Ловцкий, Герман Леопольдович

Герман Леопольдович Ловцкий (нем. Hermann Lowtzky, первоначальное имя Герш Липович Ловцкий; 4 августа 1871, Каменец-Подольский, Подольская губерния — 8 декабря 1957, Цюрих, Швейцария) — композитор, музыковед, литературный и художественный критик.

Биография

Родился в Каменце-Подольском в семье крупного коммерсанта и мануфактурщика, купца первой гильдии Липы Абрамовича Ловцкого, который в том же году основал посудное предприятие, а впоследствии открыл его филиалы в различных городах Юго-Западного края и в 1887 году перевёл семью в Киев. «Берлинский посудный магазин Л. А. Ловцкого» располагался в доме Фоломина на Подоле на углу Александровской и Борисоглебской улиц, специализируюсь на торговле посудой, лампами, зеркалами, карнизами и другими общехозяйственными принадлежностями. Брат шахматиста Мойше Ловцкого; другой брат — Яков Леопольдович (Яков-Иде Липович) Ловцкий (1859—?), был врачом в Одессе..

В 1889 году окончил Каменец-Подольскую губернскую мужскую гимназию. Окончил юридический факультет Лейпцигского университета. С 1898 года был женат на сестре философа Льва Шестова Фане Исааковне Шварцман, ставшей впоследствии психоаналитиком.

В 1903 году окончил Петербургскую консерваторию по классу композиции; посещал классы контрапункта и гармонии Н. А. Римского-Корсакова. Учился также в Парижской консерватории у Габриэля Форе. Жил в Берне, где его жена училась на философском отделении местного университета; в 1914—1921 годах — в Женеве. С января 1922 года по декабрь 1933 года жил в Берлине, затем поселился в Париже. В 1936 году вместе с Львом Шестовым впервые посетил Палестину, а в 1939 году переехал в Иерусалим. За год до смерти, 11 сентября 1956 года, переехал с женой в Цюрих.

В 1921 году основал и стал председателем русского музыкального общества «Содружество имени Глинки» в Берлине. Публиковал эссе философского характера, музыкальную, литературную и художественную критику в «Последних новостях», «Современных записках», «Новом журнале», «Гранях», «Руле». Ряд статей посвящены русской народной музыке и творчеству русских композиторов. В 1956—1957 годах закончил книгу «Лев Шестов по моим воспоминаниям». Сохранилась его переписка с Н. А. Римским-Корсаковым и А. К. Глазуновым.

Среди сочинений — оперы «Лукреция» (1908, поставлена Киевским городским театром в 1910 и 1912 годах, первый исполнитель партии Секста Тарквиния — Н. Г. Горчаков), «Платье делает человека» по Г. Келлеру (1920), «Горе от ума» по А. С. Грибоедову (1920-е годы), «Свадьба Моцарта» (1932); балет-пантомима «Красочки» по А. М. Ремизову (1912); фортепианное трио Op. 2. Написал сценарии к музыкальным фильмам «Лунная соната» (о Л. Бетховене) и «Романтические ночи» (о Ф. Шопене, 1934).

Нотные издания

• Trio en fa dièse mineur pour piano, violon et violoncelle: op. 2. Belaieff, 1905.
• Лукреция: Музыкальная драма в 2 действиях (3 картинках). Немецкий текст Валерьяна Торниуса (Valerian Tornius) и Германа Ловцкого. Lucretia: Musikdrama in zwei Aufzügen (drei Bildern). Лейпциг: Брейткопфъ и Гертель (Breitkopf & Härtel), 1910.

Литература

• Л. Г. Барсова. Неизвестный Г. Л. Ловцкий среди известных имен: к 160-летию Н. А. Римского-Корсакова. СПб: СПбГАТИ, 2004.
• Г. Л. Ловцкий. Музыка и диалектика // Муз. академия. — 1997. — № 2. — С. 147—148.
• פֿאַרן אָפּשײד (Эфраим Скляр на слова Лейба Яффе, с посвящением Герману Ловцкому). St. Petersburg: Gesellschaft für jüdische Volksmusik, 1914.
• Hermann Lowtzky. Leo Schestow. Archiv für systematische Philosophie und Soziologie, Bd. 29, Heft 1/2, ss. 70—7, 1925.
• Lowtzky H. (Besprechungen). Schestow, Leo, Dostojewski und Nietzsche // Kant-Studien. 1928. № 33. S. 411—412.
• Lowtzky H. (Besprechungen). Schestow, Leo, Tolstoi und Nietzsche // Kant-Studien. 1928. № 33. S. 410—411.
• Lowtzky H. (Besprechungen). Schestow, Leo, Potestas clavium (Die Schlüs­selgewalt) // Kant-Studien. 1929. № 34. S. 228—229.
• Ловцкий Г. Л. [www.emigrantika.ru/bib/120-tur-dost Н. А. Римский-Корсаков. Источники его творчества.] // Современные записки. 1921. Кн. VI. С. 92—111.

Отрывок, характеризующий Ловцкий, Герман Леопольдович

Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.