Литтелтонская хронометрическая станция

Достопримечательность
Литтелтонская хронометрическая станция Lyttelton Timeball Station
Литтелтонская хронометрическая станция в ноябре 2009 года
Страна	Новая Зеландия
Город	Литтелтон (Новая Зеландия)
Тип здания	хронометрическая станция
Архитектурный стиль	Неоготика
Архитектор	Томас Кейн (англ. Thomas Cane)
Основатель	Джон Томас Пикок (англ. John Thomas Peacock)
Дата основания	1870
Строительство	???—1876 годы
Основные даты: 1876 — строительство 1877 — пристройка 1878 — пристройка 1912 — пристройка 1934 — прекращение деятельности 7 апреля 1983 — включение в реестр исторических зданий 2010 — повреждения при землетрясении 2011 — обрушение башни при землетрясении 2013 — реконструкция
Статус	в ведении Фонда по охране исторических мест Новой Зеландии, рег.№ 43
Высота	15 метров
Материал	вулканический шлак, оамарский камень (известняк)
Состояние	демонтирована
Сайт	[www.historicplaces.org.nz/placesToVisit/canterbury/LytteltonTimeballStation.aspx Официальный сайт]

Литтелтонская хронометрическая станция (англ. Lyttelton Timeball Station), Замок на холме (англ. Castle on the Hill) — находившаяся в ведении Фонда по охране исторических мест Новой Зеландии хронометрическая станция с шаром времени, одна из главных достопримечательностей Литтелтона в Новой Зеландии, одна из пяти хронометрических станций подобного типа, сохранившихся на планете до 2010-х годов в работоспособном состоянии.

Как историческая достопримечательность, Литтелтонская хронометрическая станция иллюстрировала роль хронометрических станций в истории западной навигации и судоходства, и их особое значение для точного расчета географической долготы. Строительство хронометрической станции отражало развитое состояние экономики Кентербери и роль системы провинциальных органов власти в Новой Зеландии.

Здание станции получило серьёзные повреждения в результате серии землетрясений и афтершоков в 2010 и 2011 годах, и полностью обрушилось 13 июня 2011 года после афтершока магнитудой 6,4.

Предназначение

Шар времени — приспособление для оптической сигнализации точного времени. Как правило, представляет собой большой окрашенный деревянный или металлический шар, поднимаемый на мачту и в определенное время падающий по ней вниз. «Шары времени» относительно широко использовались в XIX веке, главным образом — для упрощения морской навигации и сверки морских хронометров при наблюдении с морских судов, стоящих на рейде. В то время как географическая широта определялась достаточно просто, поначалу с помощью астролябии, а затем с помощью секстанта, определение географической долготы в открытом море было затруднительно без точного измерения времени. Однако во время плавания хронометры могли накапливать погрешность в измерении времени, что сказывалось на точности определения координат. Так, например, ошибка в 4 секунды приводила к погрешности в 1800 метров на экваторе и 910 метров на 60-й параллели, поэтому сверка хронометров требовалась при любом удобном случае. Первый «шар времени» был введён в эксплуатацию в Портсмуте в 1829 году, а в 1833 году аналогичное приспособление появилось в Гринвиче. Постепенно разные формы визуальных сигналов точного времени стали важной частью морских портов во всём мире.

История

Джон Томас Пикок, бизнесмен и политик, приехал в Литтелтон в 1844 году. Он построил первую капитальную пристань и подготовил поселение к прибытию большого числа переселенцев, прибывших в Литтелтон шестью годами позже на первых четырёх кораблях. Пикок продвигал идею о возведении хронометрической станции в Литтелтоне как член Палаты представителей, но его предложения были отклонены. Он также был членом Совета провинции Кентербери, где в 1870 году идея о возведении хронометрической станции нашла поддержку. В 1870-е годы Литтелтон стал очень оживлённым портом в связи с наступившим экономическим бумом в Кентербери. Выросли цены на шерсть, на Кентерберийской равнине увеличилось производство зерновых. В целях облегчения доставки шерсти и зерна между Литтелтоном и Крайстчерчем был построен железнодорожный тоннель. Как следствие, Литтелтон развивался, в городе появлялись новые здания и сооружения, в том числе и Литтелтонская хронометрическая станция. Всего за период с 1874 по 1876 годы на модернизацию и расширение портовых сооружений было потрачено около 200 000 фунтов.

