Лливелин ап Иорверт

Лливелин ап Иорверт Llywelen ap Iorwerth<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Статуя Лливелина Великого в Конуи</td></tr>
Принц Гвинеда
1195 — 1240
Предшественник:	Давид I ап Оуайн
Преемник:	Давид II ап Лливелин
Принц Уэльский
1208 — 1240
Предшественник:	Рис ап Грифид
Преемник:	Давид II ап Лливелин
Король Южного Поуиса
1208 — 1212
Предшественник:	Гвенвинвин ап Оуайн
Преемник:	Гвенвинвин ап Оуайн
Король Южного Поуиса
1216 — 1240
Предшественник:	Гвенвинвин ап Оуайн
Преемник:	Грифид ап Гвенвинвин
Рождение:	1173(1173)
Смерть:	11 апреля 1240(1240-04-11)
Род:	Дом Аберфрау
Отец:	Йорверт Друиндун
Мать:	Маргарет ферх Мадог

Лливе́лин ап Иорверт (валл. Llywelyn ab Iorwerth), или Лливелин Великий (валл. Llywelyn Fawr) (около 1173 — 11 апреля 1240) — правитель королевства Гвинед и де-факто почти всего Уэльса. Иногда его называют Лливелином I Валлийским. Сочетая военные и дипломатические методы, он в течение сорока лет был главным действующим лицом на уэльской политической сцене, и стал в конце концов одним из всего двух валлийских правителей, получивших эпитет «Великий».

В течение всего правления Лливелина его столицей был Гарт-Келин на северном побережье Гвинеда, между Бангором и Конуи, напротив порта Лланвайс. По сути Гарт-Келин был первой столицей Уэльса (сейчас остатки средневековых зданий можно видеть в деревне Абергвингрегин).

Когда Лливелин был ребёнком, Гвинедом правили его дядья, согласившиеся разделить королевство пополам после смерти его деда, Оуайна Гвинеда в 1170 году. Лливелин мог с полным основанием претендовать на трон, и уже в весьма юном возрасте стал добиваться короны Гвинеда. К 1200 году он объединил королевство под своей властью и в том же году заключил договор с английским королём Иоанном. В течение следующего десятилетия отношение Лливелина и Иоанна оставались хорошими: в 1205 году Лливелин женился на незаконнорожденной дочери английского короля Джоан, а когда в 1208 году Иоанн арестовал Гвенвинвина, властителя Поуиса, Лливелин присоединил южный Поуис к своим владениям. В 1210 году отношения испортились, и через год Иоанн вторгся в Гвинед. Лливелину пришлось уступить ему все земли к востоку от реки Конуи, но ещё через год он со своими союзниками из числа других валлийских правителей смог вернуть эти владения. Затем он вступил в союз с баронами, заставившими Иоанна подписать Великую хартию вольностей. В 1216 году Лливелин уже был самым могущественным монархом Уэльса и провёл совет в Абердиви, где раздавал земли другим правителям.

После смерти Иоанна Лливелин заключил в 1218 году Вустерский договор с новым королём Генрихом III. В течение следующих 15 лет он вёл постоянные войны с лордами Валлийской марки и с самим королём, но иногда вступал с некоторыми самыми могущественными приграничными баронами в союз. Подписанный в 1234 году мирный договор в Миддле стал концом военной карьеры Лливелина: перемирие, которое он предусматривал, продлялось каждый год до смерти правителя Гвинеда. До самой своей смерти в 1240 он сохранял ведущую роль в Уэльсе. Лливелину Великому наследовал его сын Давид.

