Литургия Феодора Мопсуестийского

Литургия Феодора Мопсуестийского (литургия Мар Теодора) - одна из трёх литургий восточно-сирийского обряда, используемого Ассирийской церковью Востока и Халдейской католической церковью. Совершается во временной промежуток от начала "периода Благовещения" (за четыре воскресенья до Рождества Христова) до Воскресенья Осанн, за исключением пяти праздничных дней, в которые полагается литургия Нестория.

Вопрос о происхождении литургии

Ассирийская церковь Востока приписывает авторство анафоры Феодору Мопсуестийскому - "учителю учителей" и "толковнику толковников", авторитетному автору Антиохийской богословской школы. Учение Феодора, последовательно развивавшее некоторые крайние положения этой школы, стало ядром ереси, позднее получившей название несторианства. Сам Феодор умер в мире с Церковью в 428 году, но его ученик Несторий, занявший в том же 428 году константинопольскую кафедру, был осуждён Третьим Вселенским собором в 431 году. После Эфесского собора учение и личность самого Феодора оказались в центре ожесточённых богословских дискуссий, завершившихся посмертным анафематствованием Феодора на Пятом Вселенском соборе в 553 году. Ассирийская церковь никогда не принимала решений Третьего и последующих Вселенских соборов, так что Феодор Мопсуестийский продолжал быть авторитетным богословом и Отцом Церкви Востока.

Ассирийская церковь, опираясь на свидетельство авторитетного богослова Абдишо, утверждает, что литургия Феодора была переведена с греческого оригинала в VI веке католикосом Мар Абой I. Данная версия долгое время поддерживалась исследователями. Современные литургисты находят в тексте доказательства его исконно сирийского происхождения, в их числе: структура, язык и богословское содержание. Многочисленные библейские цитаты в анафоре близки к Пешитте, а не к Септуагинте. В тексте много семитизмов, но есть и непереведённые греческие термины .

Труды и идеи Феодора Мопсуестийского использованы в тексте. Так префация говорит об ангелах, прославляющих "Твою преславную Троицу, исповедуемую в трёх равных и нераздельных кномах", где кнома - свойственный исключительно ассирийскому богословию термин, сочетающий в себе значения "ипостаси" и "природы". В анамнесисе утверждается, что Бог-Слово "нисшел с небес и облёкся нашим человечеством, смертным телом и разумной, сознательной и бессмертной душой, от святой Девы силой Духа Святого", что также является типично несторианским выражением для описания способа сосуществования и взаимодействия двух природ во Христе. В то время, как самая распространённая восточно-сирийская литургия Фаддея и Мария начисто лишена несторианских идей, что указывает на её происхождение до эпохи Вселенских соборов, литургия Феодора Мопсуестийского была написана уже после возникновения несторианских споров. В числе её возможных авторов, помимо самого Феодора, исследователи называют католикоса Мар Абу I и даже Нестория.

Из греческих писателей о существовании литургии Феодора Мопсуестийского упоминает Леонтий Византийский, который сообщил, что Феодор дерзнул написать собственное возношение, исполненное не славословий, а хулений. Впрочем, современные исследователи считают, что критика Леонтия направлена не против литургии Феодора, где несторианское влияние очень незаметно, а против литургии самого Нестория.

Особенности анафоры

Евхаристические каноны литургий Феодора Мопсуестийского и Нестория имеют схожую структуру: Sursum corda - префация - санктус и пост-санктус - анамнесис - интерцессия - эпиклеза. Их отличительной особенностью, не встречающейся ни в одной из известных в настоящее время литургических последований, является размещение интерцессии между анамнесисом и эпиклезой. По этому признаку они отличаются и от исторически первой восточно-сирийской литургии Фаддея и Мария, в которой имеются две интерцессии (иежду санктусом и анамнесисом, после эпиклезы).

По сравнению с литургией Фаддея и Мария литургия Феодора Мопсуестийского имеет более пространные префацию, анамнесис и эпиклезу. Анамнесис Феодора содержит обычное для этой молитвы воспоминание о Тайной вечере и установительные слова Христа, отсутствующие в литургии Фаддея и Мария. Эпиклеза Феодора, помимо призывания Святого Духа, включает в себя прошение о преложении хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы, также отсутствующее в литургии Фаддея и Мария.

Структура литургии

Приготовление Даров

Для восточно-сирийского обряда характерно употребление для евхаристии квасного хлеба, хотя в Халдейской католической церкви под влиянием римского обычая стал использоваться пресный хлеб. Ассирийское предание утверждает, что апостолы Фаддей и Марий сохранили и привезли с собой частицу Тела Христова с Тайной вечери, и в связи с этим при каждой закваске будущего евхаристического хлеба в муку и елей добавляется частица от хлеба, освящённого на предыдущей литургии. Это добавление понимается церквами восточно-сирийского обряда как отдельное таинство, называющееся «малка» (буквально «закваска»). Таким образом, утверждается, что на каждой литургии в предложенных Дарах буквальным образом присутствует частица хлеба Тайной вечери.

