Ли Лихуа

Ли Лихуа
кит. 李麗華
В фильме «Мадам Баттерфляй» (1956)
Имя при рождении:	Ли Лихуа
Дата рождения:	17 августа 1924(1924-08-17) (99 лет)
Место рождения:	Шанхай, Китайская Республика
Гражданство:	Китайская Республика Китайская Республика, Британский Гонконг, США США,
Профессия:	актриса, певица, продюсер
Карьера:	1940—1982
Награды:	премия «Золотая лошадь» за лучшую женскую роль (1964, 1969), спецпремия по совокупности заслуг (2015)

Ли Лихуа (кит. трад. 李麗華, упр. 李丽华, пиньинь: Lĭ Lìhuá) — китайская актриса и певица, одна из самых известных и успешных актрис шанхайского (1940-е) и гонконгского кинематографа (1950-70-х годов), старшая, «Царственная», из нескольких звёздных актрис студии «Shaw Brothers», носивших почетный титул «королев азиатского кино». За свою неувядающую молодость была названа поклонниками «Вечнозелёным деревом».

В отличие от многих других актрис ранней эпохи китайского кинематографа Ли Лихуа до начала съёмок в кино обучалась актёрскому мастерству пекинской оперы. В конце 1930-х гг. она стала одной из последних новых актрис «золотого века» шанхайского кинематографа. В годы японской оккупации Лихуа активно сотрудничала с японцами, за что после окончания войны подверглась обвинению в «культурном шпионаже». В конце 1940-х Ли переезжает в Британский Гонконг, где становится самой востребованной актрисой того времени. В это время она активно сотрудничает с несколькими ведущими киностудиями, снимается не только в Гонконге, но и на Тайване, в Японии и США. Ли Лихуа стала первой известной китайской актрисой, которая получила приглашение сниматься в Голливуде. В середине 1950-х гг., когда в кинематограф Гонконга пришло новое поколение новых актрис, позиции Ли Лихуа заметно пошатнулись. Впрочем свою популярность актрисе удалось сохранить вплоть до окончания карьеры в 1982 году.

Ли Лихуа осталась известна в истории кинематографа благодаря не столько актёрскому мастерству, сколько усердности и трудолюбию. Она ответственно относилась к работе, была пунктуальной и открытой для любого сотрудничества.

Биография

Детство и юность

Ли Лихуа родилась 17 августа 1924 года в Шанхае. Девочка стала шестым ребёнком в семье потомственных актёров пекинской оперы, актёра Ли Гуйфана (кит. 李桂芳) и актрисы Чжан Шаоцюань (кит. 张少泉). Всего же у неё было две старшие сестры, три старших и один младший братья. Девочка родилась недоношенной (7 месяцев) — пальцы на её руках были сросшимися, а вместо плача ребёнок издавал звуки, больше похожие на мяуканье. Так Лихуа получила своё детское имя — Сяоми («Кисуня»).

Отец Лихуа скончался, когда девочке исполнилось четыре года. После смерти Ли Гуйфана овдовевшая супруга и пятеро сирот столкнулись с неожиданными финансовыми трудностями: оказалось, что глава семейства хотя и зарабатывал хорошие деньги своими выступлениями, но тратил их с не меньшим успехом и после своей смерти оставил семью фактически без средств для существования.

Когда будущей актрисе исполнилось восемь, мать отправила её учиться в католическую школу для девочек (родители Ли были христианами в третьем поколении). Однако проучиться Лихуа смогла лишь три года: от болезни умер старший брат, и девочка была вынуждена вернуться домой. Спустя некоторое время по настоянию знакомой мать решила отправить девочку в Пекин для обучения искусству пекинской оперы. Здесь же вместе с Лихуа проходила обучение Чжан Эюнь, в будущем — известная актриса пекинской оперы. Ли Лихуа вспоминала, что вопреки расхожему мнению, будто обучение пекинской опере чрезвычайно сложное, она получала удовольствие от учёбы, да и преподаватели, среди которых был известный актёр Му Тефэн, относились к ней скорее не как к ученице, а как к родной дочери.