Родословная и ранние годы

Лливелин, родившийся около 1173 года, был сыном Иорверта ап Оуайна и внуком Оуайна Гвинеда, правившего королевством до 1170 года. Лливелин принадлежал к старшей линии потомков Родри Великого — дому Аберфрау. Родился он, вероятно, в Долвиделане, хотя не в нынешнем замке, который был построен самим Лливелином. Может быть, он родился в старом замке, построенном на каменном выступе в долине. Об отце Лливелина, Иорверте Друиндуне (Сломанном Носе) известно очень мало; вероятно, он погиб, когда Лливелин был ещё младенцем. Не сохранилось сведений о том, чтобы Иорверт принимал участие в борьбе за власть, развернувшейся между сыновьями Оуайна после смерти последнего, хотя Иорверт был старшим сыном. Существует предание, согласно которому он был каким-то образом покалечен, и это мешало ему принять власть.

К 1175 году Гвинед был поделён двумя дядьями Лливелина: Давидом, владевшим землями к востоку от Конуи, и Родри, державшим запад. Давид и Родри были сыновьям от второго брака Оуайна — с Кристин верх Горонуи, — который не признавался церковью, так как каноническое право запрещало браки между двоюродными братом и сестрой. Геральд Камбрийский называет Иорверта Друиндуна единственным законным сыном Оуайна. После смерти Иорверта именно Лливелин — по крайней мере, с точки зрения церкви — законным претендентом на гвинедский трон.

Матерью Лливелина была Мараред (Маргарита), дочь Мадога ап Маредида, князя Поуиса. Существуют свидетельства того, что после Иорверта Мараред вышла замуж за одного из членов шропширской семьи Корбет, и Лливелин мог провести часть своего детства в Англии.

Приход к власти (1188—1199)

В своём «Описании Уэльса», основанном на путешествии 1188 года Геральд Камбрийский упоминает, что тогда юный Лливелин вёл войну со своими дядьями Давидом и Родри. В 1194 году с помощью своих двоюродных братьев Грифида ап Кинана и Маредида ап Кинана он нанёс Давиду поражение в битву у устья Конуи. Родри скончался в 1195 году, и его земли в западном Гвинеде поделили Грифид и Маредид, в то время как Лливелин правил на востоке. В 1197 году Лливелин взял Давида в плен и заключил в тюрьму. Через год Хьюберт Уолтер, архиепископ Кентерберийский уговорил Лливелина отпустить своего дядю, и тот отправился в Англию, где и умер в мае 1203 года.

В то время Уэльс была разделён на Pura Wallia («чистый Уэльс»), где правили валлийские принцы, и Marchia Wallia (Валлийская марка), где власть принадлежала англо-норманским баронам. За время, прошедшее со смерти Оуайна Гвинеда в 1170 году Рис ап Грифид сделал южное королевство Дехейбарт сильнейшим среди валлийских государств и выдвинулся как лидер Pura Wallia. Однако после его смерти в 1197 году вражда между его сыновья привела к тому, что Дехейбарт был разделён воюющими сторонами. Гвенвинвин аб Оуайн, повелитель южного Поуиса (Поуис Венвинвин), попытался занять место Риса и в 1198 году с огромной армией осадил Пейнскасл, который занял Уильям де Браоз. Лливелин отправил отряд на помощь Гвенвинвину, но в августе на того напал юстициар Джеффри Фитцпитер и нанёс ему тяжёлое поражение. Неудача Гвенвинвина дала Лливелину возможность утвердиться в роли лидера всех валлийцев. В 1199 году он захватил важный замок в Молде (Флинтшир), и тогда он уже, видимо, пользовался титулом «повелитель всего Северного Уэльса» (лат. tocius norwalliae princeps). В действительности в то время Лливелина даже не владел всем Гвинедом, так как в 1199 году его двоюродный брат Грифид ап Кинан обещал королю Иоанну принести присягу за весь Гвинед.

Начало правления

Консолидация 1200—1209

В 1200 году скончался Грифид ап Кинан, и Лливелин стал единственным законным правителем Гвинеда. В 1201 он конфисковал в свою пользу у Маредида ап Кинана Эйвионид и Ллин, обвинив того в предательстве. В июле того же года Лливелин заключил договор с английским королём Иоанном. Это самое раннее из сохранившихся письменных соглашений английских королей и валлийских принцев. По его условиям Лливелин должен был поклясться Иоанну в верности и принести оммаж, в обмен на что Иоанн признавал право Лливелина на все завоёванные им территории и разрешил использовать валлийские законы при разрешении земельных споров во владениях Лливелина.

