Ли, Гомер

Гомер Ли
Homer Lea
Род деятельности:	авантюрист, публицист
Отец:	Альфред Ли (1845—1909)
Мать:	Герса Коберли (1846—1879)
Супруга:	Этель Брайант Ли (1875—1934)

Гомер Ли (англ. Homer Lea, кит. трад. 荷馬李, упр. 荷马李, пиньинь: Hèmǎ Lǐ; 17 ноября 1876 — 1 ноября 1912) — американский авантюрист, участник Синьхайской революции, военный советник Кан Ювэя и Сунь Ятсена. Также известен как публицист, написавший несколько книг о Китае и геополитической ситуации на Дальнем Востоке.

Ранняя биография

Родился в Денвере, штат Колорадо, в семье выходца из Теннесси. Помимо Гомера, в семье было также две дочери. Отец — Альфред Ли, был успешным бизнесменом. В 1879 году скоропостижно скончалась мать — Герса Ли, урождённая Коберли. Гомер родился здоровым ребёнком, но после падения в раннем возрасте получил тяжёлое искривление позвоночника и стал горбуном. Его рост в зрелом возрасте достигал 5 футов 3 дюймов (160 см), а вес никогда не превышал 100 фунтов (45 кг). В 12-летнем возрасте он перенёс операцию в Национальном хирургическом институте в Индианаполисе, но далее развилось дегенеративное поражение почек. Всю жизнь Гомер Ли страдал головными болями и нарушениями зрения.

В 1886—1887 годах Гомер Ли обучался в Центральной школе Боулдера, после чего переменил несколько учебных заведений, включая Приготовительный колледж Тихоокеанского университета в Сан-Хосе. Изначально Гомер хотел вступить в военную академию Вест-Пойнт, но по физическим данным был непригоден к военной службе. Тогда он решил стать юристом и поступить в Гарвардский университет, однако на обучение не хватало денег, и в семестр 1897—1898 годов он обучался в Occidental College в Лос-Анджелесе, а в 1898—1899 годах в Стэнфордском университете. Потом по состоянию здоровья он оставил учение.

Гомер Ли был заядлым читателем, а физические недостатки сделали его опытным полемистом и любителем туризма — он не считал себя инвалидом. Несмотря на нездоровье, он был хорошо развит физически, например, мог переносить грузы, равные весу собственного тела. Главным его увлечением была военная история, он особенно восхищался Наполеоном, отчасти из-за небольшого роста императора.

Китай

В 1890 году Альфред Ли женился во второй раз и в 1894 году перевёз семью в Лос-Анджелес. После переезда в Калифорнию Гомер Ли заинтересовался Китаем. В первую очередь его привлекла возможность сделать в этой стране военную карьеру. Он стал посещать местный Чайнатаун и сдружился с китайским миссионером и журналистом У Паньчао (англ. Ng Poon Chew, кит. 伍磐超, 1866—1931), который знал его родителей. Вскоре он начал изучение кантонского диалекта. В 1899 году, оправляясь после тяжёлой болезни, Гомер узнал о существовании Общества защиты императора, основанного Кан Ювэем. Ему удалось связаться с калифорнийскими представителями общества и убедить их, что он является компетентным экспертом по военным вопросам. Кроме того, представители китайских реформаторов ошибочно посчитали его родственником полководца Конфедерации Роберта Ли, а Гомер не стал их разубеждать. Представитель Кан Ювэя — его ученик Лян Цичао — принял Г. Ли в ряды Общества и пообещал дать генеральское звание в предстоящей войне за возвращение престола императору Гуансюй. В Японии Гомер Ли впервые встретился с Сунь Ятсеном.

В 1900 году Гомер Ли в первый раз отправился в Китай, когда там бушевало Восстание ихэтуаней. Ему было присвоено звание генерал-лейтенанта вооружённых сил Общества защиты императора, но в боевых действиях не участвовал, в основном занимаясь обучением добровольцев из крестьян. Вскоре вооружённые силы Общества под командованием Тан Цайчана были разгромлены военными силами империи Цин, и в 1901 году Г. Ли вернулся в Калифорнию.

