были А. С. Пушкин и кн. Вяземский. В этом кружке зародилась идея создания нового издания, в котором литература рассматривала бы социальные аспекты времени, обращалась бы к жанру публицистики и критики. Инициатива создания такого органа принадлежала Пушкину и тут же была поддержана другими членами авторского круга альманаха.

Так зародилась «Литературная газета», возникновению которой весьма способствовал А. С. Пушкин. Главным издателем и редактором стал Дельвиг, его помощником О. М. Сомов. Рабочая редакция «Литературной газеты» состояла из трех человек: издателя-редактора Дельвига, литератора и журналиста Сомова и секретаря редакции В. Щасного, который, помимо технической работы, занимался переводами и переложениями научных статей^{[неавторитетный источник?]}.

Цензурный комитет определил для нового издания чисто литературный характер, а политический отдел вовсе не был дозволен. А. С. Пушкин стремился добиться полной независимости для газеты, ходатайствовал о расширении возможностей и разрешении на открытие других разделов, но все его попытки были безрезультатны.

И хотя политический раздел в газете был запрещен Цензурным комитетом, всё издание с первого же выпуска носило оппозиционный политический характер. Газета сразу вступила в литературную борьбу с консервативными изданиями и провозвестниками романтических «чистых искусств» — «Северной пчелой» Ф. В. Булгарина, «Московским вестником» М. П. Погодина, «Московским телеграфом» Н. А. Полевого.

Официальный редактор газеты А. А. Дельвиг подготовил первые два номера и, выехав временно из Петербурга, поручил газету Пушкину, который и стал фактическим редактором первых 13 номеров.

Направления деятельности издания

Редакция состояла из пяти отделов:
1) Проза.
2) Стихотворения.
3) Библиография русская и иностранная.
4) Ученые известия.
5) Смесь.

Одновременно сообщалось:

«Издатель признает за необходимое объявить, что в газете его не будет места критической перебранке. Критики, имеющие в виду не личные привязки, а пользу какой-либо науки или искусства, будут с благодарностью принимаемы в „Литературную газету“ <…> Всякая статья, сообразная с целью газеты, будет с благодарностию принята. „Литературная газета“ будет выходить чрез каждые пять дней нумерами в один печатный лист большого размера. В течение года сих № будет издано 72. Первый № выйдет в свет 1-го января 1830 года. Цена годовому изданию 35 руб., с пересылкою в другие города и разноской по домам 40 руб.»

Газета сразу же показала свой оппозиционный настрой. Воспоминания о только что прошедшей Турецкой кампании рассматривались не в контексте «ура-патриотизма», а с точки зрения человеческой жестокости и неправедности, что шло вразрез с официальной позицией и официальными изданиями, публиковавшими оды царю и воспевавшими русское оружие.

Отдел поэзии предоставил Пушкину возможность беспрепятственно публиковать свои стихи. Именно там он опубликовал первые выдержки из стихотворного романа «Евгений Онегин» — в первом же номере газеты был дан отрывок из VIII главы «Евгения Онегина» — С. 11. В отделе поэзии публиковались стихи самого редактора А. Дельвига, Н. Вяземского, Е. А. Баратынского, Ф. Н. Глинки, А. В. Кольцова, Дениса Давыдова и других поэтов. А кроме того газета обратилась к творчеству сосланных декабристов и печатала анонимно, не называя авторства, стихи А. А. Бестужева и В. Кюхельбекера.

Отдел прозы предоставил читателю произведения самых разных литераторов. Здесь публиковались как произведения известных отечественных прозаиков и драматургов (например, отрывок из пьесы «Смоляне в 1611 году» князя А. А. Шаховского), так и переводы из В. Скотта, Э. Т. Гофмана, Л. Тика, В. Гюго и др. Впервые начал публиковаться Н. В. Гоголь. Среди авторов-прозаиков: Антоний Погорельский, А. Подолинский, Н. Станкевич, А. Хомяков и др.

Отдел критики собрал самых ярких российских авторов и мыслителей времени. Нещадно разбирались и критиковались все основные произведения времени, публиковались рецензии, заметки, разборы П. А. Катенина, П. А. Вяземского, А. С. Пушкина, среди авторов этого раздела были и О. М. Сомов, и В. Любич-Романовский (историк и литератор, одноклассник Н. В. Гоголя), и даже опальный ссыльный декабрист В. Кюхельбекер (<Кюхельбекер В. К.> Мысли о Макбете. — С. 97-99), и другие. В первом же номере был дан разбор О. М. Сомовым оригинальных произведений и переводов Фонвизина (как реплика на выход книги, изданной его племянником), чья творческая деятельность изначальна подвергалась немалым гонениям. Пушкин, активно работая в отделе Библиографий, за 1830 г. поместил там более двадцати своих статей, рецензий, полемических заметок, а ещё свыше десяти подготовил, но опубликовать не успел.