Лливелин впервые вышел за границы Гвинеда в августе 1202 года, когда он собрал армию для нападения на Гвенвинвина ап Оуайна, князя Поуиса, который теперь был главным его соперником в Уэльсе. Однако в конфликт вмешалось духовенство, и вторжение было отменено. Элисе ап Мадог, повелитель Пенллина, отказался прислать отряд в войско Лливелина, за что тот лишил его почти всех земель.

Лливелин укрепил своё положение в 1205 году, женившись на Джоан, незаконнорожденной дочери короля Иоанна. До этого он переписывался с папой римским Иннокентием III, испрашивая разрешения жениться на вдове своего дяди Родри, дочери Рагнальда, короля острова Мэн. Однако от этого плана он отказался, когда поступило более выгодное предложение жениться на Джоан.

В 1208 году Гвенвинвин поссорился с королём Иоанном, который в октябре призвал его в Шрусбери, арестовал и лишил земель. Лливелин воспользовался этой возможностью и присоединил южный Поуис и северный Кередигион, а также заново отстроил замок в Аберистуите. Летом 1209 года он сопровождал Иоанна в экспедиции против Вильгельма I, короля Шотландии.

Неудачи и возвращение потерянного (1210—1217)

В 1210 году отношения Иоанна и Лливелина испортились. По мнению Дж. Э. Ллойда, это было связано с тем, что Лливелин заключил союз с Уильямом де Браозом, 4-м лордом Брамбера, который выступил против Иоанна и был лишён своих земель. Пока Иоанн руководил экспедицией против де Браоза и его союзников в Ирландии, армия под руководством Ранульфа, графа Честерского и Питера де Роша, епископа Винчестера, вторглась в Гвинед. Лливелин разрушил собственный замок в Дегануи и отступил на запад за Конуи. Граф Честерский заново отстроил замок, а Лливелин в отместку разорил его земли. Иоанн отправил в Уэльс войска, чтобы восстановить Гвенвинвина на троне южного Поуиса. В 1211 году он вторгся в Гвинед с помощью почти всех прочих валлийских правителей, намереваясь, согласно Brut y Tywysogion («Хронике принцев»), «разорить Лливелина и полностью уничтожить». Первое нападение было отражено, но в августе Джон собрал большее войско, пересёк Конуи и прошёл через Сноудонию. Один из отрядов королевской армии сжёг Бангор и захватил в плен тамошнего епископа. Лливелину пришлось искать мир. Королевский совет отправил на переговоры с Иоанном Джоан, его дочь. Ей удалось убедить отца не лишать Лливелина всех земель, но тому пришлось отдать все свои владения к востоку от Конуи, выплатить большую контрибуцию скотом и лошадьми, а также выдать Иоанну заложников, включая незаконнорожденного сына Грифида. Кроме того, ему пришлось согласиться на то, что в случае его смерти без наследника от Джоан все его земли отойдут королю.

Это была самая большая неудача в правление Лливелина, но он быстро восстановил свои позиции. Те валлийские правители, которые раньше поддерживали Иоанна против Лливелина, быстро разочаровались и перебежали на сторону Гвинеда. Лливелин заключил союз с Гвенвинвином Поуисским и с двумя сильнейшими правителями Дехейбарта, Майлгуном ап Рисом и Рисом Григом, и восстал против Иоанна. Их поддерживал папа Иннокентий III, который уже несколько лет находился с Иоанном в состоянии конфликта и наложил на его королевство интердикт. Папа освободил Лливелина, Гвенвинвина и Майлгуна от всех клятв верности Иоанну и снял интердикт с земель, находившихся под их властью. За два месяца в 1212 году Лливелин вернул себе весь Гвинед за исключением замков Дегануи и Ридлан.

