Лобов, Владимир Николаевич

Владимир Николаевич Лобов
Дата рождения	22 июля 1935(1935-07-22) (88 лет)
Место рождения	село Бураево, Бураевский район, Башкирская АССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР Россия Россия
Род войск	Мотострелковые войска
Годы службы	1954—1994
Звание
Командовал	Среднеазиатский военный округ, Генеральный штаб ВС СССР
Сражения/войны	Ввод войск в Чехословакию (1968)
Награды и премии
В отставке	с 1994

Влади́мир Никола́евич Ло́бов (род. 22 июля 1935, село Бураево, Бураевский район, Башкирская АССР, СССР) — советский военачальник, начальник Генерального штаба Вооружённых Сил СССР (1991). Генерал армии, доктор военных наук, профессор, кандидат исторических наук.

Народный депутат СССР (1989—1991).

Биография

Родился в многодетной семье (6 детей). Отец работал механиком машинно-тракторная станции (МТС). С 10 лет одновременно с учёбой работал в МТС и в колхозе.

Начало военной службы

В 1954 году призван на срочную службу в Советскую Армию. Служил в артиллерийском полку 201-й горно-стрелковой дивизии Туркестанского военного округа в городе Сталинабад (ныне столица Таджикистана Душанбе). В сентябре 1956 года сержант В.Н. Лобов направлен на учёбу в Рязанское артиллерийское училище, которое окончил в 1959 году. По окончании училища оставлен в нём: командир взвода курсантов.

В 1960 году прошёл переподготовку на военных курсах и в сентябре направлен в только что сформированные Ракетные войска стратегического назначения СССР, служил командиром взвода курсантов, преподавателем и помощником начальника учебной части школы подготовки сержантов в ракетной дивизии в Читинской области до 1964 года. Член КПСС.

На старших командных должностях

В 1967 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, назначен командиром мотострелкового батальона в Группе советских войск в Германии. В августе 1968 года участвовал во вводе войск в Чехословакию, силами своего батальона захватил военный аэродром под Прагой, а затем несколько важных объектов в Праге. С мая 1969 года — начальник штаба, а с 1970 года — командир 74-го отдельного учебного мотострелкового полка в Группе советских войск в Германии.

С октября 1973 года — командир 63-й гвардейской учебной мотострелковой дивизии в Ленинградском военном округе, генерал-майор (1975). С декабря 1975 года — командир 26-го армейского корпуса в Архангельске. В 1979 году окончил Военную академию Генерального штаба Вооружённых Сил СССР имени К.Е. Ворошилова. С 1979 года — командующий 28-й общевойсковой армией в Белорусском военном округе. Во главе армии принимал участие в крупнейших советских военных учениях «Запад-81».

На высших командных должностях

С октября 1981 года — первый заместитель командующего войсками Ленинградского военного округа. С июня 1984 года — командующий войсками Среднеазиатского военного округа. В декабре 1986 года отказался по требованию руководства Коммунистической партии Казахской ССР выводить войска округа на улицы для разгона митингов в Алма-Ате. Откомандировывался для участия в работах по ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы, был заместителем Председателя Государственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Генерал-полковник (20.10.1984).

С января 1987 года — первый заместитель начальника Генерального штаба ВС СССР, по поручению Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачёва разработал проект военной реформы, который, в частности, предусматривал сокращение срока срочной службы с 2-х лет до 18 месяцев. Однако основные положения встретили несогласие Министра обороны СССР Д. Т. Язова, в результате Лобов был отстранён от должности в ноябре 1988 года и некоторое время находился в распоряжении министра. С 24 января 1989 года — первый заместитель начальника Генерального штаба ВС СССР — начальник штаба Объединённых Вооружённых Сил государств — участников Варшавского договора. После роспуска Варшавского договора с марта 1991 года вторично находился в распоряжении министра. С июня 1991 года — начальник Военной академии имени М. В. Фрунзе.

После событий ГКЧП был 23 августа 1991 года назначен начальником Генерального штаба ВС СССР, вторично разрабатывал концепцию военной реформы, пытался смягчить негативные последствия для армии усиливающегося развала СССР.

С 1 октября по 25 декабря 1991 г. — член Совета обороны при Президенте СССР.

Указом Президента СССР от 7 декабря 1991 года освобождён от должности начальника Генерального штаба и в третий раз остался не у дел. С января 1992 года — военный инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны. После её расформирования в мае 1992 года — в распоряжении Министра обороны Российской Федерации, некоторое время был военным советником Президента Российской Федерации. В третий раз работал над проектом военной реформы. Планировал сокращение административных функций Министерства обороны и усиление роли Генерального штаба в руководстве войсками, перевод армии на бригадную организацию с упразднением дивизионного и полкового звеньев, сокращение срока срочной службы. Практически все положения были отвергнуты руководством Министерства обороны России, после чего в декабре 1993 года уволен в запас, а в марте 1994 года вышел в отставку.

После создания в 2008 году Службы генеральных инспекторов является Генеральным инспектором Управления генеральных инспекторов Министерства обороны Российской Федерации.

Живёт в Москве. Депутат Верховного Совета СССР 11 созыва (1984-1989). Народный депутат СССР (1989-1991), член Комитета Верховного Совета СССР по международным делам. С 1992 года - член Экспертных советов при Президенте Российской Федерации и при Правительстве Российской Федерации. Активно работает в нескольких общественных организациях

Автор большого числа научных трудов, в том числе «Искусство военной хитрости» (1983), «Ставка на хитрость» (1984), «Информация в экономическом противоборстве систем» (1985), «Военная хитрость в истории войн» (1987), «Место и роль информации» (1987), «Воспитание чести и достоинства в Российской армии» (1988), «Военная реформа: связь времён» (1991), «Военная хитрость» (1992), «Военная хитрость и внезапность», «Энергия власти — Александр I и Наполеон» (2011), более 200 статей в сборниках и в военных журналах.

Награды

СССР и Россия

• Орден Мужества (17 июня 2000 года, № 35140)
• Орден Почёта (4 мая 2000 года, № 9373)
• Орден Дружбы (8 мая 1997 года, № 2201)
• Орден Красного Знамени (19 февраля 1988 года, № 540413)
• Орден Кутузова 2-й степени (4 ноября 1981 года, № 3653)
• Орден Красной Звезды (21 февраля 1969 года, № 3629049)
• Орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени (18 февраля 1975 года, № 2576)
• Орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 2-й степени (19 июля 1985 года, № 722)
• медали Советского Союза

Иностранные государства

• Орден «За заслуги перед Отечеством» в золоте (Германская Демократическая Республика)
• медали

Литература

• Военная энциклопедия в 8-ми томах. М.: Военное издательство, 1994—2004. — Т. 4.

Ссылки

• [www.biograph.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=700:lobov-vn&catid=13:armedforces&Itemid=29 Биография В. Н. Лобова]
• [nagrada-info.narod.ru/lobov.html Фотографии, награды, наградные и личные документы В. Н. Лобова]

Отрывок, характеризующий Лобов, Владимир Николаевич

В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.