Литовско-московская война (1368—1372)

Литовско-московская война 1368—1372 годов
Основной конфликт: Русско-литовские войны
Великий князь Московский Дмитрий Иванович рассылает грамоты по русским городам для объединения сил против войск Ольгерда 1368 г. Миниатюра из Лицевого свода
Дата	1368, 1370 и 1372
Место	Северо-Восточная Русь
Причина	Борьба между великими княжествами Московским и Тверским
Итог	Великое княжество Литовское отказалось от вмешательства
Противники
Великое княжество Литовское Великое княжество Тверское Великое княжество Смоленское Великое княжество Московское Великое княжество Рязанское
Командующие
Ольгерд Кейстут Михаил Александрович Святослав Иванович Дмитрий Иванович Владимир Андреевич Василий Михайлович
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Литовско-московская война 1368—1372 годов — походы великого князя литовского Ольгерда на Московское княжество в 1368, 1370 и 1372 годах, а также сопутствующие события. В Рогожском летописце употребляется термин «Литовщина».

Предыстория

В середине 1360-х годов в Великом княжестве Тверском разгорелся территориальный спор между микулинским князем Михаилом Александровичем и кашинским князем Василием Михайловичем. На сторону кашинского князя встало Великое княжество Московское, чьим правителем был тогда номинально Дмитрий Иванович, а фактически правил митрополит киевский и московский Алексий (сын Василия Михайловича Кашинского Михаил был женат на московской княжне Василисе, дочери Симеона Ивановича Гордого). На сторону Михаила Александровича встал Ольгерд, женатый на его сестре Иулиании. Во время отъезда Михаила к Ольгерду Василий Кашинский с сыном Михаилом, князем Еремеем Дорогобужским и московскими полками подступил к Твери и осадил её. Город взят не был, но были разграблены окрестности на правом берегу Волги. Михаил, вернувшись с литовскими полками, разгромил Еремея, подступил к Кашину, но ушёл, послушавшись тверского епископа Василия.

В 1368 году Дмитрий Иванович позвал Михаила в Москву, митрополит Алексей гарантировал ему безопасность, но над Михаилом был устроен третейский суд, он был захвачен и посажен в заточение. Михаила спас неожиданный приезд в Москву трёх ордынских мурз. Михаила отпустили, но он бежал к своему зятю Ольгерду в Литву.

Первый поход

Осенью 1368 года литовский князь с большим войском двинулся на Москву. Традиционно пытаясь неожиданно ворваться во вражеские пределы, он стал наступать с юго-запада, а не с северо-запада, как обычно. Дмитрий Иванович успел только выслать сторожевой полк, состоящий из москвичей, коломенцев и дмитровцев, под командованием воеводы Дмитрия Минина и Акинфа Шубы. В это время литовцы разгромили дружину стародубского княжества Семёна Дмитриевича Крапивы. Затем Ольгерд взял Оболенск, где был убит князь Константин Юрьевич. 21 ноября на реке Тросна Ольгерд разбил сторожевой московский полк; все князья, бояре и воеводы погибли. Князь Дмитрий заперся в Москве, к которой уже подошло литовское войско. Три дня стояли литовцы, Кремль не взяли, но опустошили окрестности, взяли много пленников и скота. Ольгерд снял осаду, получив известие о нападении на Литву ливонских рыцарей. Литовское войско ушло на запад, разоряя всё на своём пути. Воспользовавшись отсутствием основных литовских сил, московские войска во главе с Владимиром Андреевичем провели ответные набеги в смоленскую и брянскую земли.

Второй поход

В 1370 году, после поражения от Тевтонского ордена большого литовского войска в битве при Рудаве, Дмитрий Московский вновь осадил Тверь; Михаил бежал в Литву.

В Рождественский пост Ольгерд двинулся к Москве с братом Кейстутом, Михаилом Тверским и Святославом Смоленским (за участие в походе он был отлучён от церкви константинопольским патриархом; в 1386 году погиб в сражении с литовцами). Они подошли к Волоколамску, начав штурм кремля. Князь Василий Березуйский погиб от литовского копья, но приступ был отбит. Три дня литовцы грабили окрестности, а затем двинулись к Москве. Осада началась 6 декабря 1370. В это время двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич Храбрый начал сбор войск в Перемышле, к нему присоединились пронский князь Владимир Дмитриевич и полки рязанского князя Олега Ивановича. Понимая, что Кремль не взять, Ольгерд предложил мир, скрепив его браком своей дочери и Владимира Храброго. Но Дмитрий согласился только на перемирие до Петрова дня. Ольгерд отступил в Литву. Однако в «Хронике Быховца» — историко-художественном произведении, написанном в середине XVI в., содержится другое изложение событий. Из-за невозможности дать отпор Ольгерду, Дмитрий Иванович послал к нему послов, прося не выгонять его из Москвы, обещая богатые дары, предлагая все что угодно. Великий князь Литовский простил Великого князя Московского, приняв богатые дары, примирившись, сел на коня и приставил к московской стене своё копьё и, возвращаясь назад, громким голосом сказал: «Князь Великий Московский! Помни, что копье литовское стояло под Москвою». После этого, установив границу по Можайск и Коломну, с большой добычей и полоном вернулся в Литву.

Третий поход

В 1372 году вновь разгорелся конфликт Твери с Москвой. Вначале Ольгерд послал войско Кейстута, его сына Витовта, Андрея Ольгердовича и Дмитрия Друцкого. Они неудачно подступали к Переяславлю-Залесскому, но взяли Дмитров. Позже Ольгерд сам двинулся на Москву с юго-запада. После соединения у Любутска литовцев и тверичей, к ним скрытно подошла рать Дмитрия. Литовский сторожевой полк был разгромлен. Оба войска отошли и встали друг против друга, разделённые глубоким оврагом. Через несколько дней было заключено перемирие (с 31 июля по 26 октября 1372 года). Договор был подписан от имени Ольгерда, Кейстута и Святослава Смоленского; в договор были включены Михаил Тверской, Дмитрий Брянский и ещё несколько князей. Ольгерд поручился, что Михаил вернёт всё награбленное в Московских землях, и если Михаил начнёт войну с Москвой, то Литва за него не вступится.

Последующие события

В 1371 году Ольгерд просил у Константинопольского патриарха особого митрополита в Киев с властью на Смоленск, Тверь, Новосиль и Нижний Новгород. В 1373—1375 годах ему удалось добиться поставления Киприана на Киево-Литовскую митрополию с перспективой становления митрополитом всея Руси после смерти Алексия, сподвижника Дмитрия Московского.

В 1375 году после получения Михаилом Тверским ярлыка на великое княжение владимирское и нападения тверских войск на Торжок и Углич Дмитрий Иванович двинул на Тверь соединённые силы Северо-Восточной Руси, Смоленского, Брянского и верховских княжеств и осадил город. Последовавшее затем движение войск Ольгерда в направлении Твери (и затем их возвращение без столкновения с противником) традиционно трактуется историками как неудачная попытка помочь Михаилу Тверскому в нарушение условий мира 1372 года. Фактически Ольгерд разорил Смоленское княжество за участие его войск в походе на Тверь. Михаил вынужден был признать себя младшим братом московского князя, оформить с ним антиордынский союз и отказаться от претензий на Кашин (до 1382).

Ссылки

• [www.hist-geo.net/media/blogs/blog/Encykl/1%20-%20Voyna_1368-1372_color.jpg Карта литовско-московской войны 1368—1372]

Отрывок, характеризующий Литовско-московская война (1368—1372)

Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.