Литургия Слова (или оглашенных)

Основная статья: Восточно-сирийский обряд

В настоящее время преданафоральная часть всех трёх восточно-сирийских литургий одинакова и излагается в служебниках в составе литургии Фаддея и Мария. К числу особенностей литургии Слова можно отнести:

• пять чтений из Священного Писания: (Пятикнижие Моисеево, пророки, Деяния святых апостолов, Послания апостолов и Евангелие),
• большое количество переменных антифонов и тайных молитв (воскресные, праздничные и будние дни) достаточно позднего происхождения,
• обязательные процессии духовенства из алтаря на виму (перед чтениями) и из вимы в алтарь (перед анафорой),
• сложный обряд приближения к алтарю с диалогом служащего священника с верными, аналогичной римскому Confiteor, коленопреклоненной и главопреклоненной молитвами.

В отличие от византийских литургий в восточно-сирийских литургиях нет сформировавшихся в VI веке проскомидии и Великого входа (так как будущие Дары заранее полагаются на престоле), что свидетельствует о завершившейся к этому времени изоляции Ассирийской церкви от Византии. Но даже в условиях изоляции развитие чина литургии продолжалось: в частности многие антифоны приписываются перу патриарха Ишоява III (649 — 660). В отделившихся от Ассирийской церкви Востока Халдейской и Сиро-малабарской церквах, вошедших в каноническое общение с Римом, литургия слова испытала сильнейшее давление римского обряда: в частности появился чин оффертория и было введено чтение Символа веры (последнее затем вошло и в богослужение Ассирийской церкви).

Анафора

Как уже указывалось выше, евхаристические каноны Феодора Мопсуестийсого и Нестория имеют схожую структуру, отличную от всех остальных известных в настоящее время литургий. Общей особенностью этих анафор является размещение интерцессии между анамнесисом и эпиклезой.

• Sursum corda:
  • Священник: «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа да будет со всеми вами» (2Кор. 13:13) (общее для большинства восточных обрядов (за исключением литургий александрийского типа) приветствие)
  • Народ: «Аминь»
  • Священник: «Горе да будут умы ваши» В праздники заменяется на: «Горе, на высотах горних, в месте страшном и славном, где не перестаёт движение крыльев херувимов и славословий и песнопений приятных величаний серафимов, да будут умы ваши» (такой возглас есть только в анафорах Феодора и Нестория)
  • Народ: «Они к Тебе, Боже Авраама, Исаака и Израиля, Царю славы» (ответ, свойственный только для литургий восточно-сирийского обряда)
  • Священник: «Приношение возносится Богу всех Господу» (вместо обычных «Благодарим Господа»; ещё одна исключительная особенность восточно-сирийского обряда). В праздники заменяется на: «Живое и словесное приношение начатков наших, и непорочная и благоприятная жертва Сына рода нашего, которую пророки указали тайнами своими, и апостолы проповедали явно , и мученики приобрели кровью вый своих , учители в церквах изъяснили, и священники вознесли и заклали на святом жертвеннике, и левиты принесли на плечах своих, народы приняли во очищение грехов своих, приносится за всех вообще тварей Богу и Владыке всех » (такой возглас есть только в анафорах Феодора и Нестория)
  • Народ: «Достойно и праведно»
  • Диакон: «Мир с нами»
• Префация:

Справедливо, Господи, каждый день повторять, и праведно во всякое время, и праведно во всякий час исповедовать Твоё святое имя и поклоняться Твоему величеству во всякой земле и на всяком месте, Боже, Отец истины, и Твоему единородному Сыну, Господу нашему Иисусу Христу, и Святому Духу во веки, аминь. Ибо Ты Владыка и Содетель всего видимого и невидимого. Через Твоего единородного Сына, Бога-Слова, Который есть сияние Твоей славы и образ Твоей ипостаси, сотворил и учинил в порядке небеса, и землю, и всё, что в них. И Святым Духом, Духом истины, от Тебя, Отца, исходящим, всякая разумная тварь, видимая и невидимая, укрепляется, освящается и соделывается достойной возносить хвалы Твоему Божеству.Ибо перед Тобою, Боже, Отец истины, и Твоим единородным Сыном, Господом нашим Иисусом Христом, и Святым Духом предстоят тысячи тысяч и тьмы тем ангелов, восторженных и постоянных, которые прославляют Твое великое и святое имя непрестанными хвалениями. По Твоей милости, Господи, Ты удостоил также и наш немощный и смертный род человеческий приносить хвалы и славословия Твоему величеству, вместе с небесными воинствами, которые во всякое время воспевают величие святыни Твоей и славословят Твою преславную Троицу, исповедуемую в трёх равных и нераздельных кномах

