Лливелин ап Грифид

Лливелин ап Грифид Llywelyn ap Gruffydd<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Лливелин ап Грифид приносит присягу Генриху III. Миниатюра из рукописи. Сверху — герб Гвинеда</td></tr>
Принц Гвинеда
1246 — 1282
Предшественник:	Давид ап Лливелин
Преемник:	Давид ап Грифид
Принц Уэльский
1258 — 1282
Предшественник:	Давид ап Лливелин
Преемник:	Эдуард Плантагенет
Рождение:	около 1223
Смерть:	11 декабря 1282(1282-12-11) Килмери, Уэльс
Род:	Дом Аберфрау
Отец:	Грифид ап Лливелин II
Мать:	Сенена, дочь Родри
Супруга:	Элеанор де Монфор
Дети:	Гвенллиан

Лливе́лин III ап Грифид (валл. Llywelyn ap Gruffydd), известный также как Лливелин Последний или Лливелин, наш последний правитель (Llywelyn Ein Llyw Olaf) (около 1223 — 11 декабря 1282) — последний независимый правитель Уэльса, при котором страна была окончательно завоёвана Эдуардом I. Иногда его также называют Лливелином III Гвинедским или Лливелином II Валлийским.

Происхождение и ранние годы

Династическое положение

Родился Лливелин ап Грифид, вероятно, в 1222 или 1223 году. Во многом политическую биографию последнего правителя независимого Уэльса предопределило его династическое положение. Лливелин был вторым из четырёх сыновей Грифида, старшего сына Лливелина Великого, и Сенены, дочери Родри. Его старшим братом был Оуайн Гох ап Грифид, а младшими — Давид и Родри.

Отец Лливелина был хоть и старшим, но незаконным сыном Лливелина ап Иорверта, что, с одной стороны, согласно валлийским законам давало право претендовать на участие в разделе владений и статуса правителя Гвинеда, с другой стороны, нарушало планы Лливелина Великого на сохранение в одних руках власти в Уэльсе, накопленной им за десятилетия правления. Посвятив последние годы жизни установлению наследования в отношении своего законного младшего сына — Давида, Лливелин ап Иорверт добился подтверждения признания того в качестве своего наследника в 1220 году от английского правительства, в 1222 году — от папы римского Гонория III, в 1226 году — от большинства валлийских магнатов, а в 1229 году Давид принёс оммаж Генриху III как наследник Лливелина.

Практически лишённый возможности претендовать на престол Гвинеда, Грифид в 1221 году получил от отца земли Мейрионида и Ардидуи, но был в этом же году их лишён за жестокое правление, затем вновь попал в фавор в 1223 году и возглавил отцовское войско в Истрад-Тиви, однако в итоге был заключён отцом в 1228 году в замок Дегануи, где и провёл шесть лет. Затем, получившему свободу в 1234 году, отцу Лливелина вновь предоставляется возможность управлять частью гвинедских земель — ему даруется половина Ллина. Деятельность Грифида в этой области была успешной и, предположительно, Лливелин Великий планировал сделать своего старшего сына правителем Поуис Венвинвина, поскольку к 1238 году многие коммоты этого королевства уже были под рукой Грифида. Однако, укрепляя свою власть после начала тяжёлой болезни отца, Давид ап Лливелин в 1239 году вновь отправляет брата в заключение, на этот раз вместе с его старшим сыном — Оуайном.

После смерти Лливелина Великого в 1240 году Давид ап Лливелин восходит на трон. На королевском совете в Глостере, проходившем 15 мая, Давид признается Генрихом правителем Гвинеда, однако выясняется, что английская корона согласна распространить на него статус, но не территориальные завоевания Лливелина Великого, для рассмотрения споров по которым назначается двусторонняя комиссия, от участия в заседании которой Давид неоднократно уклоняется. В результате Генрих III проводит бескровную военную компанию 1241 года, когда он, отрезав Давида от его базы в Сноудонии, вынуждает последнего сдаться и признать условия английского короля, согласно которым Давид сохранил статус принца Гвинеда, однако терял земельные приобретения в Молде, Южном Поуисе и Мейриониде, должен был компенсировать военные издержки, а также передать королю своего брата и племянника — Грифида и Оуйана в качестве заложников, кроме того, отказаться от оммажа зависимых валлийских магнатов в пользу Генриха.

Принц Гвинеда

После указанных событий установился кратковременный мир, поскольку Давид был связан тем, что Генрих располагал его старшим братом в качестве потенциального претендента на престол Гвинеда и мог в любой момент направить его в Уэльс, принцы Поуиса были лояльны английскому монарху, а Дехейбарт не имел среди своих правителей личности обладающей достаточными ресурсами для противостояния Англии. В это время происходит выход на историческую арену Лливелина ап Грифида. Первым документальным свидетельством его деятельности является отказная грамота, датируемая 1241 годом, по которой Лливелин передаёт все свои права на владения в Майлиэниде и Гуртейрнионе в пользу Ральфа Мортимера и его супруги Гвладис, приходившейся Лливелину тёткой. К 1243 году Лливелин уже владеет достаточно обширными землями в долине реки Клуйд, во всяком случае, он в этом году жалует земли в долине реки некоему Эйниону ап Маредиду в обмен на военную службу с освобождением от остальных повинностей.