Иоанн планировал вновь вторгнуться в Гвинед в августе 1212 года. Согласно одному свидетельству, он как раз начинал казнь валлийских заложников, когда получил письма от своей дочери Джоан, жены Лливелина, и шотландского короля Вильгельма I, которые предупреждали его, что сразу после вторжений в Уэльс английские бароны немедленно убили бы его или захватили и передали врагам. Планы вторжения были отложены, что и позволило Лливелину в следующем году захватить Дегануи и Ридлан. Лливелин заключил союз с французским королём Филиппом II Августом, а затем присоединился к мятежным баронам, без боя взявшим Шрусбери в 1215 году. Когда Иоанн подписал Великую хартию вольностей, туда были включены некоторые пункты, крайне выгодные Лливелину: в частности, был отпущен его сын Грифид, находившийся в заложниках с 1211 года. В том же году Эднивед Вихан был назначен сенешалем Гвинеда: он стал ближайшим советником Лливелина до конца его жизни.

К этому времени Лливелин окончательно утвердился как лидер независимых валлийских правителей. В декабре 1215 года он отправился в поход во главе армии, поддержанной всеми мелкими валлийскими принцами, и захватил замки Кидвелли, Лланстефан, Кардиган и Килгерран. Ещё один признак его растущей власти — он смог настоять на том, чтобы на две вакантных епископских кафедры были назначены валлийцы: Иорверт в Сент-Дейвидсе и Кадуган из Лландивай в Бангоре.

В 1216 году Лливелин провёл совет в Абердиви, чтобы рассудить земельные споры тех мелких правителей, которые подтвердили свою верность ему. По замечанию Беверли Смита, «с этих пор лидер стал правителем, а союзники — подданными». В том же году Гвенвинвин Поуисский вновь перебежал к врагам и стал союзником короля Иоанна. Лливелин призвал прочих принцев на войну и вновь вытеснил Гвенвинвина из южного Поуиса. Тот скончался в Англии, оставив лишь несовершеннолетнего наследника. В том же году умер и король Иоанн, и его наследник — король Генрих III — также был несовершеннолетним

В 1217 году Реджинальд де Браоз, правитель Брекона и Абергавенни, союзник Лливелина и муж его дочери Гвладис Ди, перебежал на сторону английской короны. Лливелин вторгся в его владения, угрожая сначала Брекону, где горожане выдали ему заложников и выкупили их за сто марок, а затем отправился в Суонси, где де Браоз встретил его и, сдав город без боя, подчинился. Оттуда Лливелин отправился на запад, в Хэйверфордуэст, где горожане передали ему заложников и предложили либо выкуп в тысячу марок, либо подчинение.

Поздний период

Вустерский договор и приграничные войны (1218—1229)

После смети Иоанна Лливелин подписал в 1218 году Вустерский договор с новым английским королём Генрихом III. В договоре подтверждалось право Лливелина на все завоёванные им земли. С этого года и до самой своей смерти Лливелин был сильнейшим правителем в Уэльсе, хотя ему иногда приходилось сражаться с лордами Валлийской марки, в особенности с Маршаллами и Хьюбертом де Бургом (а иногда и с королём). Лливелин заключил династические браки с некоторыми знатными семьями Марки. Одна его дочь, Гвладис Ди, уже была выдана за Реджинальда де Браоза, правителя Брекона и Абергавенни, но Реджинальд был ненадёжным союзником, и Лливелин отдал другую дочь — Мараред — за его племянника, Джона де Браоза, правителя Гауэра. Верным союзником Лливелина оказался Ранульф, граф Честерский, чей племянник и наследник Джон Шотландец был женат на дочери Лливелина Элен. После смерти Реджинальда де Браоза Лливелин также заключил альянс с могущественной семьёй Мортимеров из Уигмора, когда Гвладис вышла замуж за Ральфа де Мортимера.

