Лобанов-Ростовский, Яков Иванович (1760)

Не следует путать с Лобанов-Ростовский, Яков Иванович (1660-1732).

Яков Иванович Лобанов-Ростовский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет в мундире генерал-губернатора образца 1809 года (узор шитья 1811 года). Не позднее 1816 г.</td></tr>
председатель департамента законов Государственного Совета
1819 — 1825
Малороссийский генерал-губернатор
Предшественник:	А.Б. Куракин
Преемник:	Н.Г. Репнин
Рождение:	25 марта 1760(1760-03-25) Москва
Смерть:	18 января 1831(1831-01-18) (70 лет) Петербург
Род:	Лобановы-Ростовские
Отец:	Лобанов-Ростовский, Иван Иванович (1731-1791)
Мать:	Екатерина Александровна Куракина (1735—1802)
Супруга:	Александра Николаевна ур. Салтыкова (1764—1839)
Дети:	7 сыновей и 2 дочери

Князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский (25 марта 1760 — 18 января 1831) — русский государственный деятель; сын князя И. И. Лобанова-Ростовского; брат князей Александра и Дмитрия Лобанова-Ростовского.

Биография

Происходил из рода Лобановых-Ростовских (Рюриковичи). Отец его был ротмистр конной гвардии, а мать Екатерина Александровна родная внучка кн. Б. И. Куракина.

В 1781 году поступил на службу в Семёновский полк, где прослужил до чина капитана. В 1784 году он был пожалован в камер-юнкеры, в 1793 году в камергеры; в 1794 году, благодаря солидным связям с графом П. И. Паниным (двоюродный дед) и князем Н. В. Репниным (дядя), он получил назначение обер-прокурора 5-го департамента Сената; затем был назначен в Москву наблюдать за делами в Московских департаментах Сената и присутственных местах губернии, а также управлять театрами. При Александре I получил должность сенатора и члена Московского опекунского совета.

В 1808 году он был назначен малороссийским генерал-губернатором и в 1810 году получил чин действительного тайного советника за труды по заготовке продовольствия для Молдавской армии. В 1812 году им было сформировано, по собственной инициативе, 17 малороссийских казачьих полков, которые были двинуты в Тулу и Калугу, а для защиты Малороссии собрано земское ополчение.

В 1816 года, 22-го февраля, получил назначение в Государственный Совет, 20 апреля того же года он был назначен в комиссию прошений, подаваемых на Высочайшее имя, но через четыре года, в 1820 году, отказался от этой должности. В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов. Был награждён Орденом св. Владимира 1-й степени. Назначенный затем председателем департамента законов и членом комитета министров, в 1827 году определен был председателем департамента гражданских и духовных дел Государственного Совета, а в 1829 году был пожалован в обер-камергеры.

Отзывы современников

По отзыву современников, князь Я. И. Лобанов-Ростовский в молодости отличался красивой наружностью, любезностью и особенно веселым, общительным характером. При природном уме, он отличался прямотой и благородством характера, говорил правду в глаза, временами бывал очень горяч, любил резко обличить неправду.

Чуждый корысти и лицемерия, он за глаза хвалил, в глаза бранил и не одобрял того, чего не мог хвалить; благодаря этому, многие его не любили, но все уважали; в дни могущества Аракчеева отворачивался от него в общественных собраниях и громко порицал его деятельность; не желая действовать через этого царского наперсника, отказался от звания председателя Комиссии Прошений, когда был лишен возможности лично делать доклады, хотя и считал эту службу счастливейшим временем в своей жизни, ибо мог говорить правду импературу, ходатайствуя за несчастных. До глубокой старости он сохранил живость характера, был душой общества, «молод в кругу молодых людей, участвовал в играх прекрасного пола, любил радоваться вместе и вместе с другими делить горе».

Скончался князь Яков Иванович после тяжёлой болезни 18 января 1831 года и был похоронен на Фарфоровском кладбище. Его приятель А. Я. Булгаков писал своему брату:

Графиня Панина сказала мне, что у Якова Ивановича паралич в желудке, нечего, следовательно, надеяться... Жаль доброго старика... Грустит Москва о князе Якове Ивановиче Лобанове. Жить бы ему здесь. Он был здесь как держава, второе или третье лицо в городе; а в Петербурге был он и незаметен, променял на старости образ жизни, хлопочи, рыскай.

Семья

С 1784 года он был женат на Александре Николаевне Салтыковой (1764—1839), дочери сенатора Н. Н. Салтыкова, внучке князя Я. П. Шаховского. Получил за ней в приданое имение под Вязьмой, основательно им перестроенное и переименованное в честь жены в Александрино. В браке родились семь сыновей и две дочери, но большинство детей умерло в младенчестве.

• Иван (1785—1788)
• Николай (1786—1788)
• Александр (1788—1866), генерал-майор, писатель, историк. Был женат с 1811 года на богатейшей невесте своего времени Клеопатре Ильиничне Безбородко (1791—1840), дочери графа И. А. Безбородко.
• Мария (1789—1854), с 1809 года была замужем за обер-гофмейстером К. А. Нарышкиным (1786—1838).
• Владимир (1791—1797)
• Дмитрий (1792—1797)
• Алексей (1795—1848), полковник, с 1829 года генерал-майор, позже генерал-лейтенант; знакомый Пушкина. Был женат на Софье Петровне Лопухиной (1798—умерла родами 1825), дочери Светлейшего князя П. В. Лопухина и сестре княгини А. П. Гагариной.
• Григорий (1796—1796)
• Екатерина (1798—180.)

• Aleksandr Lobanov-Rostovsky 1788 -1866.png

  Александр Яковлевич

• Maria Jacovlevna Naryshkina.jpg

  Мария Яковлевна

• Lobanov-Rostovsky A Y.jpg

  Алексей Яковлевич

Литература

• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Лобанов-Ростовский, Яков Иванович (1760)

Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.