Силлабо-метрическое стихосложение

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Логаэдический стих»)
Перейти к: навигация, поиск




Силла́бо-метри́ческое стихосложе́ние (тж. силла́бо-ме́трика от др.-греч. συλλαβή — звукосочетание, слог; μέτρον — длина, протяжение, размер), система стихосложения, основанная на силлабическом и метрическом принципах:

  1. силлабический — для определенного стиха задано своё количество слогов;
  2. метрический — для определенного стиха задана своя последовательность долгих и кратких слогов.

То есть, силлабо-метрический стих — это стих, в котором:

  1. определено общее количество слогов (напр. 5 в адонии);
  2. определено количество долгих и кратких слогов (напр. 2 долгих и 3 кратких в адонии);
  3. определена долгота/краткость каждой слоговой позиции (напр. схема «долгий-краткий-краткий-долгий-краткий» для адония, —UU—U.

Отличие силлабо-метрики от метрики

Изменение любого из этих трех параметров (за некоторыми четко обозначенными исключениями) нарушает уникальность стиха и приводит к формированию нового стиха. В этом заключается главное отличие силлабо-метрического стиха от метрического.

Для метрического стиха важна последовательность иктов, ритмических ударений; при этом имеет значение только количество просодического времени между иктами. Напр. для героического гекзаметра между арсами (долями стопы, на которые приходится икт) необходимо время в две моры; учитывая, что долгий слог равнялся по длительности двум кратким, два кратких в гекзаметре регулярно заменяются одним долгим, и гекзаметр таким образом мог принимать 32 реализации, от —́UU—́UU—́UU—́UU—́UU—́U до —́——́——́——́——́——́—. Аналогично, в ямбическом стихе один долгий мог заменяться двумя краткими: U—́U—́U—́U—́U—́U—́U—́U—́UÚUU—́U—́U—́ и т. п.

Для силлабо-метрического стиха важна последовательность долгих/кратких слогов; то как слоги располагаются друг относительно друга. Замена двух кратких слогов одним долгим и наоборот в силлабо-метрике недопустима. Напр. Алкеев десятисложный стих —UU—UU—U—U не может иметь вид ———UU—U—U, или —UU———U—U, или —UU—UU—UUUU и т. п.

Отсюда, силлабо-метрические стихи не рассматривались как состоящие из каких-либо стоп; стих в силлабо-метрике сам по себе являлся структурной ритмической единицей, из которых формировалась строфа. Деление силлабо-метрического стиха на стопы возникло в позднейшее время для удобства метрического анализа и являлось в известной мере условным. Напр. Большой сапфический стих —U—U—UU—U—U можно рассматривать как дитрохей + дактиль + дитрохей (—U¦—U|—UU|—U¦—U, дактилический принцип), и как дитрохей + хориямб + ямбический каталектический метр (—U¦—U|—UU—|U—¦U, хориямбический принцип), и как амфимакр + амфибрахическая диподия + трохей (—U—|U—U|U—U|—U) и т. п.

Наибольшее распространение получил хориямбический принцип, так как хориямб —UU— наиболее явно вычленяет ритмическое ядро силлабо-метрического стиха, напр. Большой асклепиадов стих разлагается на трохей/спондей + три хориямба + ямб/пиррихий, причем возникающие ритмические паузы при таком делении как правило являются не цезурами, а диерезами (то есть не рассекают стопу, а разделяют смежные стопы), что наиболее полно характеризует ритмические свойства стиха: —X|—UU—||—UU—||—UU—|UX.

По этим причинам икт в силлабо-метрике не является функциональным ритмическим элементом и при анализе стихов как правило не рассматривается.

Возникновение и развитие

Силлабо-метрическая поэзия относится ко второй стадии развития греческого стихосложения и является переходной от ранней силлабической к поздней почти полностью метрической. Силлабо-метрические стихи были разработаны в VIIVI вв. до н. э. на о. Лесбос, поэтами, писавшими на эолийском диалекте (наиболее известны Алкей, Сапфо) и опиравшимися на традицию не дошедшего до нас народного песенного стиха. Отсюда силлабо-метрическая поэзия получила название «эолийская метризованная силлабика».

Силлабо-метрическая поэзия часто называется логаэдической[1], а силлабо-метрические стихи — логаэдическими, или просто логаэдами. Набор ранних логаэдических размеров (то есть стихов и строф) был пополнен позднейшими греческими поэтами (напр. Асклепиадом, Фалекием); еще позже логаэды были воспроизведены в латинской поэзии Катуллом, Горацием, Марциалом.

Не разлагаясь на стопы и считаясь самостоятельной единицей ритма, логаэды получали название по именам поэтов, которые использовали их раньше или больше других: алкеев стих, асклепиадов стих, гликоней, сапфический стих, фалекий, ферекратей. Самый короткий из логаэдов, адоний, назывался по ритму ритуального припева — ὦ τὸν Ἄδωνιν.

