Лиутпранд Кремонский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Лиутпранд Кремонский
лат. Liutprandus Cremonensis
Епископ Кремоны
 
Рождение: около 922

Лиутпранд Кремонский (около 922, Павия — 972) — итальянский дипломат и историк X века, епископ Кремоны (962—972), который пытался наладить отношения между Византией и Западной Европой.





Биография

Лиутпранд родился в Павии в знатной семье. Его отец был влиятельным чиновником при дворе, ездил с посольством в Византию. В 931 году Лиутпранд был отправлен ко двору короля Италии Гуго Итальянского, где получил прекрасное образование.

После смерти Гуго в 947 году стал личным секретарем Беренгария, маркграфа Ивреи и будущего короля. В 949 году Лиутпранд, сведущий в греческом, был направлен послом в Константинополь ко двору императора Константина VII Багрянородного, где провёл четыре месяца. По возвращении у него по неизвестной причине произошел разрыв с Беренгарием. Подробности путешествия в Византию и своё негативное отношение к Беренгарию Лиутпранд изложил в сочинении Antapodosis («Воздаяние»).

Вскоре после возвращения он покинул Павию и нашел пристанище при дворе короля Германии Оттона Великого, противника Беренгария. Лиутпранд вновь оказался на родине только в 961 году, когда Оттон предпринял поход в Италию, сместил Беренгария и стал императором Священной Римской империи. В 962 году Лиутпранд был назначен епископом Кремоны, города в Ломбардии, но на том его дипломатическая деятельность не закончилась. В 963 году, когда папа Иоанн XII объединился с сыном Беренгария Адальбертом и затеял заговор против Оттона, Лиутпранд вместе с императором отправился в Рим, где принял участие в тайном собрании епископов. Результатом этого собрания стало низложение папы 6 ноября 963 года.

В 968 году Лиутпранд снова отправился в Византию — на этот раз во главе посольства, целью которого было заключить договоренность о браке наследника Оттона Великого, будущего императора Оттона II Рыжего, с Феофано, дочерью умершего пять лет назад императора Византии Романа II. Этот брак был призван примирить Оттона Великого и Византию, которая недавно вторглась на территорию Апулии и претендовала на Капую и Беневенто. Однако сватовство не увенчалась успехом. Император Никифор II Фока ответил на предложение Оттона отказом и оказал его посланнику Лиутпранду недружелюбный прием. Обращаясь к Оттону, Лиутпранд так описывал свою трапезу с Никифором, во время которой император всячески оскорблял своего гостя и поносил его короля и народ:

В тот же день он[1] пригласил меня быть его гостем. Не считая меня достойным сидеть перед его знатью, меня посадили на пятнадцатом месте от него, и к тому же без скатерти. Никого из моей свиты не только не было за столом, они даже не видели дом, в котором я был гостем. Во время этого отвратительного, скверного обеда, с избытком масла, как это принято у пьяниц, и обильно приправленным мерзким рыбным соусом, император задал мне множество вопросов относительно ваших сил, армии и союзников. И когда я ему рассказал, правдиво и обстоятельно, он ответил: «Ты лжешь, солдаты твоего господина не умеют сражаться ни верхом, ни в пешем строю; размер их щитов и нагрудных пластин, длина мечей и тяжесть шлемов не позволят им сражаться ни тем, ни другим способом».

Затем он, улыбаясь, добавил, «Их обжорство…, ибо их Богом является брюхо, смелостью — пьянство, храбрость их как ветер. Их трезвость — слабость, воздержанность — страх. Нет у твоего господина и могучего флота на море. Лишь у меня могущество морское; я нападу на него со своими кораблями, опустошу его прибрежные города мечом, и те, что рядом с реками я обращу в пепел. И как, спрашиваю я, может ли он хоть на суше противостоять нам со своими убогими силами?»

Когда же я возжелал возразить ему и дать ответ, достойный его бахвальству, он не позволил мне, но добавил с насмешкой: «Вы — не римляне, а лангобарды».[2]

В 969 году Лиутпранд вернулся в Италию и описал эту поездку в сочинении Relatio de legatione Constantinopolitana ad Nicephorum Phocam («Посольство в Константинополь к императору Никифору Фоке»). Предположительно через три года Лиутпранд скончался, так как новым епископом Кремоны в 972 году стал Ольдеберт.

Сочинения

  • Антаподосис (Воздаяние) (лат. Antapodosis) Это сочинение в шести книгах, написанное Лиутпрандом во Франкфурте в 958962 годах, представляет собой историческую хронику с автобиографическими вставками. Описывая события с 887 по 949 год, автор прежде всего задавался целью изобличить Беренгария перед потомками и таким образом воздать ему по заслугам (отсюда название книги).
  • Деяния Оттона (лат. Historia Ottonis или Gesta Ottonis) Сочинение состоит из 22 глав и описывает историю правления императора Оттона Великого с 960 по 964 год и подробности его второго похода в Италию.
  • Посольство в Константинополь к императору Никифору Фоке (лат. Relatio de legatione Constantinopolitana ad Nicephorum Phocam) Сочинение было написано после второго посольства Лиутпранда в Константинополь и составлено в форме письма Оттону Великому и его сыну. Так как поездка была неудачной, Лиутпранд выставил императора Никифора с самой неблаговидной стороны, с большой пристрастностью расписывая его коварство и хитрость.

Публикации

На русском языке
  • Лиутпранд Кремонский. Антаподосис; Книга об Оттоне; Отчет о посольстве в Константинополь / Перевод с лат. и комментарии И. В. Дьяконова. — М.: «SPSL» — «Русская панорама», 2006. — 192 с. — (MEDIÆVALIA: средневековые литературные памятники и источники). — 1 200 экз. — ISBN 5-93165-160-8.

Напишите отзыв о статье "Лиутпранд Кремонский"

Примечания

  1. Никифор II Фока
  2. Лиутпранд Кремонский. Посольство в Константинополь

Ссылки

Отрывок, характеризующий Лиутпранд Кремонский

– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.