Ли, Чарльз

Чарльз Ли
англ. Charles Lee
Прозвище	«кипяток»
Дата рождения	6 февраля 1732(1732-02-06)
Место рождения	Чешир, Англия
Дата смерти	2 октября 1782(1782-10-02) (50 лет)
Место смерти	Филадельфия, Пенсильвания
Принадлежность	Великобритания Великобритания США США
Годы службы	Британская армия: 1746-1763 Континентальная армия: 1775-1780
Звание	Генерал-майор
Сражения/войны	Семилетняя война Экспедиция Брэддока Битва при Карильоне Война за независимость США Нью-Йорк и Нью-Джерси Филадельфия

Чарльз Ли (англ. Charles Lee; 6 февраля 1732 — 2 октября 1782) — британский офицер, позже генерал-майор Континентальной армии. Вначале Ли участвовал в Семилетней войне и служил в британской армии. После войны он продал свой офицерский патент и некоторое время служил в польской армии Станислава II. В 1773 году Ли переехал в Америку и купил недвижимость в Вирджинии. С началом войны за независимость в 1775 году он ушел добровольцем служить с повстанческими силами. Он надеялся стать главнокомандующим Континентальной армии, однако назначение перехватил Джордж Вашингтон.

В 1776 году его войска отразили британскую попытку атаковать порт Салливан, что укрепило его положение в армии и Конгрессе. В тот же год Чарльз Ли был захвачен в плен британской кавалерией и находился в плену, пока не произошел обмен в 1778 году. Возможно, Ли передал британцам много секретов. Впоследствии он был отдан американцами под суд, после чего отстранен от службы.

Происхождение

Чарльз Ли родился в графстве Чешир. Он был сыном генерала Джона Ли и его жены Изабеллы Банбери. В юности он был отправлен в школу Швейцарии где обучился нескольким языкам. В 1746 году в возрасте четырнадцати лет он вновь вернулся в Англию. В том же году его отец, тогда полковник 55-го пехотного полка, купил Чарльзу звание прапорщика в своем полку.

Семилетняя война

Северная Америка

Завершив обучение, Ли прибыл на службу в свой полк в Ирландию. В 1751 году он купил патент лейтенанта. В 1754 году вместе с полком под командованием Эдварда Брэддока был послан в Северную Америку во время Франко-индейской войны. Ли присутствовал при поражении Брэддока в битве при Мононгахеле в 1755 году. Во время пребывания в Северной Америке он женился на женщине из племени Мохоков. Жена родила ему двоих близнецов. По свидетельствам современников, уже тогда Ли отличался крайне высоким самомнением и взрывным темпераментом. Именно его индеец-тесть дал ему прозвище «кипящая вода» или «кипяток».

В 1756 году Ли приобрел патент капитана 44-го полка. В 1757 году принял участие в экспедиции против французской крепости Луисбург. Позже, в 1758 году Ли участвовал в неудачной попытке штурма форта Тикондерога, где был тяжело ранен в бою. После выздоровления он принял участие в захвате форта Ниагара в 1759 году и Монреаля в 1760 году, которыми закончилось британское завоевание Канады.

Португалия

Спустя некоторое время Ли вернулся в Европу, где перевелся в 103-й пехотный полк майором.

Впоследствии он стал подполковником португальской армии. Под командованием Бургойна воевал в Португалии против вторжения испанцев в 1762 году. Отличился при Вила-Велья.

Польша

Португальская кампания не принесла Чарльзу генеральского чина, которого он, по собственному мнению, заслуживал. Он остался майором, по окончании войны полк был распущен, а Ли уволен в отставку на половинное жалование.

В 1765 году он воевал в Польше, служил флигель-адъютантом у короля Станислава II. Вернулся в Англию, но желаемого повышения по службе не получил. В 1769 году снова отправился в Польшу, участвовал в русско-турецкой войне. Дрался на дуэли, где убил своего противника. Опять не получил генерала и снова вернулся в Англию. В 1772 году, хотя все ещё в отставке, получил повышение до подполковника. Считая себя недооцененным, окончательно разочаровавшись в британской армии, Ли решил обосноваться в Америке. Он переехал в колонии в 1773 году, и купил землю в Вирджинии. Своё поместье (в современной Западной Вирджинии) он назвал Прато Рио.

Американская война за независимость

Когда стало ясно, что приближается война, Ли записался в Континентальную армию, и наконец получил звание генерал-майора. Он однако думал, что учитывая его опыт и прошлые войны, ему дадут должность главнокомандующего. При этом он не видел, что относится к службе так, как было принято в британской армии: как к привилегии, положенной ему от рождения, источнику дохода и высокого положения. Например, он считал, что раз присоединился к революции и потерял свои имения в Англии, американцы должны ему их компенсировать. Мало того он, по выражению современника, «считал, что бог не создал ничего лучше Чарльза Ли», и не стеснялся об этом говорить. Безусловно колоритный и заметный, он при этом был груб, заносчив, и не скрывал привычек к пьянству и широкой жизни.

