Лихтенштейн, Рой

Рой Лихтенштейн
Roy Lichtenstein
Имя при рождении:	Рой Фокс Лихтенштейн
Место рождения:	Манхэттен, Нью-Йорк
Место смерти:	Манхэттен, Нью-Йорк
Гражданство:	США США
Стиль:	поп-арт
Работы на Викискладе

Рой Фокс Ли́хтенштейн (англ. Roy Fox Lichtenstein [ˈlɪktənˌstaɪn]; 27 октября 1923, Манхэттен, Нью-Йорк — 29 сентября 1997, там же) — американский художник, представитель поп-арта.

Ранние годы

Рой Лихтенштейн родился в Нью-Йорке в еврейской семье среднего класса. До 12 лет обучался в общеобразовательной школе, а после поступил в Манхеттенскую школу Франклина для мальчиков, в которой он и завершил своё среднее образование. Искусство не было включено в учебную программу школы; Лихтенштейн впервые стал интересоваться искусством и дизайном в качестве хобби.

После окончания школы Лихтенштейн уезжает из Нью-Йорка в Огайо, для обучения в местном университете, в котором преподавались курсы по искусству и давалась степень в области изобразительного искусства. Его обучение было прервано на три года, пока он служил в армии во время Второй Мировой войны и после неё в 1943-1946 годах. Лихтенштейн стал выпускником университета Огайо и остался там на преподавательской должности в течение следующих десяти лет. В 1949 г. Лихтенштейн получил степень магистра изящных искусств на факультете Университета штата Огайо, и в том же году женился на Изабель Уилсон, с которой впоследствии развёлся в 1965 году. В 1951 году у Лихтенштейна состоялась его первая персональная выставка в галерее «Carlebach» в Нью-Йорке.

В том же году он переехал в Кливленд, где жил в течение последующих шести лет, иногда возвращаясь в Нью-Йорк. Он менял места работы пока не писал картины, например в отдельные период был помощником декоратора. Стиль его работ в это время менялся от кубизма до экспрессионизма

В 1954 году родился его первый сын, Дэвид. Затем в 1956 году появился второй сын — Митчелл. В 1957 году он переехал обратно в Нью-Йорк и снова начал преподавательскую деятельность.

Путь к успеху

В 1960 году он начал преподавать в Рутгерском университете, где попал под значительное влияние Аллана Капроу. Это способствовало увеличению его интереса к образам прото поп-арта. В 1961 год Лихтенштейн сделал свои первые работы в стиле поп-арт, используя картинки из комиксов или мультфильмов и технологию, пришедшую из промышленной печати.

Первый успех Лихтенштейну принесли его работы на темы комиксов и журнальной графики. Художник выбирал понравившуюся ему картинку, вручную увеличивал её, перерисовывая растр, и выполнял в большом формате, используя трафаретную печать и шёлкографию. Большинство работ художника выполнена в технике фиксированного рисунка, которая заключается в том, что изображение масштабируется, видоизменяется растр, а полученный вариант при помощи трафаретной печати превращается в оригинальный формат. В самом изображении при этом усиливались черты иронии и сарказма. Был дружен с Энди Уорхолом.

Награды

• 1995 — Национальная медаль искусств, Вашингтон, округ Колумбия
• 1995 — Премия Киото, Inamori Foundation, Киото, Япония.
• 1993 — Друзья Барселоны, от мэра Барселоны Паскуаля Марагаля.
• 1991 — Премия за творчество в живописи, Университета Брандейса, Waltham, Массачусетс.
• 1989 — Американская академия в Риме, Рим, Италия.
• 1979 — Американская академия искусств и писем, Нью-Йорк.
• 1977 — Медаль Сковехеганской школы за живопись, Сковехеганская школа, Skowehegan, остров Мэн.

Картины

Основные работы

• М-может быть
• «Ohhh . . . Alright . . .»
• «I Can See the Whole Room! … and There’s Nobody in It!»
• «Torpedo…Los!»
• «Электрический шнур»
• «In the Car»

Электрический шнур

Картина «Электрический шнур» была написана в 1961 году в стиле поп-арт. Картина была куплена Лео Кастелли за 750 долларов. В 1970 году картина была отдана реставратору Даниелу Голдрейеру. После смерти Голдрейера картина исчезла. ФБР долго вело следствие, но никакого криминала в произошедшем не обнаружило. Голдрейер умер своей смертью, и все полотна, находившиеся в его мастерской, оказались на месте, кроме «Электрического шнура».

В 2009 году вдова реставратора, разбирая один из шкафчиков, обнаружила пропавшее полотно и сообщила в полицию. Полотно передали Барбаре Кастелли — наследнице хозяина картинной галереи. На сегодняшний день эта картина оценивается в четыре миллиона долларов.

Картины Роя Лихтенштейна на аукционах

В 1989 году картина «Torpedo…Los!» была продана на аукционе Кристис за 5,5 миллионов долларов, что стало рекордом и позволило Лихтенштейну войти в тройку живущих художников с максимальной стоимостью работ.

В 2005 году картина «In the Car» была продана за рекордные 10 миллионов фунтов стерлингов (16,2 миллиона долларов).

Картина 1964 года «Ohhh . . . Alright . . .» была продана в 2010 году на Кристис за 42,6 миллиона долларов (26,7 миллиона фунтов стерлингов) on November 11, 2010.

«I Can See the Whole Room! … and There’s Nobody in It!», написанная в 1961 году продана на Кристис в ноябре 2011 года за 43 миллиона долларов.

Картина «Спящая девушка» стала самой дорогой из коллекции художника. Она была продана аукционным домом Сотбис за $ 44,8 млн.

В 2015 году на осеннем аукционе Christie's в Нью-Йорке картина "Nurse" (Медсестра) была продана за рекордные для художника $95.4 миллиона долларов, заплаченная цена была неожиданно высокой , так как ранее её предварительная оценка не превышала сумму в $80 миллионов долларов

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=POw7J0_GM74&list=PLRSwFqRcpg4GogFwgpkgNlSjIf5qKa-oO&index=4 Лекция Ирины Кулик в Музее «Гараж». Рой Лихтенштейн - Такаси Мураками. Комикс как метаязык]

Отрывок, характеризующий Лихтенштейн, Рой

Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.