В США Г. Ли продолжил сотрудничество с Обществом защиты императора, предложив план подготовки китайских военных кадров в Америке. С 1904 года он начал создание сети военных училищ (всего их было около 20 в разных городах), в которых прошли подготовку около 15 000 китайских эмигрантов. Курсанты были одеты в форму, копирующую образцы США, за исключением того, что американские орлы на пуговицах и кокардах были заменены на драконов. Инструкторами в школах были отставные американские военнослужащие. Тем не менее, размах предприятия был таков, что вызвал ряд конфликтов на уровне штатов, где располагались военные школы, и даже опасения федерального правительства. Это побудило Кан Ювэя разорвать все отношения с Г. Ли, в свою очередь, генерал обвинил лидера реформаторов в коррупции, и в том, что материальное благополучие он ценит выше дела реформы.

После разрыва с Кан Ювэем в 1908 году Гомер Ли попытался продолжить карьеру, связанную с Китаем. Он безуспешно попытался стать торговым представителем США в Китае при администрации Рузвельта, а в 1909 году неудачно претендовал на должность американского посла в Китае в администрации Тафта.

В 1908 году Гомер Ли предложил авантюрный «План красного дракона»: создание революционной организации с целью организации заговора в провинциях Гуандун и Гуанси. Этот план был предложен известному бизнесмену и филантропу Жун Хуну, который собирался создать единый фронт различных политических организаций Южного Китая и тайных обществ для свержения маньчжурской династии. Единой революционной армией должен был командовать Г. Ли, Жун Хун должен был стать главой нового революционного правительства. Кроме того, Г. Ли собирался получить большие экономические уступки для США. В конце 1909 года в США прибыл Сунь Ятсен. Жун Хун убедил его, что можно использовать Г. Ли и «План красного дракона» в общем плане революционной борьбы. После личного знакомства Гомер Ли стал одним из самых доверенных советников Сунь Ятсена. Однако добиться финансирования плана в полном объёме не удалось, а после неудачного выступления в марте 1911 года заговор провалился. Влияние Г. Ли на Сунь Ятсена, однако, только возросло.

Во время начала Учанского восстания, в октябре 1911 года, Сунь Ятсен находился в США; там же он получил известие, что избран временным президентом провозглашённой Китайской республики. Гомер Ли немедленно получил приглашение участвовать в поддержке дела революции, став представителем Сунь Ятсена в правительствах США и Великобритании. Г. Ли верил, что ему удастся создать прочный «Англосаксонский союз» с Китаем, который бы наделил Британию и США особыми полномочиями. Тогда он находился в Висбадене, в Германии, на лечении: у него резко ухудшилось зрение. Тем не менее, он срочно выехал в Лондон на встречу с Сунь Ятсеном. Однако планируемой поддержки получить не удалось, зато удалось добиться невмешательства западных держав во внутренние дела Китая. Из Британии Сунь и Ли вместе отплыли в Китай. По пути Сунь Ятсен объявил о планах сделать Г. Ли начальником штаба революционной армии Китая, имеющим полномочия вести переговоры с имперским правительством. Однако уже в Шанхае в декабре 1911 года Г. Ли получил запрет Госдепартамента на занятие этой должности. Китайские революционные деятели тоже не были в восторге от влияния американца на лидера революции. Г. Ли оставался неофициальным советником Сунь Ятсена. В начале февраля 1912 года полученные известия об отказе Сунь Ятсена от полномочий президента спровоцировали у Г. Ли обширный инсульт. Ослепший и частично парализованный, Г. Ли навсегда покинул Китай и вернулся в США.

Кончина. Память

Гомер Ли вернулся в Калифорнию в мае 1912 года, и поселился с женой в доме в Оушен-Парке в Санта-Монике. Он надеялся восстановить здоровье и вернуться в Китай, однако в конце октября 1912 года последовал повторный инсульт, от которого Г. Ли скончался, не дожив двух недель до своего 36-летия. Его последней волей было упокоиться в Китае. Тело его было кремировано, но только в 1969 году останки Г. Ли и его жены Этель (урождённой Брайант) были перевезены на Тайвань и преданы земле в Тайбэе на кладбище Янминшань. В церемонии принимал участие президент Чан Кайши, в своей речи он заявил, что погребение Ли на Тайване является временным, пока его останки не будут перемещены в Нанкин в Мавзолей Сунь Ятсена, но это возможно только после воссоединения Тайваня и материкового Китая.

В 1984 и 2010 годах в США выходили научные биографии Г. Ли, основанные на оставшихся в архивах исторических материалах. В российской историографии его личность практически неизвестна.

В вышедшем в 2011 году на экраны художественном фильме «Падение последней империи» (производство КНР и Гонконга), Гомера Ли играл Майкл Лэсидония (Michael Lacidonia).