Начало актёрской карьеры

В 1939 году Ли Лихуа окончила обучение и вернулась в Шанхай. Здесь она повстречала Яо Ибэня, мужа одной из своих старших сестёр, который порекомендовал свояченицу своему приятелю Янь Юсяну (кит. 严幼祥) — владельцу компании «Ихуа» (艺华), который в то время как раз искал девушку на роль богини Гуаньинь в своём новом фильме. Янь, будучи буддистом, был уверен, что роль богини должна исполнить девственница, в скором времени он подписал с Ли Лихуа контракт на пять лет, однако задуманному им плану так и не было суждено осуществится: режиссёра убедили в том, что Ли имеет слишком маленькую фигуру и не годится на роль богини, и Янь в результате выбрал для этой роли более зрелую актрису. Поскольку контракт был уже подписан, то Ли предложили другу роль — в фильме «Рассказ о герое» (英烈传). Уже в процессе съёмок от директора компании поступило ещё одно предложение — не дожидаясь завершения съёмок «Рассказа» сняться в главной роли в картине «Три улыбки» по известному сюжету о знаменитом минском художнике Тан Ине и его любовном увлечении служанкой из богатого и влиятельного дома. В то самое время над экранизацией этого же сюжета работала другая крупнейшая шанхайская киностудия, «Гуохуа» (国华), которая в качестве исполнительницы главной роли привлекла одну из самых известных актрис того времени — Чжоу Сюань. В последовавшей «гонке» студия «Ихуа» сумела снять картину за шесть дней и ночей, тогда как их конкуренту понадобилось для завершения на один день больше. Спустя многие годы Лихуа признавала, что став известной актрисой, не отважилась бы соперничать с кем бы то ни было, опасаясь за реноме. Тогда же, будучи никому неизвестной шестнадцатилетней девочкой, которая в дебютной роли осмелилась соперничать со звездой китайского кино, она переживала лишь о том, что её карьера окончится не начавшись, если фильм не соберёт кассу.

Оба фильма, выпущенные под одинаковыми названиями «Три улыбки» (三笑) вышли на экраны в начале 1940 года, завоевали популярность у публики и собрали внушительные кассовые сборы. Сама Ли Лихуа мгновенно приобрела широкую известность. Впрочем её популярность была вызвана не столько самим фильмом, сколько грамотно продуманной газетной «утке». Газета «Синьвэнь бао» напечатала сообщение о находке пропажи — драгоценного бриллиантового кольца. В скором времени та же газета опубликовала благодарственное письмо Ли Лихуа, которая сообщала, что кольцо возвращено в целостности и сохранности. выражала свою признательность. Ещё позже та же газета сообщила о том, что Ли Цзыяну (李子洋) — человеку, обнаружившему пропавшее кольцо, — актриса предложила 200 фаби, однако господин Ли отказался от вознаграждения и передал деньги на пользу шанхайского сиротского приюта. «Утку» подхватили все местные газеты. Спустя годы актриса вспоминала: «В то время в Шанхае разве что только „деревенщина“ не знала, кто такая Ли Лихуа». Там же в своих мемуарах она признавала, что в свои шестнадцать лет не то, что не имела бриллиантового кольца, а даже не знала, как оно выглядит.

Шанхайский период

В течение последующих трёх лет (1940—1942) Ли Лихуа снялась более чем в десяти фильмах. Поскольку она была едва ли не единственной актрисой первого дивизиона, сотрудничавшей с «Ихуа», кинокомпания задействовала её абсолютно во всех картинах. Ли Лихуа проявила себя не только как актриса, но и как певица: с начала 40-х гг. она выпустила несколько десятков пластинок со своими песнями, включая песни из кинофильмов. С началом тихоокеанских военных действий Второй мировой войны японское оккупационное губернаторство ужесточает контроль над экономикой и культурой Шанхая, и по его распоряжению все значимые студии объединяются с «Кинопроизводственной компанией Китая» («Чжунхуа дянъин гунсы», также коротко «Хуаин (компания)»), в «Объединённую кинопроизводственную компанию Китая» («Хуалянь»), которой разрешается продолжать киносъёмки под японским контролем. Для «Хуаин» Ли Лихуа снялась более чем в двадцати картинах, две из них, «萬紫千紅» и «狼火は上海に揚る», стали продуктом совместного японо-китайского сотрудничества. В своих мемуарах актриса признавала, что ненавидела японцев, не желала работать под их началом и уже была готова сбежать либо в Чунцин, либо в США, но её планы не осуществились, поскольку китайский руководитель компании объявил о начале очередных съёмок. Там же в своих мемуарах актриса признаёт, что хорошо ладила с японцами, в частности с главой «Хуалянь» Нагамасой Кавакита. Там же она восторженно отзывается о своём коллеге по съёмочной площадке, культовом японском актёре — Цумасабуро Бандо. В одной из послевоенных публикаций неизвестный автор саркастически заметил, что Ли Лихуа не просто согласилась сотрудничать с оккупантами, но и сама проявила интерес к изучению японского языка, намереваясь тем самым укрепить отношения с японским руководством компании. Японцы, которым составило труда найти китайскую актрису, согласную на сотрудничество, были немало удивлены подобным отношением.