Период мира закончился, когда в день Святого Давида 1244 года Грифид ап Лливелин попытался сбежать из Тауэра, но упал со стены и разбился. Это развязало Давиду ап Лливелину руки, так как Генрих больше не мог использовать Грифида против него, и в 1245 году между Давидом и Генрихом началась полномасштабная война. Лливелин выступил на стороне своего дяди. В то же время Оуайн был отпущен Генрихом, который надеялся, что его появление в Уэльсе развяжет там гражданскую войну, однако Оуайн остался в Честере. Таким образом, когда Давид неожиданно скончался в феврале 1246 года, не оставив наследника, Лливелин оказался старшим из представителей правящего дома в Гвинеде.

После смерти дяди Оуайн присоединился к младшему брату, и они ещё в течение года сопротивлялись английским войскам. Однако под постоянными атаками из Кардигана и Кармартена, а также в условиях фактической оккупации королевскими войсками Нижнего Гвинеда, Лливелин и Оуайн вынуждены были заключить с Генрихом «Вудстокский мир», по которому англичанам отошла восточная часть королевства до реки Конуи, а западная часть была поделена между ними. При этом принцы и их потомки не только теряли половину своих владений, передавали оммаж подвластных лордов Генриху, но и обязывались нести воинскую повинность в пользу последнего как личную, так и выставлением 1000 пехотинцев и 24 рыцарей. Это было существенным поражением Гвинеда в статусе по сравнению даже со временем Давида, не говоря о периоде правления Лливелина Великого. С другой стороны, нельзя не отметить, что Генрих III не использовал условия хартии, подписанной Давидом ап Лливелином в 1241 году, согласно которой все земли Гвинеда должны были перейти английской короне в случае смерти Давида без законных наследников или если его наследники не будут верно служить королю .

Когда Давид ап Грифид, брат Лливелина, достиг совершеннолетия, он принёс присягу Генриху III, который объявил о своём намерении отдать ему часть и без того сильно уменьшившегося Гвинеда. Лливелин отказался это признать, и тогда Оуайн и Давид объединились против него. После битвы при Брин-Дервин в июне 1255 года, в которой Лливелин одержал победу, он пленил братьев и остался единственным правителем Западного Гвинеда.

Начало правления

Территориальные приобретения

Установление единоличной власти в Верхнем Гвинеде положило начало периоду увеличения владений Лливелина ап Грифида в Уэльсе. Следующим шагом стал его ответ на воззвание представителей дворянства Восточного Гвинеда, которое поднялось против английского владычества. Эту область, известную также как «Перведулад» (Perfeddwlad, «Центр страны»), Генрих поручил заботам своего сына Эдуарда I, который посетил её летом 1256 года, но не отреагировал на действия Джеффри Лэнгли, королевского наместника Перведвлада, по насаждению методов управления, характерных для английских графств, вызывавшие недовольство валлийцев. Лливелин же, взяв в союзники Маредида ап Рис Грига, одного из принцев Дехейбарта, лишённого своих владений его племянником Рисом Виханом и англичанами, и младшего брата Давида, освобождённого из тюрьмы, посчитал право дворян на мятеж законным, и в ноябре того же года тот пересёк границу со своей армией. В течение недели Лливелин взял под контроль был весь Нижний Гвинед за исключением королевских замков Дегануи и Дисерт, практически восстановив, таким образом, Гвинед в его исторических границах под своей рукой. Более того, валлийские войска дошли до Честера. Следует отметить, что Лливелин выбрал удачное время для этого похода, поскольку Джеффри Лэнгли находился в Англии, а Эдуард не обладал достаточными средствами и ресурсами для противостояния валлийскому принцу. Впрочем, наследник английского престола попробовал урегулировать конфликт дипломатически, через посредничество своего дяди — графа Корнуолла. Ответ Лливелина последнему заключался в том, что принц Гвинеда не мог спокойно смотреть на притеснения бейлифами короля своих подданных, пусть земли которых и отданы английской короне, а обращения к Генриху и Эдуарду о пресечении бесчинств не нашли ответа, поэтому гвинедский лорд, защитив эти земли, не может вернуть их Эдуарду, но готов выплатить возмещение в размере 1 500 марок и отдать короне коммоты Крейдин и Престатин. Примечательно, что вторжение Лливелина было воспринято английскими баронами и, в особенности, лордами валлийской марки спокойно, если не сказать одобрительно, так как рассматривалось как достойное действие по защите своих людей.

Верно оценив благоприятные для себя обстоятельства, Лливелин ап Грифид не стал останавливаться на достигнутом. В начале декабря он с большим войском рыцарей двинулся на юг и занял Мейрионид. Затем Лливелин вторгается в Кередигион и, отбив у контингента наместников Эдуарда замок Лланбадарн, передаёт эти владения Маредиду ап Оуайну, внуку Лорда Риса из кередегионской линии, в обмен на признание своего сюзеренитета. Следующей целью становится Истрад-Тиви, где после смещения Риса Вихана союзник Лливелина — Маредид ап Рис Григ получает территории Большого и Малого кантревов. Последним завоеванием этого года становится Гуртейрнион, который Лливелин оставляет себе и отправляется на север.