Лливелин тщательно старался не вступать в лишние конфликты с короной или лордами Марки: например, в 1220 году он заставил Риса Грига вернуть бывшим владельцам четыре коммота (уровень административного деления в средневековом Уэльсе, примерно треть кантрева), захваченных у норманских лордов. Он построил несколько замков для обороны своих границ; большинство были предположительно возведены между 1220 и 1230 годами. Это были первые достаточно мощные каменные укрепления в Уэльса: среди лучших примеров — замки Криккиэт, Дегануи, Долбадарн, Долвиделан и Кастелл-и-Бере. Кроме того, Лливелин, видимо, поощрял развитие поселений городского типа в Гвинеде, надеясь, что это способствует развитию торговли и ремёсел

В 1220 году разразилась война между Лливелином и Уильямом Маршаллом, графом Пембрукским. Лливелин разрушил замки в Нарберте и Уистоне, сжёг Хэйверфордуэст и стал угрожать замку Пембрук, однако согласился отвести войска в обмен на выкуп в 100 фунтов стерлингов. В начале 1223 Лливелин пересёк восточную границу и вошёл в Шропшир, где захватил замки Киннерли и Уиттингтон. Маршаллы воспользовались этим и в апреле высадились на юго-западе, возле Сент-Дейвидса, с армией, собранной в Ирландии. Они без сопротивления взяли Кардиган и Кармартен. Эта кампания была поддержана королевскими войсками, захватившими Монтгомери в Поуисе. В октябре в Монтгомери был подписан договор, по которыми Маршаллы вернули союзникам Лливелина захваченные ими земли, а Лливелин отказался от своих завоеваний в Шропшире.

В 1228 году Лливелин выступил против Хьюберта де Бурга, который был юстициаром Англии и Ирландии, то есть одним из самых могущественных людей королевства. Хьюберту король поручил лордство и замок Монтгомери, и тот начал совершать набеги на земли Лливелина. Генрих собрал армию на подмогу Хьюберту, который начал строить ещё один замок, в коммоте Кери. Однако в октябре королевской армии пришлось отступить, а наполовину построенный замок был разрушен. В обмен Лливелин выплатил две тысячи фунтов стерлингов — полученные им как выкуп у захваченного в плен Уильяма де Браоза.

Проблемы в браке (1230)

Попав к Лливелину в плен, Уильям де Браоз решил стать союзником Лливелина, и их альянс был закреплён свадьбой его дочери Изабеллы и наследника Гвинеда, Давида ап Лливелина. На Пасху 1230 года де Браоз приехал ко двору Лливелина в Гарт-Келин. Во время этого визита его нашли в спальне Лливелина вместе с женой валлийского правителя Джоан. 2 мая его повесили (особенно унизительная смерть для дворянина) на болоте, известном сейчас как Gwern y Grog, Болото повешения. Джоан на год была помещена под замок. В «Хронике принцев» сохранилась запись:

… в том году Уильям де Бреос младший, правитель Брихейниога, был повешен лордом Лливелином в Гвинеде, после того как он был пойман в спальне Лливелина с дочерью английского короля, женой Лливелина.

Вскоре после казни Лливелин отправил письмо жене Уильяма, Еве де Браоз, интересуясь, хотела ли она брака Изабеллы и Давида. Свадьба всё же состоялась, а в следующем году Джоан была прощена.

До 1230 года Лливелин использовал титул princeps Norwalliæ «правитель Северного Уэльса», но затем он стал называться себя «правителем Аберфрау и лордом Сноудона», вероятно, чтобы подчеркнуть своё превосходство над другими валлийскими правителями. Формально Лливелин не называл себя принцем Уэльским, хотя, как замечает Дж. Э. Ллойд, Лливелин «он обладал немалой частью того могущества, которое мог подразумевать такой титул»

Последние кампании и мир в Миддле (1231—1240)

В 1231 году вновь начались военные действия. Лливелина беспокоил рост влияние Хьюберта де Бурга. Гарнизон Монтгомери захватил несколько валлийцев и казнил их, и Лливелин начал карательную операцию, в ходе которой сжёг Монтгомери, Раднор, Хэй-он-Уай и Брекон, а завтем, повернув на западе, захватил замки в Ните, Кидвелли и Кардигане. Король Генрих вторгся в Уэльс и построил замок Пейнскасл, но не смог проникнуть вглубь страны.