В итоге его обошел Вашингтон, не имевший такого длинного послужного списка, но более способный, трезвый, уже показавший себя и главное, готовый служить без жалования, только бы Конгресс покрывал его расходы. После этого Ли испытывал к своему командующему только презрение, которого не скрывал. Благодаря колоритной личности и поведению, он многими (по обе стороны фронта) рассматривался как неофициальный заместитель Вашингтона, хотя этот пост занимал другой генерал.

Чарльстон

Ли получил должность командующего т. н. канадским контингентом Континентальной армии, но так в неё и не вступил. Вместо этого он принял южный контингент. За полгода, проведенные на этом посту, британцы послали экспедицию Клинтона и Паркера против Чарльстона, которую его войска отразили в самом начале. Непосредственно обороной форта Салливан командовал полковник Молтри. Однако победа укрепила позиции Ли. В июне он был отозван в главную армию.

Нью-Йорк

По прибытии в главную армию в Нью-Йорке, на пике популярности Ли получил знак одобрения и от Вашингтона: форт Индепенденс на Гудзоне был переименован в форт Ли. Наряду с генералом Салливаном, он стал заместителем Вашингтона и получил в командование колонну (примерно равную дивизии). Однако по ходу кампании, по мере отступлений и поражений Континентальной армии, пользуясь тем, что популярность Вашингтона падает, Ли возобновил интриги с целью занять пост главнокомандующего. При этом свои обязанности как командира он выполнял с прохладцей — тоже привычка, принесенная из британской армии.

Когда Нью-Йорк пал, Ли командовал отрядом, оставленным севернее города. Зимой Вашингтон вознамерился собрать все ещё оставшиеся силы армии в зимнем лагере под Филадельфией, в том числе приказал Ли идти к нему на соединение. Ссылаясь на обстоятельства, Ли довел свой отряд только до Морристауна, всего в 25 милях от Нью-Йорка. Пока он отдыхал от военных трудов, его местонахождение стало известно лоялистам, и 12 декабря 1776 года подполковник Тарлетон с одной ротой легкой кавалерии захватил его врасплох на постоялом дворе. Ли попал в плен. К Вашингтону войска привел назначенный вместо него Салливан. Многие считали, что его плен стал серьезным ударом для американцев. На самом деле Вашингтон был этим избавлен от проблемы.

Ли оставался в плену до 6 апреля 1778 года, когда его официально обменяли на генерал-майора Прескотта. Его поведение в плену не нравилось как британцам, так и американцам. Последние считают, что он выдал военные секреты. Что произошло точно, неясно, однако переписка указывает, что он пытался встретиться с генералом Хау, предлагал показать способ разбить американцев, но Хау не пожелал его видеть. Ли и в плену не бросил своих привычек, например однажды в письме запросил американцев «..прислать моих собак, в обществе которых я никогда прежде так не нуждался».

Монмут

Во время отхода Клинтона из-под Филадельфии Чарльз Ли был заместителем Вашингтона при Монмуте. Он получил это назначение не за отличия, а по старшинству. Ему было поручено сковать Клинтона лобовой атакой. Однако он, полагая себя в меньшинстве (что так и было), отступил прямо на порядки Вашингтона. Тот публично его отчитал. Ли ответил пререканиями, неподчинением и был помещен под арест. Позже его судил трибунал за неподчинение прямому приказу и открытое неуважение к старшему командиру, признал виновным и на год отстранил от службы.

Конец карьеры, кончина и память

Ли пытался отменить приговор трибунала через Конгресс, но безуспешно. После этого он перешел к публичным нападкам лично на Вашингтона. В результате подчиненный Вашингтона полковник Лоренс вызвал его на дуэль и ранил в бок. Кроме него, Ли получил ещё несколько вызовов. 10 января 1780 года он был уволен со службы. В отставке поселился в Филадельфии, где подхватил горячку и 2 октября 1782 года умер.

В честь него в США названы форт Ли и несколько городов, в том числе Ли (Массачусетс), Ли (Нью-Хемпшир) и Ли-таун (Западная Вирджиния).

В массовой культуре

Выступает главным противником в видеоигре Assassin’s Creed III. При создании образа Чарльза Ли в игре частично использовались подлинные факты его биографии, однако степень исторической достоверности все же невелика.

Литература

• Fischer, David Hackett. Washington’s Crossing. Oxford University Press, New York, 2004. ISBN 0-19-517034-2
• McCullough, David. 1776. Simon & Schuster, New York, 2006. ISBN 0-7432-2672-0
• The Revolutionary War in Bergen County: The Times That Tried Men’s Souls / Carol Karels, ed. History Press, Charleston, 2007. ISBN 1-59629-358-8

Отрывок, характеризующий Ли, Чарльз

– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?