Тем временем, Рис Вихан, будучи вассалом Генриха III, обращается к тому с просьбой о помощи, которая следует в виде снаряжения в Кармартене экспедиции под руководством Стефана Бозана. В июне 1257 года данный корпус сходится под Диневуром с войсками Маредида ап Рис Грига и Маредида ап Оуйана и терпит поражение, после чего Рис Вихан переходит на сторону Лливелина. Дехейбартские принцы, развивая успех, берут штурмом Лохарн, Лланстефан и Нарберт. Затем с севера подходят войска самого Лливелина, и валлийцы совершают рейд по южному Уэльсу, вторгнувшись даже в Гламорган. В ответ на эти действия Генрих начинает собирать войска в Честере, однако результатом его похода становится лишь временное снятие осады с замков северного Перведвлада, поскольку Лливелин, основательно подготовившись к этой кампании, перегнал весь скот и перевёз весь урожай в Сноудонию, разрушил мельницы и мосты, а затем и вовсе отрезал армию Генриха от поставок продуктов и фуража из Ирландии. Королю не осталось ничего кроме как отступить обратно в Честер. Генрих планировал возобновить войну в начале 1258 года, однако внутренняя смута и оппозиция баронов отвлекли его от валлийских дел, что дало возможность Лливелину без труда подписать с королём перемирие на 13 месяцев..

Принц Уэльса

Под впечатлением от достижений Лливелина на его сторону переходит Грифид ап Мадог, лорд Северного Поуиса. Таким образом, на начало 1258 года власть Лливелина ап Грифида признали все валлийские правители, кроме Грифида ап Гвенвинвина, принца Поуиса Венвинвина. Чтобы упрочить своё положение и закрепить статус гвинедский правитель собирает совет всех союзных валлийских лордов, на котором те приносят ему личную присягу. По всей видимости на этом совете Лливелин принимает титул принца Уэльского, во всяком случае под документом, создание которого следует непосредственно за советом, а по мнению некоторых исследователей на нём и утверждённом, Лливелин ап Грифид подписывается этим титулом.

Упомянутый выше документ также является важным показателем установившегося доминирующего положения Лливелина в Уэльсе. Речь идёт о международном договоре, заключённом 18 марта 1258 года между официальными представителями Уэльса и Шотландии. С шотландской стороны договор подписал Уолтер Комин и другие представители его баронской лиги, осуществлявшей регентство при малолетнем Александре III. Валлийскую сторону представлял Лливелин в качестве принца Уэльса, а также ряд магнатов, в которых исследователи признают участников совета валлийских лидеров, присягнувших сыну Грифида. Договор представляет собой соглашение о взаимопомощи и свободной торговле. Отдельно оговаривалась невозможность заключения сторонами частных договоров с монархами и магнатами Англии и Шотландии, если последние не изъявят желания присоединиться к данному договору. Заключением договора, инициатива в составлении которого часто приписывается ему же, Лливелин продемонстрировал свой текущий статус на уровне иностранного государства, нашёл союзников в политике противодействия английской экспансии.

1259 год был ознаменован инцидентом, которым английское правительство планировало подточить влияние Лливелина в центральном Уэльсе. Желая также отомстить изменившему Рису Вихану, Генрих добился перехода на свою сторону Маредида ап Рис Грига, который при поддержке Патрика, лорда Кидвелли, попытался закрепиться в Диведе и Истрад-Тиви. Напав в Эмлине на явившихся на переговоры Давида ап Грифида, Маредида ап Оуйана и Риса Вихана, превосходящие силы Патрика из Кидвелли потерпели поражение, и Маредид ап Рис был пленён. Однако, когда тот был доставлен Лливелину, принц Уэльса не стал карать своего бывшего союзника, а, проявив великодушие, сохранил ему статус и земли, лишь взяв в заложники старшего сына Маредида и замок Диневур в свою собственность. А к концу года Лливелин стремительным броском захватил земли Биэллта и осадил замок, который к лету 1260 года сдался, открыв принцу доступ к междуречью Северна и Уая (так называемой области Рунг-Гви-а-Хаврен, валл. Rhwng Gwy a Hafren). Занятый делами во Франции, в условиях всё накаляющихся отношений между партиями графа Лестера и графа Глостера, Генрих III не смог адекватно ответить на захват одного из ключевых оборонительных сооружений центрального Уэльса, предпочтя заключить с Лливелином перемирие ещё на два года.

Лливелин строго придерживался условий перемирия 1260 года, несмотря на многие обращения английских баронов-реформаторов, он не вступал в конфликты с представителями короны. Даже когда 15 июля скончался лорд Гламоргана — Ричард Глостер, войска севера не вступили в пределы этих исконных валлийских земель. Однако по истечении срока действия соглашения силы принца Уэльса обнаруживаются в Майлиэниде, где Роджер Мортимер и молодой Хамфри де Богун терпят поражение, но получают право свободного прохода до английских границ. Подчинив Майлиэнид, Лливелин совершает рейд по Херефордширу, затем поворачивает на юг и подчиняет себе Брекнок и Абергавенни. С новыми территориальными приобретениями Лливелин получил непосредственный выход к долинам южного Уэльса.