В 1232 году продолжились переговоры. Хьюберт был переведён из Монтгомери, а затем брошен в тюрьму. Его полномочия, включая контроль над несколькими замками в Южном Уэльсе, перешли Питеру де Риво. В 1231 году скончался Уильям Маршал, и графом Пембрукским стал его брат Ричард. В 1233 году Маршалл пошёл войной на де Риво, которого поддерживал король. Лливелин примкнул к Ричарду Маршаллу, и в январе 1234 года их войска захватили Шрусбери. Ричарда убили в апреле в Ирландии, но король согласился на мир с восставшими. Мирный договор, подписанный в Миддле 21 июня, предусматривал двухлетнее перемирие; Лливелину было дозволено оставить за собой Кардиган и Билт. Это перемирие продлевалось каждый год до смерти правителя Гвинеда

Смерть и итоги правления

Споры о престолонаследии

В последние годы жизни Лливелин потратил много сил на то, чтобы посадить после себя на гвинедский трон своего единственного законнорожденного сына Давида. Грифид, старший, но незаконнорожденный сын Лливелина, был исключён из порядка престолонаследия. Это было нарушением валлийских обычаев — не потому, что предполагалось бы разделение королевства между сыновьями, а потому, что Грифид не рассматривался как кандидат на престол из-за того, что был незаконнорожденным. Это противоречило валлийским законам, согласно которым незаконнорожденный сын, признанный своим отцом, имел равные права с детьми, рожденными в браке.

В 1220 году Лливелин добился от английских регентов, чтобы они признали Давида его наследником. В 1222 году он отправил письмо папе Гонорию III, в котором просил подтвердить права Давида. Само послание Лливелина не сохранилось, но в ответе папы говорится об «отвратительном обычае… в его стране, по которому сын служанки был таким же наследником, как сын свободной женщины, и незаконные сыновья получали наследство, словно законные». Папа приветствовал отмену этого обычая Лливелином. В 1226 году папа поддался уговорам Лливелина и объявил его жену, Джоан, законной дочерью Иоанна Безземельного, что лишь укрепило положение Давида. В 1229 году английская корона приняла оммаж Давида как будущего наследника земель Лливелина. В 1238 году Лливелин собрал совет в монастыре Страта Флорида, где прочие валлийские принцы поклялись ему в верности. Первоначально Лливелин предполагал потребовать от них этой клятвы в отношении Давида, но английский король запретил им её приносить.

Грифид получил апанаж в Мейриониде и Ардидуи, но его правление было слишком жестоким, и в 1221 году Лливелин лишил его этих земель. В 1228 году Грифид и вовсе был брошен в тюрьму, где находился до 1234 года. После освобождения он получил в управление часть полуострова Ллин и, видимо, справлялся с ней лучше, так как у 1238 году получил весь Ллин и часть Поуиса.

Смерть и передача власти

Джоан скончалась в 1237 году, и тогда же, вероятно, Лливелина разбил паралич. С этого времени наследник Лливелина Давид играл всё большую роль в управлении страной. Давид лишил всех земель своего брата Грифида, а затем захватил его и его сына Оуайна и заключил в замок Криккиэт. Под 1240 годом в «Хронике принцев» появляется следующая запись:

…властитель Лливелин ап Иорверт ап Оуайн Гвинед, принц Уэльский, второй Ахилл, скончался, приняв монашеское облачение, в Аберконуи, и был с почестями похоронен

Лливелин умер в цистерцианском монастыре в Аберконуи, который он сам и основал. Там он и был похоронен. Монастырь позже переехал в Майнан, в окрестностях Лланруста, и сейчас каменный гроб с телом Лливелина находится в церкви этого небольшого города.