После завершения войны актриса была обвинена в «культурном шпионаже», однако очень быстро обвинения с неё были сняты. Лихуа была вызвана в суд, дело приобрело публичную огласку, однако до судебного разбирательства так и не дошло. По собственному предположению актрисы, причиной было тому наличие у местных властей куда больших проблем в лице наступающих коммунистов.

В этот же период Ли Лихуа встречает Чжан Сюйпу, молодого владельца винодельни «Чжан Юй» в Циндао, и выходит за него замуж. С окончанием войны и японской оккупации в 1945 шанхайское кинопроизводство обретает новое дыхание. Ли Лихуа, всегда ответственно относившаяся к своей работе и старавшаяся угодить нанимавшим её студиям, по прежнему пользовалась большим спросом.

Однажды, после множества продолжавшихся допоздна съемок для фильма «Разбитые весенние мечты» (春残梦断) она потеряла сознание прямо на съёмочной площадке. Муж уговорил её взять отпуск и отдохнуть на его виноградниках в Циндао, однако планы на отпуск были сорваны объявлением о поиске отборных артистов от новой студии Вэнхуа. В числе прочего, Wenhua хотели немедленно начать съёмки фильма The Imposters (Jia feng xu huang) и рассчитывали на Ли Лихуа в качестве исполнительницы главной роли. Уже почти согласившейся отдохнуть актрисе ничего не оставалось, кроме как отложить поездку в Циндао. Сюжет «Фальшивого феникса» (假凤虚凰) рассказывал о парикмахере и маникюрше, выдававших себя один другому за богатых людей, пытаясь жениться/выйти замуж «за деньги». То, что выглядело как «негативное изображение профессии», вызвало протест парикмахерского профсоюза, многие представители которого являлись в кинотеатры, где планировался показ фильма, ругались с охраной и требовали уничтожения всех копий фильма. Такой неожиданный поворот событий заставил студию обратиться за помощью к влиятельным лицам и, в конце концов, публично извиниться перед парикмахерами. Это противодействие, однако, послужило бесплатной рекламе фильма (освещение съемок фильма достигло американских журналов «Time» и «Life», а фото главной звезды и статья о ней попали на обложку и в номер «Life»), а после выхода фильма в прокат — его успешным кассовым сборам.

Ещё одна киностудия «大中華電影企業有限公司» (возникла в Гонконге в 1946 году) предложила Ли Лихуа оплату в 30 миллиардов гонконгских долларов, если та поедет в Гонконг и снимется в фильме «Девушки из Шанхая» (Shanghai xiaojie; позже название было изменено на «Three Females»; San nüxing). Несмотря на высокую инфляцию, 30 миллиардов юаней даже для того времени были чрезвычайно высокой платой за работу в одном фильме, даже для кинозвезды. Муж Ли Лихуа Чжан Сюйпу пытался отговорить её от работы в Гонконге, однако он сам был в тяжелой финансовой ситуации, и Ли Лихуа мотивировала поездку зарабатыванием денег на оплату его долгов. После завершения «Shanghai Ladies» актриса вернулась в Шанхай, где снялась в «A Bright and Sunny Day» (Yanyang tian,) по сценарию известнейшего драматурга современного Китая Цао Юя. Постановка имела высокий статус, занятые в фильме исполнители, помимо самой Ли, были привлечены из театрального мира (на то время более престижного, чем кино), и фильм дополнительно укрепил репутацию актрисы.