Лливелин и Симон де Монфор

Вернувшийся из Франции Генрих, видя очевидную опасность всё возрастающего влияния Лливелина, призывает баронов марки к примирению и общему сбору войск против принца. В апреле 1263 года Эдуард также возвращается с континента и начинает поход на север Уэльса, в очередной раз единственным военным достижением становится временное снятие осады с Дисерта и Дегануи, более важным результатом становится то, что этим походом воспользовался Давид, младший брат Лливелина, чтобы перейти на сторону короля. Немедленно извлечь выгоду из это измены Генриху не удаётся, поскольку в апреле Симон де Монфор высадился в Англии положив начало гражданской войне, которая получила название «Второй баронской войны».

Первым этапом войны в Англии стали действия баронов марки в западных графствах (штурм Глостера, Вустера, осада Бриджнорта), что развязало руки Лливелина на севере Уэльса, и двадцатидвухлетняя история замка Дисерт закончилась 4 августа его штурмом и последующим разрушением валлийскими войсками. Затем Лливелин вышел к Бриджнорту с западной стороны, что продемонстрировало, несмотря на отсутствие формального соглашения с Симоном, их полное взаимопонимание. При этом Монфор, как и Генрих III, давил на Лливелина, принуждая того сохранить английский форпост — замок Дегануи, но тот пал 28 сентября и у английской короны не осталось владений в Гвинеде. В конце 1263 года состоялся ещё один успех дипломатии Лливелина, он заключил соглашение с последним непокорным валлийским принцем — Грифидом ап Гвенвинвином, который в обмен на оммаж Лливелину и военный союз с ним, получал назад все потерянные владения в Поуисе Венвинвине.

В 1264 году гражданская война в Англии возобновилась, Симон де Монфор вступил в открытый союз с Лливелином, однако потерял половину союзных английских баронов, причём большая часть лордов, перешедших на сторону короля имели свои владения в марке. Боевые действия в Радноре и Брекноке, стали прелюдией к битве при Льюисе, где Монфор нанёс поражение сторонникам короля, захватив Генриха и принца Эдуарда в плен, став более чем на двенадцать месяцев фактическим правителем королевства Англии. В 1265 году Лливелин предложил Симону де Монфору сумму в 30 000 марок в обмен на постоянный мир и признание своего безоговорочного права на власть в Уэльсе. 22 июня 1265 Лливелин и де Монфор заключили «Пиптонский договор» о союзе, однако крайне выгодные для Лливелина условия были знаком того, что позиции де Монфора слабеют (к этому моменту из плена бежал Эдуард, а также Гилберт де Клер, лорд Гламоргана, перешёл на сторону короля).

Договор в Монтгомери

4 августа состоялась положившая конец войне в Англии битва при Ившеме, в которой войска баронов потерпели поражение, а Монфор погиб. Уже через 10 дней после Ившема Эдуард взял Честер, и казалось, что Лливелину будет стоить больших трудов сохранение достижений пиптонских хартий. Однако вместо того, чтобы ожидать вторжения англичан, принц Уэльса взял штурмом замок Хаварден, подчинив себе долину Молда и пленив английского кастеляна замка Роберта де Монтальта. Были разбиты объединённые войска Хамо Лестрейнджа и Мориса Фиц-Джеральда. Генриху в свете необходимости восстановления власти в собственном королевстве и явной готовности Лливелина к борьбе пришлось инициировать мирные переговоры, в качестве посредника в которых был привлечён папский легат Фиески Оттобоне. Однако первые шаги в этом направлении не принесли плодов, поскольку бароны марки хотели вернуть завоёванное валлийцами, и 1266 год прошёл в военных действиях, в которых Лливелин продолжал побеждать. 15 мая состоялось знаковое поражение Роджера Мортимера, попытавшегося отбить Брихейниог, тот вынужден был бежать с поля боя с горсткой выживших соратников. К осени 1267 года Генрих расположился со свитой в Шрусбери, начав финальную стадию мирного урегулирования, закончившуюся 25 сентября подписанием договора, а 29 сентября принесением Лливелином присяги королю, состоявшимся в Мотгомери.

По «Договору в Монтгомери» Генрих III признал за Лливелином и его потомками титул принца Уэльского. Все валлийские землевладельцы становились вассалами Лливелина, за исключением Маредида ап Рис Грига, присягу которого принц Уэльса мог приобрести за сумму в 5 000 марок. Территориальные приобретения фактически оставались за Лливелином — он без дополнительных условий получал Перведвлад, Биэллт, Гуртейрнион и Брихейниог, но должен был освободить Роберта де Монтальта, вернуть ему Молд с условием, что последний не будет иметь права строить на месте Хавардена новый замок в течение тридцати лет. Даже условие вернуть Майлиэнид Роджеру Мортимеру не было необратимым, поскольку для Лливелина предусматривалась возможность оспорить эти земли по праву марки. Отдельно в договоре оговаривались условия мира для Давида ап Грифида, которому Лливелин должен был вернуть земли принадлежавшие тому на момент его перехода к англичанам. В обмен на это правитель Гвинеда должен был выплатить 25 000 марок ежегодными порциями по 3 000 марок.

Заключение договора в Монтгомери стало апогеем могущества Лливелина. Ему удалось получить признание своей власти над всеми землями, которые входили в Pura Wallia, то есть управлялись валлийскими лордами.

Поздний период

Взаимоотношения с валлийскими лордами

Достаточно очевидно, что основой корпуса прав, составлявших титул принца Уэльса, был сюзеренитет над лордами Уэльса валлийского происхождения, власть над которыми признала для Лливелина даже английская корона.