Современная теория восстанавливает происхождение эолийских размеров от древних ведийских стихов ануштубх, триштубх и джагати. Короткий 8-сложный ануштубх развился в 8-сложный гликоней, который, в свою очередь произвел семейство подобных себе логаэдов:

ануштубх               X X X X   U — U X
гликоней               X X — U   U — U X

ферекратей             X X — U   U — X
адоний                     — U   U — X

мал. асклепиадов       X X — U   U — — U U — U X
бол. асклепиадов       X X — U   U — — U U — — U U — U X

Длинный 11-сложный триштубх развился в семейство 11-сложных логаэдов:

триштубх               X X X X   U U X  — U — X
                       X X X X   X U U  — U — X

сапфич. 11-сложный     — U — X   — U U  — U — X
алкеев 11-сложный    X — U — X   — U U  — U X
фалеков 11-сложный         X X   — U U  — U — U — X

В развитии логаэдов прослеживается два этапа, греческий и латинский.

В эолийской поэзии существовало много позиций, на которых допускался анкепс (произвольный слог); эти характерные два произвольных слога в начале стиха в метрике называются собственно «эолийской базой». Также произвольно трактовалась цезура; если в индоевропейском длинном стихе цезура была обязательна, так как без неё слух не охватывал длинной строки целиком, то после метризации силлабического стиха охватывать строку слухом стало легче, и необходимость в строгой цезуре отпала. В эолийском сапфическом стихе цезуры нет, в фалекии нет также, в алкеевом стихе она часто нарушается и устойчива только там, где могут присутствовать два долгих слога подряд в середине стиха и т. п.

При адаптации логаэдов из греческого языка в латинском все произвольные слоги зафиксировались как долгие (у Катулла не совсем устойчиво, у Горация и Марциала окончательно); внутри длинных 11-сложных стихов цезура становится обязательной. В латинском сапфическом стихе и фалекии место цезуры определяется правилом: если первое полустишие начинается восходящим ритмом (от слабого к сильному), то второе, послецезурное полустишие должно начинаться нисходящим (от сильного к слабому) и наоборот. В латинской поэзии и сапфический стих, и фалекий начинаются с двух долгих слогов, т.о. цезура почти всегда ставится так, чтобы второе полустишие начиналось с короткого слога.

Логаэды употреблялись строфически. В большинстве строф сочетались стихи разных размеров. Только три строфических логаэда употреблялись нанизыванием одинаковых по размеру стихов («строк») — большой асклепиадов стих, малый асклепиадов стих, фалекий. Логаэдические строфы носили имена поэтов, которые считались их изобретателями, например, Асклепиадова строфа, Сапфическая строфа и т. д.

Большинство логаэдов произошли из Эолии, за исключением 8-сложного анакреонтова стиха (по имени лирического поэта Анакреонта), который развился на ионической земле (обычно в форме ˘ ˘ ¯ ˘ ¯ ˘ ¯ ¯). В отличие от эолийских логаэдов анакреонтовы стихи нанизывались друг на друга, не образовывая строфу:

πολιοὶ μὲν ἡμὶν ἤδη
κρόταφοι κάρη τε λευκόν,
χαρίεσσα δ' οὐκέτ' ἥβη
πάρα, γηραλέοι δ' ὀδόντες…
Голова моя белеет,
На висках седеют кудри,
Отошла былая юность,
Расшатались в деснах зубы… (А. С. Пушкин)

Традиция перевода логаэдов на русский язык установилась в начале XX в.; долгие слоги передаются ударными слогами, краткие — безударными, анкепсы — как ударными, так и безударными; два долгих в начале стиха могут передаваться безударными. Например:

—X—UU—||—UU—UXÚUÚUUÚ||ÚUUÚUÚ или ÚUÚUUÚ||ÚUUÚUU, или UUÚUUÚ||ÚUUÚUU и т. п.

Примеры стихов

Гликоней (Hor. Carm. III IX 1):

dōnēc grātus erām tibī
бы́л я́ до́рог когда́ тебе́

Ферекратей (Hor. Carm. III XIII 3):

crās dōnāberis hāedō
за́втра в же́ртву козле́нка

Адоний (Hor. Carm. II X 4):

lītus inīquūm
к ска́лам прибре́жным

Малый асклепиадов (Hor. Carm. III IX 2):

nēc quīsquām potiōr || brācchia cāndidāe
и́ не́ сме́л ни оди́н || ю́ноша бе́лую

Большой асклепиадов (Hor. Carm. I XI 1):

tū nē quāesierīs, || scīre nefās, || quēm mihi, quēm tibī
ты́ не́ про́буй гада́ть, || зна́ть это гре́х, || мне́ и тебе́ како́й