В 1947 году Ли Лихуа покинула Шанхай, вновь отправившись в Гонконг для съемок «Весеннего грома» (春雷). После завершения съёмок она возвращается в Шанхай, где получает два новых предложения от Цао Юя. Хотя актрисе и понравились сценарии, она принимает решении покинуть Шанхай, на этот раз навсегда. Чжан Сюйпу съездил в Гонконг повидать Ли, но вскоре её покинул; более они не виделись, хотя ещё более года оставались формально женаты, оформив развод в 1949 году. В этот период Ли Лихуа сблизилась с актёром Тао Цзинем, с которым вместе снималась в «Sworn to the Sea» (Haishi, «A Fisherman’s Honour») в 1948 и «A Cultivated Family» (Shi li chaun jia, в базах это 詩禮傳 / 活葬 / A Respectable Family / Family Doctrine 1952 года) в 1950 году, однако пара разошлась в начале 1951 года, после многократных звонков оставленной Тао Цзинем жены, уговаривавшей его вернуться в Шанхай.

Гонконг

В начале 1950-х в Гонконге возникла ещё одна студия «Чанчэн», с которой Ли Лихуа также сделала два фильма — «The Wile World is Lying» (Shuohuang shojie, то есть 說謊世界/The Awful Truth) и «New Dream of the Red Mansion» (Xin Honglou Meng, в базах скорее как Modern Red Chamber Dream). Так как большинство китайских кинозвезд до 1949 года базировались в континентальном Китае, в начале 1950-х Ли Лихуа оказалась практически единственной активно снимающейся актрисой в Гонконге, «монополизировавшей» киноэкран. Начиная с 1952 года, Ли Лихуа активно снималась с Xinhua Studio и Nanyang Studio (вскоре выросшей в кинокомпанию Shaw Brothers), включая две картины, основанные на жизни женщин поздней Цин и ранней Китайской Республики — «Сяо Фэнсянь» (小鳳仙) и «Qiu Jin» (Цю Цзинь) (обе под режиссурой Ту Гуанци). Другими работами того периода были «The Song of the Cold Cicada» (Han chan qu, то есть 寒蟬曲 / A Song to Remember) Тао Циня, «Wind in the Trees» (風蕭蕭) Ту Гуанци, «The Fisherman’s Song» (Yu ge) Бу Ваньцана и «Blind Love» (Mang lian, 盲戀, также «Always in my heart») и «Xiao Baicai» (小白菜) И Вэня. Ли Лихуа также снималась в Японии, где исполнила роли в «Love in the Cherry Blossom City» (Ying du yanji, 櫻都艷跡 / Tokyo interlude / Beauty of Tokyo / Токийская красавица/ Одинокий лебедь) и «Madame Butterfly» (Hudie Furen). Около середины 1950-х положение Ли Лихуа стало меняться: в Гонконг стали прибывать звёзды шанхайского кино, такие как Бай Гуан, Чэнь Юньшан, Ху Де, Чэнь Яньянь. Кроме того, на небосклоне стали появляться новые таланты, обладавшие меньшим опытом, но привлекавшие публику свежестью, входили Линь Дай, Джанетта Линь, Грэйс Чан и Ю Минь.

Одновременно с этим, в 1955—1956 годах в жизнь Ли Лихуа вновь вошёл актёр и режиссёр Янь Цзюнь. Они знали друг друга задолго до этого с начала кинокарьеры Ли, совпавшего с началом актёрской карьеры Яня. Двое коллег испытывали приязнь друг к другу ещё тогда, однако Ли Лихуа не стала завязывать отношения, так как Янь Цзюнь был уже женат. Янь Цзюнь заработал себе репутацию в Шанхае как театральный/сценический актёр, впоследствии переключившись на кино и сделав свои первые шаги в режиссуре в 1951 году в Гонконге на Yonghua Studio. Его успехам на этом поприще только помогало успешное сотрудничество с Линь Дай, ставшей его любовницей после возвращения жены Янь Цзюня на материк.