В северном Поуисе позиции Лливелина были сильны. Грифид ап Мадог из Майлора, бывший то его оппонентом, то союзником, умер в 1269 году, его братья Хивел и Мадог скончались примерно в это же время, не оставив наследников. В результате Поуис Вадог был разделен между четырьмя сыновьями Грифида, а также вдовья часть — Майлор-Сайснег, отошла его супруге Эмме Одли. Примечательно, что выдел вдовьей доли был совершен в письменном виде с конфирмацией его Лливелином. Мадог, Грифид, Лливелин и Оуайн ап Грифиды были лояльны своему принцу. Южный Поуис, за исключением двух владений — Мадога ап Гвенвинвина в Маудуи и Лливелина, сына Оуйана Вихана, в Мехайне, по прежнему был в руках Грифида ап Гвенвинвина. Лорд Южного Поуиса хранил верность Лливелину и участвовал во всех его предприятиях вплоть до своего предательства в 1274 году, обстоятельства которого будут изложены ниже.

Осколки некогда могучего Дехейбарта представляли малый интерес для Лливелина, и многие исследователи видят недооценку значения этого стратегического региона одной из важнейших причин будущего поражения принца. Однако тот действительно мог позволить себе уделять этим землям мало внимания, так как они управлялись большим количеством слабых баронов, которые ничего не могли противопоставить авторитету лорда Уэльса. В Кередигионе в бывших владениях Майлгуна Вихана, землях к северу от Истуита, незадолго до 1277 года начал править его внук Рис Иейанк. К югу от этой реки феод Маредида ап Оуйайна был разделен между тремя его сыновьями — Оуайном, Грифидом и Кинаном. В Истрад-Тиви две выдающиеся фигуры предыдущего поколения сошли с исторической сцены с интервалом в три недели.Маредид умер 27 июля 1271 года в своём замке в Дрислуин, ему наследовал сын — Рис ап Маредид. Рис Вихан скончался 17 августа в Диневуре и его наследником стал Рис Виндод.

Юго-восточная часть Pura Wallia управлялась Лливелином самостоятельно, и землевладельцы Биэллта, Гуртейрниона и Элвайла держали землю напрямую от принца. Таким образом, несмотря на некоторые внутренние противоречия «валлийский» Уэльс надёжно находился под рукой принца, гораздо большую опасность для его власти представляли претензии лордов валлийской марки и возрастающее вмешательство короля Англии в валлийские дела.

Конфликты с лордами марки

Напряжённость на юго-восточной границе владений Лливелина создавали попытки Хэмфри де Богуна утвердить свою власть над Брекноком, который некогда был наследным имуществом его матери Элеоноры де Браоз и считался английским феодом со времён Вильгельма Рыжего. Английский барон, совместно с Реджинальдом Фиц-Питером, предпринял ряд акций по возврату этих земель, например, фактически не владея ими, даровал Брекону городскую хартию в 1270 году. Затем Хэмфри при активной поддержке Роджера Мортимера предпринял неудачную попытку захватить лордство. Английская корона в этом вопросе демонстрировала нейтральную позицию, стараясь примирить Лливелина с претендентами, вплоть до 1275 года, когда отношения валлийского принца с Эдуардом I ухудшились, и тот официально признал де Богуна лордом Брекнока. Впрочем Лливелин, опираясь на положения договора в Монтгомери, продолжал удерживать спорную территорию силой вплоть до войны 1277 года.

Другим стратегическим конфликтом был спор Лливелина с Гилбертом де Клером из-за влияния в Северном Гламоргане. Буквально трактуя условия договора в Монтгомери, принц Уэльса претендовал на сюзеренитет над всеми валлийскими землевладельцами, в частности в кантреве Селив, формально входившем во владения Гилберта. Поскольку мирный договор не прописывал отдельно взаимоотношения Лливелина и де Клера, последний счёл необходимым пленить Грифида ап Риса, валлийского правителя спорной долины Сенгенид, и начал там в 1268 году строительство замка Кайрфилли, который блокировал доступ к долинам Южного Гламоргана и Кардиффу. Лливелин попытался достичь соглашения с Гилбертом по урегулированию территориальных претензий, было принято решение о создании для этого двусторонней комиссии. Однако де Клер продолжал фортификационные работы и увеличивал свои военные силы в спорном регионе. Неоднократные обращения к Генриху III с просьбой повлиять на действия лорда Гламоргана не возымели действия, и 13 октября 1270 года Лливелин с большим войском при поддержке своего брата Давида и Грифида ап Гвенвинвина взял штурмом и разрушил Кайрфилли. Король Генрих послал к месту конфликта епископов Личфилда и Вустера, которые от его имени дали Лливелину гарантии, что спорные земли будут находиться под контролем короны. Однако, когда Гилберт в 1271 году овладел замком, тот ничего не смог сделать и Кайрфилли был вновь возведён. Значение, которое Гилберт де Клер придавал оборонительным функциям замка в противостоянии военной угрозе со стороны валлийского принца, можно оценить по тому факту, что Кайрфилли оценивается специалистами как одно из лучших фортификационных сооружений концентрического типа в Англии.