Сапфический малый (Hor. Carm. II X 1):

rēctiūs vīvēs, || Licinī, neque āltūm
жи́л бы́ ты́ верне́й, || не стремя́сь, Лици́ний

Алкеев 11-сложный (Hor. Carm. I XXVI 1):

mūsīs amīcūs trīstitiā[m e]t metūs
люби́мец му́з, печа́ль и волне́ния

Фалеков 11-сложный (Mart. I LXXII 2):

Fīdēntīne, putās || cupīsque crēdi
Фиденти́н, и прослы́ть || и бы́ть жела́ешь

Примеры строф

Алкеева строфа, два алкеевых одиннадцатисложных стиха + алкеев девятисложный стих + алкеев десятисложный стих:

X ¦ —U ¦ —— | —UU— | UX
X ¦ —U ¦ —— | —UU— | UX
       U — ¦ U— | X— ¦ U— | X
              —UU | —UU— | U— ¦ X

Алкей, Bergk 335, перев. Гаспаров М.:

Οὐ χρὴ κάκοισι θῦμον ἐπιτρέπην
Προκόψομεν γαρ οὐδèν ἀσάμενοι,
       ὦ Βύκχι, φάρμακον δ᾽ ἀριστον
              οἶνον ἐνεικαμένοις μεθύσθην.


Не поддава́йся ду́хом в несча́стиях!
Кака́я при́быль нам о́т душе́вных му́к?
       Нет, Би́кхид: лу́чшее лека́рство —
              Кли́кнуть вина́ и напи́ться пья́ным.

Horatius, Carmina I 26, 1—4; перев. Север Г.:

Mūsīs amīcūs trīstitiā[m e]t metūs
trādām protērvīs īn mare Crēticūm
       portāre vēntīs, quīs sub Ārctō
              rēx gelidāe metuātur ōrāe…

Люби́мец му́з, печа́ль и волне́ния
отда́м я де́рзким мо́ря Эге́йского
       разве́ять ве́трам — в по́луно́чном
              кра́е не стра́шен влады́ка гро́зный…

Сапфическая строфа малая, три сапфических одиннадцатисложных стиха + адоний:

—U ¦ —X | —UU— | U— ¦ X
—U ¦ —X | —UU— | U— ¦ X
—U ¦ —X | —UU— | U— ¦ X
       —UU— | X

Сапфо, Bergk 31, 1—4; перев. Вересаев В.:

Φαίνεταί μοι κῆνος ἴσος θέοισιν
ἔμμεν ὤνηρ, ὄστις ἐναντίος τοι
ἰζάνει καì πλασίον ἆδυ φωνεύ-
       σας ὑπακούει.


Бо́гу ра́вным ка́жется мне́ по сча́стью
Челове́к, кото́рый так бли́зко-бли́зко
Пре́д тобо́й сиди́т, твой звуча́щий не́жно
       Слу́шает го́лос

Horatius, Carmina I 38, 1—4; перев. Север Г.

Pērsicōs odī, puer, ādparātus,
dīsplicēnt nexāe philyrā corānāe,
mītte sēctarī, rosa quō locōrum
       sēra morētur.

Не терплю́ зате́й я перси́дских, ма́льчик.
Не люблю́ венко́в, проплете́нных лы́ком.
Переста́нь иска́ть, где после́дней ро́зы
       ку́ст доцвета́ет.

Асклепиадова строфа вторая, три малых асклепиадовых стиха + гликоней:

—X | —UU— || —UU— | UX
—X | —UU— || —UU— | UX
—X | —UU— || —UU— | UX
       —X | —UU— | UX

Horatius, Carmina I 24, 1—4; перев. Север Г.:

Quīs dēsīderiō sīt pudor aūt modūs
tām cārī capitīs? prāecipe lūgubrīs
cāntūs, Mēlpomenē, cuī liquidām patēr
       vōcēm cūm citharā dedīt.

Е́сть ли в ско́рби о то́м сты́д или ме́ра, кто́
сто́ль все́м до́рог нам бы́л? Гру́стным наста́вь меня́,
Мельпоме́на, стихо́м-пе́сней, кому́ Оте́ц
       го́лос зво́нкий с кифа́рой да́л.

Напишите отзыв о статье "Силлабо-метрическое стихосложение"

Примечания

  1. От др.-греч. λογαοιδικός, букв. «прозо-песенный», то есть занимающий промежуточное положение между прозой и (распеваемой) поэзией.

Литература

  • Munk E. Die Metrik der Griechen und Römer. — Glogau, 1834.
  • Соболевский С. И. Древнегреческий язык. — М., 1948.
  • Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. — М., 2003.
  • Цисык А. З., Шкурдюк И. А. Античная метрика. — Минск, 2004.

Отрывок, характеризующий Силлабо-метрическое стихосложение

– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…