Проект станции был разработан архитектором провинции Кентербери, Томасом Кейном (англ. Thomas Cane), и станция была построена в 1876 году. Астрономические часы были заказаны в Лондоне у компании Edward Dent and Co., сконструировавшей часы для Биг-Бена. Механизм «шара времени» для станции был произведён немецкой компанией Siemens Brothers. Все механизмы прибыли в Литтелтон в ноябре 1874 года, и около 20 месяцев хранились на складе, пока не было построено основное здание станции. Первым смотрителем хронометрической станции был назначен Александр Джойс (англ. Alexander Joyce, 1840—1927). Он проживал со своей семьёй в здании хронометрической станции с мая 1877 года до 1881 года.

Механизм шара времени

В целом механизм шара времени, установленный на хронометрической станции в Литтелтоне, занимал 15 метров по высоте. Шар представлял собой полую сферу на деревянном каркасе, покрытую тонкими листами окрашенного цинка. Диаметр шара — полтора метра, весил шар немногим более 100 килограмм. Мачта из орегонской сосны проходила через отверстие в середине шара. Шар поднимался посредством маховика на вершину мачты и закреплялся там на подвесе. Когда подвес освобождал шар, он падал по мачте вниз на демпферы. Скорость падения шара контролировалась поршнем, прикреплённым к шару, который выталкивал воздух из длинного цилиндра, «аналогично гигантскому велосипедному насосу». Размыкание подвеса осуществлялось с помощью электромагнита, управляемого с помощью астрономических часов. В определённое время часы замыкали электрические контакты, срабатывал электромагнит, от которого через систему рычагов размыкался подвес шара в верхней части мачты.

Механизм был настроен на срабатывание ежедневно в 13:00. Первый запуск механизма шара времени был осуществлён 29 ноября 1876 года, но из-за технических проблем с электромагнитом, произошёл на три минуты позже положенного срока. После этого до 23 декабря 1876 года механизм в действие не приводился. Затем механизм шара времени приводился в действие ежедневно в 13:00, кроме тех дней, когда дули очень сильные ветра.

В 1916 году оригинальные астрономические часы были переданы обсерватории в Веллинтоне. Было решено, что механизм шара времени будет запускаться по сигналу телеграфа, получаемому из Веллингтонской обсерватории. Ввиду экономических проблем, возникших к концу Первой Мировой войны, механизм шара запускался дважды в неделю, а время запуска было перенесено на 15:30. Истинная причина изменений в расписании доподлинно неизвестна. Со временем всё большее количество судов переходили на радиосвязь, в том числе для уточнения времени, и в 1934 году Совет порта Литтелтон принял решение о приостановлении запусков механизма на Литтелтонской хронометрической станции. Последний запуск механизма состоялся 31 декабря 1934 года.

Комплекс зданий хронометрической станции

Комплекс зданий в стиле неоготики, похожий на средневековый замок, состоял из восьмиугольной башни, на вершине которой был установлен «шар времени», и трёхэтажного здания, в котором могли проживать и работать служащие. В здании размещались три жилые комнаты, два кабинета, часовая комната и комната наблюдения. На этом же здании были установлены астрономические часы. Для строительства здания был использован местный вулканический шлак и контрастный светлый оамарский камень. Это была третья хронометрическая станция подобного типа в Новой Зеландии. Первая станция была построена в Веллингтоне в 1864 году, вторая — в Данидине, в 1868 году.