Не ограничивался поддержкой других баронов и Роджер Мортимер. В соответствии с договором в Монтгомери он получил право вновь возвести замок в Майлиэниде, но по завершении строительства должен был вынести вопрос о владении этими землями на судебное разбирательство по праву марки. Однако, построив укрепление практически сразу после заключения договора, Роджер не только не начал тяжбы, но и продолжил фортификационные работы на спорной территории, при этом увеличив и размер своих войск в Уэльсе.

Лливелин и Эдуард I

Отношения Лливелина с английской короной в последние годы правления Генриха III можно охарактеризовать как предельно корректные и, более того, дружественные. Он регулярно выполнял платежи по договору (на момент смерти Генриха было выплачено более половины суммы долга), не совершал никаких действий против короля, а тот, в свою очередь, как и было оговорено, в августе 1270 года передал принцу оммаж Маредида ап Риса. После смерти короля в ноябре 1272 года регенты престола до возвращения Эдуарда из крестового похода продолжали соблюдать эту политику.

Специалисты сходятся во мнении, что и восшествие на трон Эдуарда первоначально не предполагало изменений во взаимоотношениях с Лливелином ап Грифидом. Но дальнейшее развитие ситуации выявило большие отличия в понимании принцем и новым королём статуса принца Уэльского. С точки зрения Лливелина происходило планомерное сведение на нет его завоеваний, когда бароны марки осуществляли давление на подвластные ему территории практически по всей протяжённости границ, нарушая тем самым базовые положения договора в Монтгомери. Отсутствие решительных действий Эдуарда по пресечению действий подвластных лордов марки, было, по мнению валлийца, проявлением невозможности или нежелания выполнять принятые обязательства надлежащим образом. Рассматривая себя в качестве стороны договора, права которой были нарушены, но при этом находящейся в более слабом положении, Лливелин начал большую дипломатическую переписку с английским двором, в рамках которой использовал приостановление оставшихся выплат и уклонение от принесения присяги королю, в качестве подкрепляющих свою позицию факторов.

С точки зрения короля всё выглядело совершенно иным образом. Вне зависимости от обстоятельств, в которых находится вассал, первейшая того обязанность перед сюзереном — это принесение присяги, а уже потом представляется возможным рассмотрение всех его проблем и претензий, а Лливелин рассматривался Эдуардом именно так: «один из величайших среди прочих магнатов нашего королевства». Таким образом, отказ от оммажа в январе 1273 года, отсутствие на коронации в августе 1274 года, а также пять последовательных уклонений от вызовов короля до 1276 года, включая случай, когда Эдуард прибыл в Честер и приглашал туда Лливелина в 1275 году, расценивался английской короной не просто как попрание королевского достоинства, но и как casus belli. Лливелин со своей стороны мотивировал подобное невыполнение вассальных обязательств беспокойством о собственной безопасности и статусе принца в условиях, когда он не мог ступить на английские земли под угрозой нападения баронов марки.

На отношения Лливелина с королём существенным образом повлияли ещё два особых события. Во-первых, в 1274 году Давид, брат Лливелина, вступил в сговор с Грифидом ап Гвенвинвином, правителем Южного Поуиса, и его сыном Оуайном, намереваясь убить Лливелина. Предполагалось, что отряд Оуайна совершит нападение на Лливелина 2 февраля, однако их задержала снежная буря, и замысел провалился. Лливелин узнал о заговоре позже, когда Оуайн признался в нём на исповеди епископу Бангора. По его словам, предполагалось сделать Давида правителем Гвинеда в обмен на земли, которые он отдал бы Грифиду. Грифид и Давид бежали в Англию, где король оказывал им поддержку в их набегах на владения Лливелина, что, конечно, лишь ещё больше укрепляло его в мысли, что деятельность против него координируется королём.

Вторым обстоятельством стало то, что в 1275 году Лливелин женился («на расстоянии») на Элеанор де Монфор, дочери Симона де Монфора и внучке Иоанна Безземельного, что Эдуард расценил как продолжение поддержки семьи де Монфора, королевского противника, и что вызвало гнев короля. Когда Элеанор отправилась из Франции в Уэльс, Эдуард нанял пиратов, которые захватили её в плен и доставили в замок Виндзор, откуда она была выпущена только после подписания мира в Аберконуи.

Сочетание всех указанных обстоятельств привело к тому, что Эдуард I, не дождавшись принесения оммажа от Лливелина, 12 ноября 1276 года объявил его мятежником.

Война 1277 года и договор в Аберконуи

В 1277 году Эдуард перешёл границу Уэльса с огромной армией. Король намеревался захватить все владения Лливелина, оставив Нижний Гвинед себе. Верхний Гвинед он хотел либо поделить между Давидом и Оуайном, братьями Лливелина, либо присоединить ещё и Англси, оставив валлийским принцам лишь часть этих владений. Эдуарду оказали поддержку Давид ап Грифид и Грифид ап Гвенвинвин, а многие из мелких валлийских принцев, ранее бывший на стороне Лливелина, не стали оказывать Эдуарду сопротивления. К лету 1277 года войска Эдуарда дошли до реки Конуи и встали лагерем у Дегануи, а другая армия захватила плодородный Англси и лишила армию Лливелина всех припасов, что заставило того искать мира.