Трон Гвинеда от Лливелина унаследовал Давид, но король Генрих не хотел, чтобы к нему перешла и влиятельность отца в Уэльсе. Давид был вынужден подписать договор, резко ограничивавший его власть; кроме того, он должен был передать королю своего брата Грифида, которого Генрих теперь мог использоваться в своих целях. Грифид погиб в 1244 году, пытаясь бежать из Лондонского Тауэра, однако Давид и сам вскоре скончался (в 1246 году), не оставив наследников. Трон в конце концов занял его племянник, сын Грифида, оставшийся в истории как Лливелин Последний.

Оценка деятельности

Лливелин доминировал в Уэльсе на протяжении более чем сорока лет, и стал одним из всего двух валлийских правителей, удостоенных прозвища «Великий» (другим был его предок Родри ап Мервин). Первым Лливелина так назвал, насколько сейчас известно, живший с ним почти в одно время английский хронист Матвей Парижский

Джон Эдвард Ллойд дал Лливелину следующую оценку:

Среди тех правителей, что сражались против англо-норманской власти, он всегда будет занимать высокое, если не высочайшее место, поскольку никто лучше или более разумно не использовал силы валлийского народа для достижения истинно национальных целей. Его патриотическая политика навечно дала ему право называться Лливелином Великим.

Дэвид Мур придерживается другого мнения:

Когда Лливелин умер в 1240 году, его principatus (власть) в Уэльсе стоял на шатком основании. Хотя он полностью доминировал в Уэльсе, добился небывалых ранее подчинений и поднял статус правителя Гвинеда на невиданные высоты, три главных его цели — постоянная гегемония, её признание со стороны короля и передача всей власти своему наследнику — так и не были достигнуты. Его превосходство, подобно превосходству Грифида ап Лливелина, было исключительно личным, и не существовало никаких институтов, обеспечивших его, ни во время жизни Лливелина, ни после его смерти

Дети

Не до конца известно, от кого рождались некоторые дети Лливелина. Его пережили девять детей, из них двое законных, один возможно законный и шесть незаконных. Элен верх Лливелин (ок. 1207—1253), его единственная, несомненно, законнорожденная дочь, вначале вышла замуж за Джона Шотландского, графа Честерского. Детей у них не было, и после смерти Джона Элен вышла за Роберта де Квинси, брата Роджера де Квинси. Единственный законный сын Лливелина Давид (ок. 1208—1246) женился на Изабелле де Браоз, дочери Уильяма де Браоза, властителя Абергавенни. Уильям был сыном Реджинальда де Браоза, женившегося на ещё одной из дочерей Лливелина. У Давида и Изабеллы родилась дочь Хелен (1246—1295), но не было наследника мужского пола.

Ещё одна дочь Лливелина, Гвладис Ди (ок. 1206—1251) была, вероятно, законнорожденной. По сообщению Адама из Аска, она была дочерью Лливелина и Джоан, хотя другие источники утверждают, будто её матерью была любовница Лливелина Тангуистл Гох (Рыжая). Вначале она вышла замуж за Реджинальда де Браоза из Брекона, но у них не было детей. После смерти Реджинальда её мужем стал Ральф де Мортимер из Уигмора, которому она родила нескольких сыновей.

Через Гвладис, Элен и Грифида Лливелин является предком нынешней британской королевы Елизаветы II.

Известно или предполагается, что матерью большинства незаконнорожденных детей Лливелина была его любовница Тангуистл Гох (ок. 1168—1198). Гриффид (ок .1196—1244) был старшим сыном Лливелина, и его матерью была Тангуистл. Он женился на Сенене, дочери Карадока ап Томаса с Англси. Среди их четырёх детей были Лливелин ап Грифид, некоторое время игравший в Уэльсе роль, сравнимую с ролью своего деда, и Давид ап Грифид, краткое время правивший Гвинедом после гибели брата. У Лливелина Великого был и ещё один сын, Тегваред, о матери которого известно только её имя — Кристен.