Позднее Янь Цзюнь расстался с Линь Дай, возобновив отношения с Ли Лихуа. Находясь в разводе с 1949 года, она тем не менее не реагировала на ухаживания многих мужчин, которые пытались завоевать её руку и оставалась одна. С Янь Цзюнем же они не только чувствовали эмоциональную нужду друг в друге, но и видели свою выгоду от сотрудничества в кино — Янь Цзюнь мог заменить потерянную для него звезду Линь Дай надёжной Ли Лихуа, тогда как она — пользоваться помощью хорошего режиссёра и исполнителя-партнера, чтобы остаться сильным конкурентом созвездию более молодых актрис. Ли Лихуа и Янь Цзюнь поженились в 1957 году в соборе Св. Терезы в гонконгском районе Коулун. Так как их связь выросла из долгих лет дружбы, Ли Лихуа и Янь Цзюнь наслаждались счастливой, стабильной и долгой семейной жизнью (вплоть до смерти Янь Цзюня в 1980 году), одновременно сотрудничая профессионально в ряде успешных кинокартин на историческую тему. В какой-то момент они вместе устроились на Shaw Brothers, создав с поддержкой студии ещё более роскошные произведения.

Голливуд

В 1958 году Ли Лихуа получила приглашение на съёмки в Голливуде. Она стала первой китайской актрисой, которая получила признание на родине и после этого была приглашена в США. Фильм, который вышел на экраны в 1958 году, назывался «Китайская куколка», режиссёром фильма выступил Фрэнк Борзейги, главную мужскую роль сыграл Виктор Мэтьюр. Сама актриса не скрывала своего недовольства получившимся результатом, сетуя на абсолютное непонимание американцами китайской культуры. Ознакомившись с первым вариантом сценария, изобиловавшим скабрезными сценами, Ли Лихуа отказалась сниматься в картине. На вопрос о причине отказа она ответила: «Этот фильм о ком угодно, но не о китайцах, потому что во всём Китае вы не найдёте таких китайцев». Через три дня сценаристы предложили актрисе новый сценарий, и хотя он был далёк от совершенства, актриса, скрепя сердце, дала согласие на съёмки. О своём партнёре по сцене она вспоминала так: «В пару со мной поставила Виктора Мэтьюра, который был способен играть только „крутых парней“ в тупоголовых триллерах, попроси его играть свободно и раскрепощённо, и окажется, что у него об этом нет даже малейшего представления». После завершения съёмок Ли получила ещё несколько предложений от американских режиссёров, но на все ответила отказом, поскольку все сценарии содержали постельные сцены.

Поздний этап творчества. Завершение карьеры

Ли Лихуа достигла пика своей актёрской карьеры в гонконгских исторических кинолентах, сыграв главные роли, как нельзя более подходящие ей как уже зрелой актрисе. Позднее Ли большей частью переключается на роли женщин среднего возраста. Она завоевала тайваньскую «Золотую лошадь» за лучшую женскую роль своей игрой в «Guarding Every Inch of Our Land with Our Blood» (Yicun shanhe yicun xue, этот же фильм актриса называла самым успешным своим произведением), однако в дальнейшем редко выходила на экран помимо появлений в качестве камео/приглашенной звезды — сыграв, тем не менее, лидера минских лоялистов в боевике 1972 года «Crizes at Yingchun Pavilion» (Yingchunge zhi fengbo, «The Fate of Lee Khan») Кинга Ху и императрицу Цыси в «The Siege of Peking» (Ba guo lianjun, то есть Boxer Rebellion / Spiritual fists / Bloody Avengers / Альянс восьми держав / Кулаки духа) 1975 года.

После того, как у Янь Цзюня в начале 1970-х был диагностирован диабет и проблемы с сердцем, супруги переехали в США и поселились в Нью-Йорке (на Лонг-Айленде). Янь Цзюнь умер в 1980 году.

В конце 2015 года актриса была удостоена спецпремии «Золотая лошадь» по совокупности пожизненного вклада в киноискусство.

Личная жизнь. Характер и привычки

Была трижды замужем. Мужья:

• актёр и бизнесмен Чжан Сюйпу (1946—1949, развод)
• актёр и режиссёр Янь Цзюнь (1959—1980, до его смерти)
• У Чжонъи

Дети:

У Ли Лихуа две дочери, одна из которых (Янь Жэньшэн) родилась в её первом браке с Чжан Сюйпу, вторая — Янь Дэлань или Янь Мэйшэн — в 1961 году в браке с Янь Цзюнем.

Известно, что Ли Лихуа придерживалась экономного и делового подхода к жизни и была успешна в управлении своими финансами; в частности, в 1970-х годах она инвестировала средства с китайское телевидение Нью-Йорка.