В отделе Ученые известия постоянно публиковались очерки князя В. Ф. Одоевского.

Отдел Смесь представлял собой разные литературные и окололитературные публикации, в частности, были опубликованы выдержки из писем Адама Мицкевича, воспоминания о художниках, о властителях (о Наполеоне и Жозефине).

Закрытие издания

Оппозиционная деятельность в атмосфере раболепия перед царским режимом в империи, конечно, не могла длиться долго. В августе 1830 г. Дельвиг получил выговор за фразу «аристократов к фонарю», взятую из французской революционной песни. Ещё через два месяца, в октябрьском номере (в № 61) на страницах газеты было процитировано четверостишие из стихотворения К. Делавиня, посвященное вопросу об открытии в Париже памятника жертвам Июльской революции 1830 г., что явилось причиной редакционно-политического скандала и привело к отстранению редактора.

Предтечей этому послужило то, что одновременно Ф. В. Булгарин, издатель «Северной пчелы», чье творчество неоднократно подвергалось обоснованным нападкам и осмеянию на страницах «Литературной газеты», начал свою деятельность против «Литературной газеты», которую обвинил в политической неблагонадежности, и привлек к ней внимание генерала А. Х. Бенкендорфа, легендарного шефа незабвенно-вечной российской внутренней разведки, тогда именовавшейся III Отделением; в результате вся работа «Литературной газеты» была взята под наблюдение III Отделением. Пушкин в ответ на это публиковал в «Литературной газете» эпиграммы и памфлеты, разоблачая Булгарина как агента и шпиона, трудящегося на ведомство Бенкендорфа. Полемика между изданиями разгоралась жесткая. «Северная пчела» развернула открытую травлю Пушкина. Раззадоренные взаимными оскорблениями и ёрническими шуточками, авторы обоих изданий вели друг с другом ярую борьбу. И когда в октябре 1830 года «Литературная газета» обратилась к стихотворению К. Делавиня о памятнике жертвам французской революции, участь её была решена. За эту публикацию А. А. Дельвиг был отстранен от редактирования газеты. Издание газеты было прекращено, Бенкендорф гневно пригрозил Сибирью основным авторам и редакторам газеты: Дельвигу, Пушкину и Вяземскому. Сам Дельвиг при разговоре с Бенкендорфом о судьбе «Литературной газеты» повел себя столь мужественно, твердо и тактично, что генерал в конце концов вынужден был извиниться перед ним, а издание «Литературной газеты» вновь разрешено, но уже под редакцией Сомова. Тем не менее Дельвиг, потрясенный случившимся, вскоре заболел и 14 января 1831 года скончался в возрасте 33-х лет.

Газета просуществовала ещё недолго: до 30 июня 1831 года.

«Литературная газета» издавалась всего полтора года, что очень малое время для издания, и была незнакома широкому кругу современников, ограничиваясь лишь самым образованным слоем общества (большинство населения России было неграмотным), тем не менее её значение для развития русской литературы и русской художественной публицистики стало важным событием и знаменовало собой важный этап.

Одноимённые газеты

• В 1840—1849 годах выходила другая газета с тем же названием «Литературная газета», никакого отношения к означенной не имеющая. СПБ, 1840—1849
  • 1840 — 2 раза в неделю, редактор-издатель А. Краевский;
  • 1841—1843, редактор-издатель Ф. А. Кони;
  • с 1844 — издатель А. И. Иванов, редактор — Краевский, затем Н. А. Полевой, еженедельно.
  • В 1846, со смертью Полевого, «Литературная газета» закрылась на № 7;
  • в 1847 — возобновлена Краевским, литературный редактор — Вл. Р. Зотов, к которому в 1849 переходит и издательство газеты
• «Литературная газета» выходила сразу после Октябрьской революции в Петрограде, 1918, редактор Д. Андерсон
• В советское время была учреждена и существует до сих пор советская «Литературная газета», к означенной тоже никакого отношения не имеет.
• Украинская «Литературная газета», в городах Киев и Харьков.

Ссылки

• [www.philolog.ru/filolog/litgas.htm Литературная газета] // Автор Н. Л. Шилова
• [litgazeta1830.ru/ Литературная газета барона Дельвига] // Номера «Литературной газеты» за 1830 год.

Отрывок, характеризующий Литературная газета (XIX век)

– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…