С момента постройки в здании возникали проблемы из-за влаги, просачивающейся через пористые стены. Створки окон, открывающихся внутрь здания, стали протекать, а местный вулканический шлак оказался слишком пористым для противостояния тем погодным условиям, которым подвергалось здание. После того, как в 1876 году система провинциальных органов власти прекратила существование, обязанности по управлению хронометрической станцией взял на себя Совет порта Литтелтон. Совет попросил Фредерика Строутса (англ. Frederick Strouts), известного местного архитектора, спроектировать пристройку к зданию и предложить средства защиты от непогоды. Строутс спроектировал одноэтажную кухню, которая была пристроена с северо-восточной стороны здания в период с 1877 по 1878 годы. Строительство осуществляла компания Holliss and Brown. В строительстве принимали участие заключённые Литтелтонской тюрьмы. Для предупреждения проникновения влаги в здание Строутс предложил герметизировать стены снаружи. Первоначально стены были облицованы силикатным кирпичом, однако когда это решение было признано несостоятельным, Совет порта принял альтернативное предложение Строутса о том, что стены снаружи должны быть забетонированы. Не все были согласны с этим, в том числе архитектор оригинального здания, Томас Кейн. Многие возражали также на том основании, что эстетический вид здания и его каменной кладки мог пострадать в том случае, если оно будет покрыто бетоном. Строутс в ответ на это утверждал, что влага не только делает проживание и работу в здании некомфортными, но и постепенно растворяет строительный раствор. Для сохранения эстетического вида здания он рекомендовал сохранить резьбу по камню и лепнину. После опробирования на башне было решено, что всё здание должно быть оштукатурено, и это произошло в сентябре 1880 года.

После того как Джойс со своей семьёй покинул хронометрическую станцию в 1881 году, здесь поселился сигнальщик, Джон Туми (англ. John Toomey). В 1887 году Туми женился, а новообразованная семья продолжала проживать в здании хронометрической станции до переезда в Аддерли-хед (англ. Adderley Head) в 1891 году. Следующим сигнальщиком, проживавшим в здании хронометрической станции был Альберт Баттон (англ. Albert Button). В 1905 году его сменил Джон Портеус (англ. John Porteous). Портеус был сигнальщиком с 1905 по 1932 годы, и выполнял обязанности смотрителя станции с 1914 по 1932 годы.

В 1912 году для обеспечения лучших условий проживания Портеуса и его семьи по проекту инженера Сайруса Уильямса (англ. Cyrus Williams) были надстроены два этажа над главным входом и кухней. Таким образом в здании хронометрической станции появились ванная комната, спальня, холл на первом этаже и две дополнительные спальни наверху. Надстройка была выполнена из кирпича и оштукатурена так, чтобы её экстерьер совпадал по внешнему виду со старой частью здания.

В 1934 году, когда был осуществлён последний запуск механизма шара времени, смотрителем станции был Джек Бёрнс (англ. Jack Burns). Бёрнс оставался сигнальщиком до тех пор, пока и эта должность не была сокращена в 1941 году.

В период с 1942 по 1943 годы в здании хронометрической станции размещались военнослужащие армии Новой Зеландии, а затем различные служащие Совета порта Литтелтон со своими семьями.

В 1969 году представителями общественности была образована Литтелтонская морская Ассоциация. Эта организация арендовала здание хронометрической станции у Совета порта и в период с 1969 по 1973 годы провела в нём реконструкцию. В 1973 году здание было подарено Фонду по охране исторических мест Новой Зеландии. Проект реконструкции продолжался в период с 1975 по 1978 годы под эгидой Фонда по защите исторических мест Новой Зеландии и в 1978 году станция была официально открыта для публики. Была восстановлена и традиция запуска механизма шара времени на ежедневной основе в 13:00.

7 апреля 1983 года здание литтелтонской хронометрической станции было зарегистрировано в Фонде по охране исторических мест Новой Зеландии под номером 43 как историческое здание первой категории. Всего на тот в момент в мире оставалось в работоспособном состоянии 5 подобных хронометрических станций, в том числе станция в Литтелтоне — единственная работоспособная станция в Новой Зеландии.