В результате был подписан договор в Аберконуи, обещавший Лливелину мир в обмен на существенные уступки. Главной из них было то, что Лливелин вновь получал под свою власть один лишь Верхний Гвинед. Часть Нижнего Гвинеда была отдана его брату Давиду, с тем условием, что если Лливелин умрёт бездетным, Давиду отойдёт часть Верхнего Гвинеда. Лливелин и Элеанор де Монфор поженились в Вустере в 1278 году, и король признал этот брак. Однако отношения Лливелина и Эдуарда оставались напряжёнными. Вскоре возникла ссора между Лливелином и Грифидом ап Гвенвинвином (которому Эдуард вернул его земли) из-за области Арвистли. Лливелин хотел решить спор в соответствии с валлийскими законами, но Грифид (и король) настаивали на применении английских.

У Лливелина и Элеанор была одна дочь, Гвенллиан. Она родилась в Гарт-Келин, королевской резиденции, примерно 19 июня 1282 года; Элеанор умерла при родах. В 1283 году её захватили войска Эдуарда и отправили в аббатство Семпрингем в Англии, где она и умерла в 1337 году.

Последняя война и гибель

К началу 1282 года многие мелкие правители, поддержавшие Эдуарда против Лливелина в 1277 году окончательно разочаровались в королевской власти, так как подвергались постоянному вымогательству со стороны англичан. В Вербное воскресенье этого года Давид ап Грифид напал на занятый англичанам замок Хаварден и осадил Ридлан. Восстание быстро распространилось на другие части Уэльса: были захвачены замок Аберистуита (его восставшие сожгли) и замок Каррег-Кеннен (в Истрад-Тиви, ныне Кармартеншир).

Если верить письму, которое Лливелин послал архиепископу Кентерберийскому Джону Пекхэму, он не участвовал в планировании восстания, однако чувствовал себя обязанным помочь брату. Несмотря на плохую подготовленность валлийцев, началась война. В это же время умерла Элеанор, жена Лливелина.

Ход событий примерно повторял развитие кампании 1277 года: войска Эдуарда захватили Нижний Гвинед и Англси, хотя им не удалось переправиться через Менай. Архиепископ Кентерберийский попытался выступить в роли посредника: Лливелину предложили крупное владение в Англии в обмен на власть в Уэльсе, а Давид должен был отправиться в крестовый поход и не возвращаться без королевского разрешения. Ответ Лливелина, который иногда сравнивают с Арбротской декларацией, был весьма эмоциональным: он отказался оставить народ, который его предки защищали «с дней Камбера, сына Брута».

Лливелин оставил Давида во главе обороны Гвинеда и отправился со своей армией на юг, чтобы поднять восстание в Среднем и Южном Уэльсе и открыть второй фронт. Возле Билт-Уэллс он был убит, будучи отрезан от своей армии. Точные обстоятельства его смерти неизвестны: существует два противоречащих друг другу рассказа об этом событии. Оба согласны в том, что Лливелина обманом заставили покинуть свою армию. Согласно одному из них, Лливелин и его главный советник, перейдя по некоему мосту, приблизились к войскам Эдмунда Мортимера и Гуго ле Странжа. Тогда они услышали звуки битвы: войска Рожера Диспенсера и Грифида ап Гвенвинвина напали на армию Лливелина. Тот развернулся, чтобы отправиться туда, но одинокий копейщик догнал и убил его. Лишь через некоторый время один английский рыцарь узнал Лливелина. Валлийскому принцу отрубили голову и доставили её в Лондон, где торжественно носили по улицам. Эта версия рассказа была записана на севере Англии примерно через 50 лет после битвы и подозрительно похожа на описание битвы на Стерлингском мосту во время войн с шотландцами.

Другая версия была создана монахами в восточной Англии, которые могли общаться с находящимися в изгнании дочерью Лливелина Гвенллиан и его племянницей Гвладис верх Давид. Согласно ей, Лливелин выехал навстречу войску Эдмунда и Роджера Мортимеров, Гуго ле Странжа и Грифида ап Гвенвинвина, которые якобы обещали принести ему присягу. Это был обман: на армию Лливелина немедленно напали, и его отряд оказался отделён от остальных войск. На закате Лливелина с небольшим отрядом (куда входили и священники) попал в засаду и отступил в лес. Там он был окружён и смертельно ранен. Умирая, он попросил священника и сообщил, кто он. Его тут же убили и отрубили ему голову.

Поэт Грифид аб ир Инад Кох написал знаменитую [users.comlab.ox.ac.uk/geraint.jones/gwasg.aredig/cefn/cerdd/Marwnad_Llywelyn_ap_Gruffudd.html элегию] на смерть (marwnad) Лливелина.

Oer calon dan fron o fraw — allwynin

Am frenin, dderwin ddôr, Aberffraw.

Холодно моё сердце в груди, полной страха,
Из-за скорби о короле, дубовых вратах Аберфрау

Poni welwch chwi hynt y gwynt a’r glaw?

Poni welwch chwi’r deri’n ymdaraw?

Разве не видите пути ветра и дождя?
Разве не видите, как гнутся дубы?

В валлийской «Хронике принцев» (Brut y Tywysogion) есть загадочная фраза: «…и тогда Лливелина предали в колокольне собственные люди».

