Лихарев, Владимир Николаевич

Владимир Николаевич Лихарев
Дата рождения	1803(1803)
Место рождения	Тульская губерния, Российская империя
Дата смерти	23 (11) июля 1840(1840-07-11)
Место смерти	Кавказская область, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1820—1825, 1837—1840
Звание	подпоручик, разжалован в рядовые
Часть	Тенгинский пехотный полк
Сражения/войны	Кавказская война

Влади́мир Никола́евич Ли́харев (1803 — 10 или 11 июля 1840) — подпоручик квартирмейстерской части, декабрист. Погиб в сражении с горцами.

Биография

Из дворян Тульской губернии.

До 15 лет воспитывался дома у родителей под руководством Делиля, затем у пастора Галлера. 7 декабря 1817 года поступил в Московское Училище колонновожатых.

12 марта 1820 года выпущен по экзамену прапорщиком в свиту по квартирмейстерской части и назначен на Главную квартиру 1 армии. В 1821 году откомандирован к генерал-лейтенанту графу Палену в конно-егерский дивизион. 10 июня 1821 года командирован на съемку земель военного поселения Бугской и Украинской уланской дивизии.

С 12 марта 1823 года подпоручик.

Член Южного общества, принят полковником В. Л. Давыдовым. Сокровенной цели общества не знал, разговоры о введении Республиканского правления иногда слышал. Знал, что Северное и Польское общества были связаны с Южным. Составил «Взгляд на военные поселения» в духе общества.

Приказ об аресте от 18 декабря 1825 года, 29 декабря 1825 года арестован в доме Иосифа Викторовича Поджио в селе Яновка (они женаты на родных сестрах), доставлен из Елисаветграда в Санкт-Петербург на главную гауптвахту — 8 января 1826 года, в тот же день переведен в Петропавловскую крепость, в № 13 куртины между бастионами Екатерины I и Трубецкого. Отнесен к VII разряду государственных преступников и по конфирмации 10 июля 1826 года осужден на каторжные работы на 2 года, 22 августа 1826 года срок сокращен до 1 года.

Отправлен из Петропавловской крепости в Сибирь 7 февраля 1827 года. Приметы: рост 2 аршина 7 4/8 вершков, «лицо белое, продолговатое, глаза серые, нос посредственный, продолговат, волосы на голове и бровях светлорусые, на правом боку ниже ребер от раны шрам и пуля внутри».

Доставлен в Читинский острог 4 апреля 1827 года. По истечении срока каторги в апреле 1828 года обращен на поселение в с. Кондинское Берёзовского округа Тобольской губернии, в 1829 году мать и жена неудачно ходатайствовали об определении его рядовым в действующую армию. По ходатайству матери разрешено перевести в город Курган Курганского округа Тобольской губернии в мае 1830 года.

Близко знавшие Лихарева называли его одним из самых замечательных людей своего времени. Он знал четыре языка и говорил и писал на них одинаково свободно. Он был человеком широкой души, всегда готов был не только делиться, но и отдавать самое последнее. Вопреки официальным предписаниям активно общался с курганскими чиновниками и гражданами. При всём этом он страстно любил карточную игру и вообще рассеянную жизнь.

В 1837 году определен рядовым в Отдельный кавказский корпус, выехал из Кургана 21 марта 1837 года, 28 июля 1837 года зачислен в Куринский пехотный полк, в 1838 году назначен в отряд Н. Н. Раевского в Тенгинский пехотный полк.

Убит в битве с горцами (возможно, в сражении на реке Валерик).

Семья

• Отец — ротмистр Николай Андреевич Лихарев (ум. 1826); родовое имение отца с. Коншинка Каширского уезда Тульской губернии (124 души) и ещё 500 душ в Тульской, Рязанской и Костромской губернии.
• Мать — Пелагея Петровна Быкова (ум. 19.1.1848)
• Жена (с 17 августа 1825 года в городке Тенепине Киевской губернии) — Екатерина Андреевна Бороздина, дочь сенатора Андрея Михайловича Бороздина.

Отрывок, характеризующий Лихарев, Владимир Николаевич

Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.