Литовская гривна

Литовская гривна (рубль, изрой, копа или капа) — денежная единица в Великом княжестве Литовском c XIII века. Использовалась в качестве денежной единицы наряду с копой.

В безмонетный период (XII—XIV веках) имели хождение литовские гривны в виде палочкообразных слитков серебра, имевшие сходство со скандинавскими слитками. На некоторых прутьях выгравировано или выцарапано слово «изрой» (покрытый отметинами), нанесены одна или несколько зарубок на спинке, первоначально предназначенных для удостоверения качества слитков, отсутствия включений недрагоценных металлов в сердцевине слитка (размер — 10-17 см, вес — 100—105 г). В кладах встречаются и мелкие, рубленные фрагменты этих прутьев.

С первой четверти XIV века получили широкое распространение литовские трёхгранные гривны (вес — 170—189,5 г), сменившие палочкообразные слитки. В XIV—XV веках имело место их клеймение, вероятно призванное удостоверять качество. Встречаются также половинные обрубки слитков, называемые полтинами (85-95 г).

В источниках эти слитки называются гривна, рубль, изрой, рублёвая гривенка, капа.

Наряду с литовскими гривнами в Великом княжестве Литовском имели хождение и другие типы слитков:

• киевский в форме ромба с усечёнными углами размером 9-10 на 4-5 см и весом 163—164 г (выпуск прекратился в 1240 году);
• новгородский палочкообразного вида размером 14-20 см и весом 204 г (позднее имеет хождение горбатый тип);
• черниговский (условное обозначение) ромбического вида равный по весу новгородскому;
• татарский ладьевидный (сум) весом 204 г.

По мнению Г. А. Фёдорова-Давыдова, новгородская гривна и татарский сум в первой половине XIV века могли соответствовать копе = 60 пражских грошей. Литовский счётный рубль соответствовал 100 литовских грошей. В XIV—XV веках, в связи со снижением содержания серебра в пражском гроше, копа также обесценивалась, согласно литовскому Статуту литовский рубль был равен 1²/₃ копы.

В 1399 году, после поражения Витовта в битве на Ворксле, чтобы избежать разграбления, Киев выплатил откуп Тимуру-Кутлуку 3 тысячи литовских рублей.

В 1417 году Ягайло занял у Витовта 500 литовских рублей чистого серебра.

Слитки постепенно вышли из обращения в XV веке в связи со случаями снижения содержания в них серебра и увеличением объёма чеканки монет.

Литература

• Спасский И.Г. [www.arcamax.ru/books/spassky01/spassky01.htm Русская монетная система. Место и значение русской монетной системы в мировом денежном хозяйстве]. — Л., 1962.
• Рубль литовский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Рябцевич В. Н. О чём рассказывают монеты. — Мн.: Нар. асвета, 1968. — С. 33-34.
• [web.archive.org/web/20060825193018/www.nbrb.by/bv/narch/333/7.pdf Шталенков И. Платежные слитки гривны в денежном обращении ВКЛ // Банковский вестник. — 2006. — № 02. — С. 26—30.]

Отрывок, характеризующий Литовская гривна

– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.