Фильмография

Актриса исполнила роли в более чем ста фильмах, из которых первым были «Три улыбки» (о книжнике и художнике Тан Боху) 1940 года (в 16-летнем возрасте), а последним — «Новый сон в красном тереме» 1978 года, поставленный студией Чинь Ханя и Лин Бо. Её активная кинокарьера продолжалась почти 40 лет, принеся ей (совместно с умением сохранять моложавую внешность) прозвище «вечнозеленое дерево».

Фильмы 1940-х годов

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1940	Три улыбки	三笑	三笑	3 Smiles	Цю Сян	—
	Три улыбки: Продолжение	三笑续集	三笑續集	3 Smiles Part Two	Цю Сян	—
1941	История героя	英烈传	英烈傳	Brave Biography		—
	Мост Ватерлоо	魂断蓝桥	魂斷藍橋			—
1942	Бегония	秋海棠	秋海棠	Begonia		2DVD
1943	Продавщица цветов	卖花女	賣花女			—
1944	Обида у весенней реки Сигнальные огни Шанхая	кит. 春江遗恨 яп. 狼火は上海に揚る	春江遺恨	Noroshi wa Shanhai ni agaru	Юй Ин	VHS
	Буйство красок	万紫千红	萬紫千紅			Web-rip
1946	Фальшивый феникс	假凤虚凰	假鳳虛凰	Fake Phoenix	Фань Жухуа	—
1947	Три женщины	三女性	三女性	Three Women		—
	Ян Яньтян	艳阳天	艷陽天	Yang Yan Tian		—
	Разбитые весенние мечты	春残梦断	春殘夢斷	Broken Spring Dreams		—
1948		千里送京娘	千裡送京娘	The Thousand Mile Escort of Jingnian		—
		女大当嫁	女大當嫁	The Corn in Ripe for Plucking	Ли Сюэцин	—
		红粉盗	紅粉盜	The Lady Thief	Чжао Линжу	—
		海誓	海誓	A Fisherman’s Honour	Цю Цзе	—
		春雷	春雷	Our Husband	Ли Ханьфэнь	—

Фильмы 1950-х годов

1950—1954 годы

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1950	Ужасная правда	说谎世界	說謊世界	The Awful Truth	Сюэ Маньна	—
	Возмездие знатной семьи	豪门孽债	豪門孽債	The Insulted and the Injured	Цзян Мулань	—
	Зима уходит, наступает весна	冬去春来	冬去春來	Spring Comes and Winter Goes	Чэнь Гуйин	—
1951	Смертельный враг	血海仇	血海仇	The Victims	А Ин	—
		误佳期	誤佳期	Spoiling the Wedding Day	А Цуй	—
	Девочка-цветочек	花姑娘	花姑娘	The Flower Girl	Хуа Фэнсянь	—
	Огненный феникс	火凤凰	火鳳凰	The Fiery Phoenix	Мэй Лиин	—
1952	Красная роза	红玫瑰	紅玫瑰	Red Rose	Хун Мэйгуй	—
		勾魂艳曲	勾魂艷曲	Sweet Song for You	Кун Гулань	—
	Весенний сад	满园春色	滿園春色	Sweet Memories		—
		拜金的人	拜金的人	Gold Diggers	Чэнь Мэйлин	—
		诗礼传 活葬	詩禮傳 活葬	A Respectable Family Family Doctrine	Цзян Цзячжу	—
	Новый сон в Красном тереме	新红楼梦	新紅樓夢	Modern Red Chamber Dream	Линь Дайюй	—
1953	Голубые небеса	碧云天	碧雲天	Blue Sky	Юй Сяоцуй, Цзя Ланьфан	—
	Песня замёрзшей цикады	寒蝉曲	寒蟬曲	A Song to Remember	Линь Инхуа	—
	Цю Цзинь	秋瑾	秋瑾	Qiu Jin	Цю Цзинь	—
	Сяо Фэнсянь	小凤仙	小鳳仙	Little Phoenix	Сяо Фэнсянь	—
	Любовь июльской ночи	仲夏夜之恋	仲夏夜之戀	A Midsummer Night’s Love	Ли Юйцинь	—
		孽海情天	孽海情天	Heaven of Love, Sea of Sin	Чжу Лиюй	—
		巫山盟	巫山盟	Love Eternal	Фэн Минъин	—
1954		一鸣惊人	一鳴驚人	The Beauty and the Dumb	Ху Сюсю	—
		春情烈火	春情烈火	Girl on the Loose	Яо Лина	—
		风萧萧	風蕭蕭	The Wind Withers	Бай Пин	—
	О Роза, я люблю тебя	玫瑰玫瑰我爱你	玫瑰玫瑰我愛你	Rose, Rose, I Love You	Шачунь	—