Гомер Ли — публицист

За всю жизнь Г. Ли опубликовал три книги и четыре статьи. Первая опубликованная его книга — «Киноварный карандаш» (The Vermilion Pencil, 1906). При написании этой книги он познакомился со своей будущей женой, которая работала у него стенографисткой. Это был любовный роман, главная сюжетная линия включала романтические отношения французского миссионера и молодой жены китайского наместника, а также последовавшее из-за этого революционное восстание. Изначально Г. Ли хотел назвать книгу The Ling Chee (разновидность китайской казни — расчленение), но издатель настоял на смене заглавия. Осенью 1907 года Ли вёл переговоры с театром Бёрбанка об инсценировке романа, но в итоге ничего не вышло, однако в 1922 году актёр и продюсер японского происхождения Сэссю Хаякава осуществил голливудскую немую экранизацию книги, режиссёр — Норман Дон.

Вторая книга Г. Ли — «Бесстрашие невежества» (The Valor of Ignorance, 1909) — рассматривала возможный сценарий американо-японской войны, и ныне признаётся едва ли не пророческой. В книге были даже приведены карты вероятного театра военных действий в Калифорнии и на Филиппинах, а на фронтисписе была помещена фотография Г. Ли в мундире генерала Общества защиты императора со звездой ордена, присуждённого ему Кан Ювэем. Значение книги было оценено после нападения на Пёрл-Харбор, описанного Г. Ли как главный сценарий начала войны, в 1942 году книга была переиздана, и её весьма ценил Дуглас Макартур, использовав некоторые материалы Ли при организации захвата Филиппин. Пристальное внимание книге уделяли и японские военные того же времени, был выполнен [archive.org/details/nichibeihissenro00leah перевод на японский язык].

Последняя опубликованная книга Г. Ли называлась «День саксов» (The Day of the Saxon, 1912) и была посвящена Британской империи и делам Европы. Он предсказывал распад Британской империи, а также писал об угрозе, которую представляет для англосасонской расы немецкий (тевтонский) и русский экспансионизм. Его сценарий предусматривал нападение России на Индию, а Германии на Англию. Эта книга демонстрирует сильное влияние на Г. Ли доктрины социал-дарвинизма. Китай в его доктрине был ключевым союзником англосаксов (Британии и США) в борьбе против германской, славянской и азиатских рас. Г. Ли собирался написать четвёртую книгу — «Роение славян» (The Swarming of the Slavs), в которой рассматривал противостояние Британии и США с Россией, угрожающей, с его точки зрения, интересам как Китая, так и Соединённых Штатов.

Труды Г. Ли

• [archive.org/details/vermilionpencilr00leahiala The Vermilion Pencil: A Romance of China]. — New York: McClure, 1908.
• [archive.org/details/valorofignorance00leahuoft The Valor of Ignorance]. — New York & London: Harper and Brothers, 1909.
• [archive.org/details/dayofsaxonhomer00leahuoft The Day of the Saxon]. — New York & London: Harper and Brothers, 1912.

Литература

• Anschel, Eugene. Homer Lea, Sun Yat-Sen, and the Chinese Revolution. — Praeger Pub., 1984. — 269 p. — ISBN 0-03-000063-7.
• Kaplan, Lawrence. Homer Lea: American Soldier of Fortune. — The University Press of Kentucky, 2010. — 312 p. — (American Warriors Series). — ISBN 0-8131-2616-9.
• Самойлов Н. А. Сунь Ятсен и Гомер Ли: политический аспект социокультурного взаимодействия // Локальное наследие и глобальная перспектива. «Традиционализм» и «революционизм» на Востоке. XXVII международная научная конференция по источниковедению и историографии стран Азии и Африки. 24 — 26 апреля 2013 г.: Тезисы докладов / Отв. ред. Н. Н. Дьяков, А. С. Матвеев. — СПб.: ВФ СПбГУ, 2013. — С. 154—155.

Ссылки

• [www.homerleasite.com/Site/Welcome.html Who is Homer Lea?] — сайт, посвящённый жизни и наследию Гомера Ли.
• [www.homerlea.org/ The Homer Lea Research Center] — официальный сайт Исследовательского центра Гомера Ли. Основан на материалах Л. Каплана.
• [vcenter.iis.sinica.edu.tw/watch.php?val=aWQ9TUV0Z09UTT0= Тайваньская кинохроника 1969 года] — перенесение останков Г. Ли в Тайбэй.

Отрывок, характеризующий Ли, Гомер

– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.