• Санктус и пост-санктус практически дословно повторяют соответствующие молитвы литургии Фаддея и Мария.
• Анамнесис, в отличие от литургии Фаддея и Мария, содержит привычный рассказ о Тайной вечере:

Поклоняемся Тебе, Господи, исповедуем Тебя и славим Тебя за все Твои милости к нам, ибо Ты создал нас из небытия, и даровал нам свободную волю и разум, и с давних времен и во всякое время печёшься о нашей жизни. Твоему великому и страшному имени мы припадаем и славословим, и вместе с нами все воинства небесные воздают славу и исповедание Твоей безмерной благости.

Ибо нас ради и нашего ради спасения Единородный Бог-Слово, будучи образом Божиим, не почитавший хищением быть равным Богу, уничижил Себя Самого, приняв образ раба. Он нисшел с небес и облёкся нашим человечеством, смертным телом и разумной, сознательной и бессмертной душой, от святой Девы силой Духа Святого, тем самым исполнил и совершил великое и чудесное избавление наше, уготованное для нас Твоим промыслом прежде создания мира.
Ныне же, в последние времена, Ты совершил это спасение в возлюбленном Сыне Твоём, Господе нашем Иисусе Христе, в котором обитает полнота Божества телесно. И Он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, и в Нем обитает всякая полнота, и все Им стоит. Он Духом Святым принес Себя непорочного Богу, Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых. Он примирил Кровью Своею небесное и земное, ибо Он был предан за грехи наши и восстал для оправдания нашего.
И в ночь, в которую был предан, Он установил это великое, святое и божественное таинство, взял хлеб в Свои святые руки, и благословил, и преломил, дал Своим ученикам, сказав "Сие есть Тело Мое, ломимое за жизнь мира и во оставление грехов". Таким же образом Он взял чашу, воздал благодарение, дал им и сказал "Сия есть Кровь Моя Нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Сие творите, когда вы будете собираться, в Мое воспоминание"

По заповеди Твоей, мы, недостойные, немощные и ничтожные рабы Твои, собранные, чтобы по Твоей благодати совершить сие великое, страшное и божественное таинство, которое есть великое спасение всего рода человеческого, воздаём славу, честь, исповедание и поклонение Отцу, и Сыну, и святому Духу, ныне и присно и во веки веков.

• Интерцессия - продолжительная и обстоятельная с поминовением святых, молитвой о живых и усопших.
• Эпиклеза:

И мы молим Тебя, Господи, и умоляем Тебя, и славословим, и просим Тебя, да благоугодим Твоему Божеству и Твоей милости, Господи. И да придет на нас и на наше приношение Дух Твой Святой. Да почиет и пребудет Он на хлебе сем и на чаше сей, и благословит, и освятит, и запечатлеет их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Во имя Твое да будет хлеб сей Телом Господа нашего Иисуса Христа, а чаша сия Кровию Господа нашего Иисуса Христа. И да будут они всякому с чистой верою вкушающему хлеб сей и пьющему чашу сию во оставление прегрешений, прощение грехов, великую надежду воскресения мертвых, спасение тела и души, жизнь и славу во веки веков...

Причащение

Основная статья: Восточно-сирийский обряд

В настоящее время священнодействия после евхаристического канона одинаковы для всех трёх литургий восточно-сирийского обряда. К числе особенностей можно отнести:

• необычный обряд преломления Тела Христова и соединения Тела и Крови: евхаристический Хлеб преломляется пополам, одна из частей остаётся на дискосе, другая обмакивается в потир, затем второй частью крестообразно знаменуется первая.
• «Отче наш» читается после преломления Даров
• переменные благодарственные молитвы после причащения (различные в воскресные, праздничные и будние дни).

Источники

1. Собрание древних литургий восточных и западных. Анафора: евхаристическая молитва. — М.: Даръ, 2007. — С. 510-530. — (Духовная академия). — 3 000 экз. — ISBN 978-5-485-00134-6.
2. Ткаченко А. А. [www.pravenc.ru/text/155372.html Восточно-сирийский обряд] // Православная энциклопедия. Том IX. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2005. — С. 475-484. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-015-3
3. Алымова В. А. [www.krotov.info/history/04/alymov/alym_13b.html#33 «Лекции по исторической литургике»] // Библиотека Якова Кротова
4. [web.archive.org/web/20061009222854/www.cired.org/liturgy/theodore.html Текст литургии Феодора Мопсуестийского (в переводе с арамейского на английский)]

Отрывок, характеризующий Литургия Феодора Мопсуестийского

Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.