Аннексия

После гибели Лливелина воля валлийцев к сопротивлению увяла. Наследником Лливелина стал его брат Давид, который ещё несколько месяцев продолжал сопротивление, но в июне 1282 был захвачен в горах над Гарт-Келином вместе с семьёй и доставлен к Эдуарду. Затем его отправили в Шрусбери, где специальная сессия Парламента приговорил его к смерти. Его протащили по улицам и казнили через повешение, потрошение и четвертование (он стал первым дворянином, казнённым в Англии таким образом).

После окончательного поражения 1283 года королевство Гвинед лишил всех знаков королевской власти и реликвий. Эдуард немедленно присвоил себе резиденцию гвинедской династии Гарт-Келин (ныне Абергвингрегин, Гуинет). С большой помпой он вывез из Гвинеда все атрибуты местной королевской власти. Корона Лливелина была доставлена в часовню св. Эдуарда в Вестминстере (уничтожена при Кромвеле); печати Лливелина, его жены и брата Давида были переплавлены в потир, а самая ценная христианская реликвия Гвинеда — частица Истинного Креста, известная как Нейтский крест, — был торжественно пронесён по лондонским улицам в процессии, где пешком шли король, королева, архиепископ Кентерберийский, четырнадцать епископов и самые могущественные дворяне Англии. Тем самым Эдуард присваивал все регалии королевского дома Гвинеда и показывал, что династия уничтожена, а королевство присоединено к его владениям.

Большинство родственников Лливелина закончили свои дни в плену. Единственными исключениями были его младший брат Родри ап Грифид, давно отказавшийся от короны, и дальний родственник Мадог ап Лливелин, позже поднявший восстание и претендовавший на титул Принца Уэльского в 1294 году. Сыновья Давида (племянники Лливелина) были захвачены и заключены в Бристольскую тюрьму, где и умерли. О старшем брате Лливелина Оуайне Рыжем нет сведений после 1282 года, когда он, вероятно, был убит. Дочь Лливелина, Гвенллиан, была отправлена в монастырь Семпрингем в Линкольншире и прожила там больше 50 лет. Родри ап Грифид, его младший брат (покинувший Уэльс ещё в 1272 году), владел манорами в Глостершире, Чешире, Суррее и Поуисе и умер около 1315 года. Предполагается, что мужская линия дома Мервина Мэнско-Гвинедского(Аберфрау) прервалась с убийством внука Родри Оуайна в 1378 году; однако она могла сохраняться по крайней мере до середины XVIII века, когда жил сэр Джон Уинн, баронет Гвидира (потомок Оуайна Гвинеда).

Литература

• Evans, Gwynfor. Cymru O Hud (Cyfres Celf Cymru). — Talybont, Ceredigion: Y Lolfa, 2004. — 146 p. — ISBN 0862435455.
• Evans, Gwynfor. Eternal Wales. — Talybont, Ceredigion: Y Lolfa, 2004. — 146 p. — ISBN 0862436087.
• Jones Pierce, T. Aber Gwyn Gregin (валл.) // Trafodion. — Caernarvon, Wales: Cymdeithas Hanes Sir Caernarfon, 1962.
• Lloyd, John Edward. A History of Wales From The Earliest Times To The Edwardian Conquest In Two Volumes. — London: Longmans, Green & Co, 1912. — Т. II. — 357-771 p.
• Maund, Kari. The Welsh Kings: Warriors, Warlords, and Princes. — Tempus, 2005. — 240 p. — ISBN 0752429736.
• Stephenson, David. Governance of Gwynedd. — Cardiff: University of Wales Press, 1984. — 257 p. — (Studies in Welsh History). — ISBN 0708308503.
• Smith, J. Beverley. Llywelyn ap Gruffudd: Prince of Wales. — Cardiff: University of Wales Press, 2001. — 664 p. — ISBN 0708314740.
• Tystiolaeth Garth Celyn // Y Traethodydd. — Gorffennaf 1998. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=09698930&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 09698930].

Ссылки

• [www.llywelyn.co.uk/ Llywelyn. Garth Celin] (англ.)(недоступная ссылка — история). Ymddiriedolaeth Aber (Aber Trust). — Сайт, посвящённый Лливелину ап Грифиду и его резиденции в Гарт-Келин. Проверено 7 ноября 2009. [web.archive.org/20070928221612/www.llywelyn.co.uk/ Архивировано из первоисточника 28 сентября 2007].
• Jones Pierce, Thomas [wbo.llgc.org.uk/en/s-LLYW-APG-1200.html Llywelyn ap Gruffydd] (англ.). National Library of Wales. — Статья о Лливелине ап Грифиде в проекте Welsh Biography Online. Проверено 7 ноября 2009. [www.webcitation.org/6515yFbai Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
• Thomas, Jeffrey L [www.castlewales.com/llywel2.html Llywelyn ap Gruffydd] (англ.). Castles of Wales Web Site. — Материалы о Лливелине ап Грифиде. Проверено 7 ноября 2009. [www.webcitation.org/6515zDCmY Архивировано из первоисточника 28 января 2012].
• [www.100welshheroes.com/en/biography/llywelynapgruffudd 21. Llywelyn ap Gruffudd (Llywelyn the Last/ Llywelyn Olaf)] (англ.). Culturenet Cymru. — Лливелин ап Грифид в проекте 100 Welsh Heroes. Проверено 7 ноября 2009. [www.webcitation.org/6515ztPYn Архивировано из первоисточника 28 января 2012].

Отрывок, характеризующий Лливелин ап Грифид

– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]