1955—1959 годы

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1955	История Сяо Байцай	小白菜 小白菜艳史 佳人长恨	小白菜 小白菜艷史 佳人長恨	The Little Girl Named Cabbage Lady Balsam’s conquest What Price Beauty?	Сяо Байцай	—
		海棠红 血染海棠红	海棠紅 血染海棠紅	Blood will tell Blood-stained begonia	Лаоцзю	—
	Токийская красавица	樱都艳迹	櫻都艷跡	Beauty of Tokyo	Сидзуко	—
	Чайная девочка	茶花女	茶花女	Camille	Мэн Цзяли	—
	Сяо Фэнсянь 2	小凤仙 (续集)	小鳳仙 (續集)	Lady Balsam’s conquest (part 2)	Сяо Фэнсянь	—
1956		十月果 喜临门	十月果 喜臨門	Our Lovely Baby Fruit of Marriage	Чэнь Ицю	—
	Нянжэ и Кэкэ	娘惹与峇峇	娘惹與峇峇	Nonya and Baba	Чэнь Чжунян	—
	Чернявая	黑妞	黑妞	Black Tulip	Чернявая	DVD
	Мадам Баттерфляй	蝴蝶夫人	蝴蝶夫人	Madame Butterfly	Цяньдай Сянцзы	DVD
		风雨牛车水	風雨牛車水	Rainstorm in Chinatown	Цзян Личжэнь	—
	Опасная красота Си Ши	卧薪尝胆 西施	臥薪嘗膽 西施	Dangerous beauty Beauty of the beauties	Си Ши	—
	Слепая любовь	盲恋	盲戀	Blind Love	Лу Вэйцуй	DVD
	Секрет замужней женщины	电影故事 少奶奶的秘密	電影故事 少奶奶的秘密	The Secret of a Married Woman	Лю Личжэнь	—
	Любовь призрака	鬼恋	鬼戀	My Lover, the Ghost		—
	Пламя любви	恋之火	戀之火	The Flame of Love	У Иньфэн	—
	Сюэ Лихун	雪里红	雪裡紅	Red Bloom in the Snow	Сюэ Лихун	DVD
1957	Союз, заключённый небесами	天作之合	天作之合	Happy Union	Шуй Бинсинь	—
		游龙戏凤	游龍戲鳳	No Time for Love	Хуа Шиюй	—
	Великая стена	万里长城	萬里長城	The Great Wall	Мэнцзян	—
1958	История Люй Синян	吕四娘	呂四娘	Story of Lu Siniang	Люй Синян	—
		银海笙歌	銀海笙歌	The film world’s merry song		—
	История Юань Юаньхун	元元红	元元紅	The Story of Yuan Yuan Hong	Юань Юаньхун	—
1959		贵妇风流	貴婦風流	A Romantic Lady	Кан Аньни	—

Фильмы 1960-х годов

1960—1964 годы

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1960	Выстрел в ночи	黑夜枪声	黑夜鎗聲	A Shot in the Dark	Циньни	—
1961	Пистолет	手枪	手槍	The Pistol	пассажирка автобуса	—
1962	Большой и маленький Вонг Тин Бар	大小黃天霸	大小黃天霸	Big and Little Wong Tin Bar	Ли Лихуа	—
	Чёрная лиса	黑狐狸	黑狐狸	The Black Fox	Ху Ли	—
	Великая наложница	杨贵妃	楊貴妃	The Magnificent Concubine	Ян Гуйфэй	DVD
		荒江女侠	荒江女俠	Angel of the Wilderness		—
		孟丽君	孟麗君	Mung Li Chuen		—
	Янь Сицзяо	阎惜姣	閻惜姣	Three Sinners	Янь Сицзяо	DVD
1963	Ян Найву и Сяо Байцай	杨乃武与小白菜	楊乃武與小白菜	The Adulteress	Сяо Байцай	DVD
	Императрица У Цзэтянь	武则天	武則天	The Empress Wu Tse-tien	наложница У Чжао монахиня Мин Кун императрица У Цзэтянь	DVD
		第二春 巫山春回	第二春 巫山春回	The Second Spring	Сюй Мэйфэнь	—
1964	Лян Шаньбо и Чжу Интай	梁山伯与祝英台	梁山伯與祝英台	Liang Shanbo and Zhu Yingtai	Лян Шаньбо	—
	История Цинь Сянлянь	秦香莲	秦香蓮	The Story of Qin Xianglian	Цинь Сянлянь	DVD
	Монета	一毛钱	一毛錢	The Coin	Елань	—
	Меж слезами и смехом	故都春梦 新啼笑因缘	故都春夢 新啼笑因緣	Between Tears and Laughter	Шэнь Фэнсянь, Хэ Лися	DVD