Мараред верх Лливелин (ок. 1198 — после 1263) вышла замуж за Джона де Браоза с Гауэра, племянника Реджинальда де Браоза, а после его смерти — за Уолтера Клиффорда, правителя Бронллиса и Клиффорда. Другие незаконнорожденные дочери Лливелина: Гвенллиан (замуж за Уильямом де Лэйси) и Анхарад (замужем за Майлгуном Виханом). В 1228 году среди заложников в Англию была отправлена Сусанна, дочь Лливелина, но больше о ней ничего не известно.

Лливелин в культуре

Сохранились несколько стихотворений, адресованных Лливелину. Авторами их были такие поэты, как Кинделу Бридид Маур, Давид Бенврас и Лливарх ап Лливелин (более известный как Придид-и-Мох).

Тема правления Лливелина часто встречается в современной валлийской литературе, например у Сондерса Льюиса (пьеса «Джоан» (Siwan)) и Томаса Парри («Лливелин Великий»). Существуют и исторические романы, повествующие об этом времени.

История верного гончего пса Гелерта, которого Лливелин якобы убил по ошибке, считается вымышленной, хотя «могила Гелерта» — популярная достопримечательность деревни Бедгелерт (полагают, что вся эта история была придумана кабатчиком в XVIII веке, чтобы привлечь посетителей)

Кроме того, Лливелин Великий — один из персонажей компьютерной игры Medieval: Total War.

Литература

Источники

• Hoare, R.C., ed. 1908. Giraldus Cambrensis: The Itinerary through Wales; Description of Wales. Translated by R.C. Hoare. Everyman’s Library. ISBN 0-460-00272-4
• Jones, T., ed. 1941. Brut y Tywysogion: Peniarth MS. 20. University of Wales Press.
• Pryce, H., ed. 2005. The Acts of Welsh rulers 1120—1283. University of Wales Press. ISBN 0-7083-1897-5

Вторичные источники

• Bartrum, P.C. 1966. Early Welsh genealogical tracts. University of Wales Press.
• Carr, A. D. 1995. Medieval Wales. Macmillan. ISBN 0-333-54773-X
• Davies, R. R. 1987. Conquest, coexistence and change: Wales 1063—1415 Clarendon Press, University of Wales Press. ISBN 0-19-821732-3
• Lloyd, J. E. 1911. A history of Wales from the earliest times to the Edwardian conquest. Longmans, Green & Co..
• Lynch, F. 1995. Gwynedd (серия A guide to ancient and historic Wales). HMSO. ISBN 0-11-701574-1
• Maund, K. 2006. The Welsh kings: warriors, warlords and princes. Tempus. ISBN 0-7524-2973-6
• Moore, D. 2005. The Welsh wars of independence: c.410-c.1415. Tempus. ISBN 0-7524-3321-0
• Powicke, M. 1953. The thirteenth century 1216—1307 (The Oxford History of England). Clarendon Press.
• Stephenson, D. 1984. The governance of Gwynedd. University of Wales Press. ISBN 0-7083-0850-3
• Williams, G. A. 1964. The succession to Gwynedd, 1238—1247 // Bulletin of the Board of Celtic Studies XX (1962-64) 393—413

Ссылки

• [www.gtj.org.uk/en/item1/14454 Государственная печать Лливелина]
• [www.gtj.org.uk/en/item1/25929 Изображение из построенного Лливелином замка Дегануи]. Считалось, что это скульптурный портрет Лливелина, однако это может быть и Генрих III
• [www.castlewales.com/llewelyn.html Страница о Лливелине] на castlewales.com  (англ.)

Отрывок, характеризующий Лливелин ап Иорверт

«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.