Башня получила повреждения в результате землетрясения 2010 года, а механизм «шара времени» перестал функционировать. В результате землетрясения 2011 года здание станции получило ещё большие повреждения. Фонд по охране исторических мест Новой Зеландии после анализа инженерных отчётов, свидетельствующих о невозможности сохранения здания станции из соображений общественной безопасности, принял решение о его демонтаже. Представители Фонда надеялись, что механизм «шара времени» может быть сохранён, а здание впоследствии может быть реконструировано. Башня станции полностью обрушилась в результате афтершока 13 июня 2011 года. 25 мая 2013 года было объявлено, что башня и шар будут восстановлены, а средства для этого были получены от членов сообщества, выступающего за реконструкцию здания.

Флагшток

Место, выбранное для строительства хронометрической станции, располагалось на холме над Офисерс-пойнт, неподалёку от старого флагштока. Сигнальные флаги играли важное значение в коммуникации между морскими судами и городом, а выбор этого места означал возможность передачи сообщений, полученных с наблюдательного пункта в Аддерлей-хед, из бухты Даймонд или с фермы Мейджер-Хорнбрук, расположенной на горе Плезант. Остаётся неясным, когда был воздвигнут первый флагшток на холме над Литтелтоном. Один из сигнальщиков постоянно дежурил у флагштока с 1879—1880 годов. Сигналы, подаваемые с помощью флагов, использовались для рекомендаций парусным судам о заходе в гавань, швартовки к причалу и управления движением судов. В 1891 году старый флагшток был заменён новым, из каури, и этот флагшток можно увидеть и по сей день. Последний сигнал с помощью флагов был получен с судна Miro 27 ноября 1941 года. После этого вошла в обиход радиокоммуникация между судами и причалом.

Традиция празднования Дня Кентербери с 1930 года включает подачу специального сигнала на флагштоке. В 1974 году, в ходе Игр Содружества, проходивших в Крайстчерче, на флагштоке были размещены флаги, приветствующие участников состязаний. В 2001 году порт Литтелтона подарил хронометрической станции набор сигнальных флагов со списанной драги Peraki, чтобы хронометрическая станция могла проводить экскурсии для школьников и приветствовать суда в бухте Литтелтона.

Литература

• A Critical Comparison of the Sydney and Lyttelton Time Balls // Journal of Astronomical History and Heritage. — Astral Press, 2009. — Т. 12, вып. 2.
• Bremner, Julie. [books.google.ru/books?id=T8DkOwAACAAJ The Lyttelton Time-ball Station: An Account of Its History, Operation and Restoration]. — New Zealand Historic Places Trust, 1979. — 59 p.
• Jenny Murray The Lyttelton Timeball Station: A Historical Report // Timeball Station, Lyttelton, Volume 1 : Historical Reports. — New Zealand Historic Places Trust, 2000. — Т. 1.
• Geoffrey W. Rice, Jean Ellen Sharfe. [books.google.ru/books?id=0Us4AAAACAAJ Christchurch Changing: An Illustrated History]. — 2. — Canterbury University Press, 1999. — 172 p. — ISBN 0908812531, 9780908812530.
• Nick Tolerton. [books.google.ru/books?id=EdJEuAAACAAJ Below the Timeball: 150 Years of the Port of Lyttelton]. — Saxon Print, 2001. — 80 p. — ISBN 0473074621, 9780473074623.
• Thelma Strongman Report on the History of the Ground, and the Significance of the Setting // Timeball Station, Lyttelton Conservation Plan. — New Zealand Historic Places Trust, 2000. — Т. 1.

Ссылки

• [www.historic.org.nz/en/Publications/HeritageNZMagazine/HeritageNz2008/HNZ08-TimeChange.aspx «Time for a Change»] (англ.). Статья на сайте Фонда по охране исторических мест Новой Зеландии, 2008 год.
• [phillipfickling.com/portfolio/post/time-ball/ Бумажная модель Литтелтонской хронометрической станции] (англ.)

Отрывок, характеризующий Литтелтонская хронометрическая станция

Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.