1965—1969 годы

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1965		民族魂 七七敢死队	民族魂 七七敢死隊	Squadron 77	Ли Даньни	DVD
	Зов моря	怒海情仇	怒海情仇	Call of the Sea	Цзян Усао	—
	Слёзы актёров	红伶涙	紅伶涙	Vermillion Door	Ло Сянчжи	DVD
	Великая подмена	万古流芳	萬古流芳	The Grand Substitution	принцесса Чжуаньцзи	DVD
1966	Весенняя радость	欢乐青春	歡樂青春	The Joy of Spring	(камео)	—
1967	Госпожа Яшмовый Медальон	连琐	連瑣	Lady Jade Locket	Ян Юэвэй	DVD
	Гуаньинь	观世音	觀世音	The Goddess of Mercy	Гуаньинь	DVD
		盗剑	盗劍	Rape of the Sword	Гэн Люнян	—
1966	Весенняя радость	欢乐青春	歡樂青春	The Joy of Spring	(камео)	—
1969		山河血	山河血	The Partisan Lovers	Алань	—
	Шторм над рекой Янцзы	杨子江风云	楊子江風雲	Storm Over the Yang-Tse River		—

Фильмы 1970-х годов

Год	Русское название	Китайское название (упр.)	Китайское название (трад.)	Международное название	Роль	Релиз
1970	Агент Чан Цзян Номер Один	长江一号	長江一號	Secret Agent Chang Jiang No.1	Чан Цзян	DVD
	Четыре настроения	喜怒哀乐	喜怒哀樂	Four Moods		DVD
	Легенда о Демоне и Лисе	鬼狐外传	鬼狐外傳	A Tale of Ghost and Fox		—
		金叶子	金葉子	Revenge of a Beautiful Ghost		—
		一封情报百万兵	一封情報百萬兵	The Unforgotten Ones		—
1971		最长的约会	最長的約會	The Longest Appointment		—
	Пять счастливых пар	五对佳偶	五對佳偶	Five Plus Five		—
	Чайный домик Лю Фу	六福茶楼	六福茶樓	Liufu Tea House		—
	Вдова берёт реванш	大地春雷	大地春雷	The Widow Takes Revenge		DVD
1972	Золотая роза	金玫瑰	金玫瑰	Golden Rose		—
1973	Судьба Ли Хана	迎春阁之风波	迎春閣之風波	The Fate of Lee Khan	Вань Цзеньми («Венди»)	DVD
1975		妈祖	媽祖	The Legend of Mother Goddess		DVD
		谍海英豪	諜海英豪	Unforgettable Heroine	Большая сестра	—
1976	Боксёрское восстание	八国联军	八國聯軍	Boxer Rebellion	императрица Цыси	DVD
1978	Новый Сон в красном тереме	新红楼梦	新紅樓夢	Dream of the Red Chamber	матушка Цзя	VCD

Литература

• Li Lihua. Li Lihua de zuori, jinri, mingri : [Ли Лихуа: вчера, сегодня, завтра] : [кит.] / [Ли Лихуа]. — Taibei, 1969. — 320 p. — Ориг.: 李麗華, 梁汝洲. 李麗華的昨日.今日.明日. 台北, 1969. 320页.</span>
• Yǔ Yèyíng. Xishuo Li Lihua : [Забавная история Ли Лихуа] : [кит.] / [Юй Еин]. — Taibei, 1996. — Ориг.: 宇业荧. 戏说李丽华. 台北, 1996..</span>

Отрывок, характеризующий Ли Лихуа

Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке: